Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Они пошли дальше, Джейн — меж двумя мужчинами. Она сказала, что её удивляет невероятное количество продающихся антикварных вещей.
— Это — тяжкая проблема. Здесь по крайней мере это делается открыто. Если поступать так, как это пытаются делать турки… — Он пожал плечами.
Дэн спросил, что будет дальше с тем скарабеем. В серо-голубых глазах старого учёного появился ледяной блеск.
— Вне всякого сомнения, в один прекрасный день он осчастливит какой-нибудь из американских музеев. Пройдёт через множество рук. К тому времени истинная история его обретения — как бы это получше выразиться? — будет утеряна.
— Думаю, если он мог ввести в заблуждение даже такого специалиста, как вы…
Старик поднял руку.
— Он ввёл меня в заблуждение при первом взгляде. Но у меня большой, ах, очень большой опыт. Привыкаешь ни за что не верить своим глазам. Никогда. Даже если откопал находку собственными руками. Потому что многие экспедиции платят рабочим за ценные находки. В этом всё дело. И ценные находки вам время от времени устраивают. — Он указал тростью на Фивейские холмы. — Там есть деревушка. Курна. Известна величайшими мастерами по подделкам любого рода; они даже способны захоронить подлинные вещи там, где — как им известно — вы ожидаете их найти. С их точки зрения, такое вполне простительно. Раскопки — это значит работа, так почему бы и нет? — Он улыбнулся. — Египтология не времяпрепровождение для дурачков.
— Вы доверяете мистеру Абдулламу?
— Доверяю — слишком сильное слово, мадам. Я доверяю его знаниям. Он действительно много знает. Фальшивая вещь должна быть совершенно уникальной, чтобы ввести его в заблуждение. Он знает все их уловки, знает — как это у вас говорят? — торговую марку каждого. — Учёный постучал себя пальцем около уха. — У него множество ушей, как говорят арабы.
— Он давно этим занимается?
— Дольше, чем вы могли бы подумать. Он присутствовал при вскрытии захоронения Тутанхамона в тысяча девятьсот двадцать втором году. Был одним из рабочих в экспедиции Говарда Картера.
— Боже милостивый!
— Очень интересный человек.
Тут, словно решив, что всё это для них скучные материи, он спросил Джейн, где именно они в Англии живут.
— Я живу в Оксфорде.
Это доставило старому немцу такое удовольствие, что он не обратил внимания на главное слово в её фразе.
— Ах вот как! Я работал в Музее Ашмола.361 Очень люблю Оксфорд, по правде говоря. Один из самых очаровательных городов в мире. — Он взглянул на Дэна. — А вы, сэр? Вы не преподаёте?..
Дэну пришлось объяснить ситуацию: Джейн совсем недавно овдовела… её муж действительно преподавал в Оксфорде. Старик выразил свои сожаления. Философия — благородная наука, в юные годы он и сам подумывал заняться изучением философии. Слово «благородная» в применении к философии заставило их обоих заподозрить, что представления учёного об этой науке весьма старомодны, однако их, хоть и опосредованный, университетский статус дал ему возможность перейти от настороженной вежливости к большей открытости. Пока они, прогуливаясь, приближались к пристани, он рассказал им кое-что о себе.
Он не из тех археологов, что занимаются раскопками: его область — экономика Древнего Египта. Пять лет назад он перенёс инфаркт и оставил преподавание в Лейпцигском университете; теперь он живёт в Каире на положении «заслуженного профессора в отставке» и занимается разысканием древних папирусов, имеющих отношение к его области исследований; именно эта его специальность и позволяла ему в прошлом неоднократно бывать в Англии.
Похоже было, что он вовсе не находит нужным как-то оправдываться из-за той роли, какую теперь играл, и Джейн с Дэном, поразмыслив, решили, что за это он нравится им ещё больше. Они предположили, что работа экскурсовода даёт ему какие-то дополнительные средства и, возможно, как гражданин социалистического государства, чтобы получить статус «заслуженного», он должен был согласиться на определённые условия. Профессору было семьдесят два года, и звали его Отто Кирнбергер. Два года спустя Дэну снова попалось на глаза это имя — в некрологе, опубликованном в газете «Таймс»; оттуда же он узнал, что этот учтивый и доброжелательный человек был крупнейшим в мире специалистом по системам налогообложения во времена фараонов, а также блестящим папирологом, «человеком непревзойдённой эрудиции».
Джейн сказала ему, что они жалеют, что не знают немецкого, иначе могли бы участвовать в экскурсиях, которые ведёт он, но профессор отверг этот неприкрытый комплимент.
— Я думаю, вы только выиграли от этого, мадам. Я гораздо суше и педантичнее.
Они расстались, и Джейн с Дэном спустились к своим каютам.
— Какой воспитанный и культурный человек.
— Да.
— Интересно, как он относится к своим подопечным? Что он вообще тут с этими людьми делает?
— Думаю, делает их чуть-чуть более воспитанными и культурными, Дэн.
Дэн улыбнулся, угадав по её ироническому тону, что она понимает: на самом деле он спросил, как сама она относится к этим людям. Верный своему недавнему решению, он счёл, что его на этот раз не одёрнули, а вполне заслуженно и аккуратно поставили на место.
Перед обедом Дэн ждал Джейн у себя в каюте: бар обещал быть забитым до отказа, а от здешних цен на мизерные порции виски волосы вставали дыбом. Места в каюте едва хватало на то, чтобы два человека могли спокойно сидеть. Окна в обеих каютах были широкие и выходили на правый борт; из них открывался вид на Нил, на заходящее солнце. Дэн снова принялся рассматривать коптскую голову. Она доставляла ему истинное удовольствие, хотя он вовсе не был коллекционером. Голова стояла на складном столике у окна, освещённая последними лучами солнца; лицо казалось чуть самодовольным и в то же время чуть встревоженным: этот последний эффект объяснялся несколькими царапинами над глазами-щёлочками.
В дверь постучала Джейн, и он пригласил её войти; потом, пока она устраивалась возле окна, позвонил, чтобы принесли лёд. Лёд принесли, Дэн налил обоим виски и с бокалом в руке уселся в дальнем конце койки. Они смотрели, как заходит солнце, окрашивая величественный небосклон в розовые, жёлтые и оранжевые тона. Краски менялись и угасали с тропической быстротой, но небо ещё долго хранило отблеск вечерней зари, а переливчатый шёлк воды мягко и нежно отражал его великолепное сияние. Вниз по течению прошли две фелюги — два изящных чёрных силуэта; их огромные праздные паруса свободно свисали с изогнутых кроссмачт; отражённый свет, потревоженный их медленно расходящимися кильватерными струями, был особенно красив. Пальмовые рощи на том берегу вырисовывались бархатно-чёрным на фоне светящегося неба, а Фивейские утёсы за ними меняли цвета — розовый сменялся фиолетовым и постепенно переходил в серый. В воздухе вились летучие мыши; то одна, то другая пролетала так близко от окна, что можно было подробно всю её разглядеть. Всё — и снаружи, и в каюте — было окутано покоем, мягкой тишиной. Джейн и Дэн почти ни слова не произнесли, пока свершалось это бесподобное умирание света.
