Джеймс Клавелл - Благородный дом. Роман о Гонконге.
— Ваши сомнения правомерны, Досточтимый Отец, — осторожно согласился Пол Чой, стараясь не выдать волнения ни голосом, ни взглядом. — Но все китайцы любят рискнуть. И тем не менее на сегодняшний день среди биржевых брокеров нет ни одного цивилизованного человека! Почему заморские дьяволы не подпускают нас к фондовому рынку? Потому что мы их переиграем. Для нас фондовый рынок — величайшая сфера деятельности на земле. Как только наш народ в Гонконге увидит, что рынок широко открыт для цивилизованных людей и их компаний, они слетятся к нам стаями. Заморские дьяволы будут вынуждены открыть двери своей биржи и для нас тоже. В игре на бирже мы их перещеголяем. И в конечном счете, Досточтимый Отец, все это, — он махнул рукой в сторону берега, небоскребов, лодок и плавучих ресторанов, — может стать вашим! Ведь именно через ценные бумаги, акции и фондовый рынок современный человек обретает власть над миром. Четырехпалый неторопливо курил.
— Сколько будет стоить твоя фондовая биржа, Седьмой Сын?
— По времени потребуется год. Первоначальное вложение составит... точно не скажу. — Сердце молодого человека мучительно сжалось. Корыстолюбие отца он ощущал просто физически. Последствия образования китайской фондовой биржи в этом нерегулируемом капиталистическом обществе виделись такими многообещающими, что даже голова закружилась. «Это будет нетрудно при наличии времени и... Сколько же нужно денег?» — Я смогу предоставить вам примерные цифры к концу недели.
Старые проницательные глаза Четырехпалого обратились на сына, на лице которого проступило волнение и алчная устремленность. «К деньгам или к власти?
И к тому, и к другому, — решил У. — Молодой глупец ещё не знает, что это одно и то же».
Он подумал о могуществе Филлипа Чэня, могуществе Благородного Дома и том могуществе, что таит в себе половинка монеты, украденная Джоном Чэнем.
«Филлип Чэнь с женой тоже глупцы. Забыли, что и у стен есть уши. Когда ревнивая мать узнает тайну, это уже не тайна. И заморским дьяволам, живущим в гостиницах, не сохранить своих секретов, коли они считают, будто слугам неведом их варварский язык, будто те глухи и слепы.
Ах, эти сыновья, — размышлял он. — Они, конечно, составляют богатство отца, но иногда приводят его к погибели.
Только глупец может доверять сыну. Полностью. Хейя?»
— Очень хорошо, сын мой, — снисходительно сказал он. — Представь мне свой план в письменном виде и назови сумму. А я приму решение.
Филлип Чэнь вышел из такси у покрытого зеленью травы треугольника Коулун-Тун, прижимая к груди атташе-кейс. Водитель выключил счетчик и поднял на него глаза. На счетчике набежало семнадцать гонконгских долларов восемьдесят центов. Будь на то его воля, Филлип не стал бы брать машину на всю дорогу от Струанз-Лукаут: пришлось переправляться на специальном пароме, а счетчик все крутился. Нет. Он перебрался бы через бухту на пароме «Голден ферриз» за пятнадцать центов, взял бы другое такси уже в Коулуне и сэкономил бы таким образом по меньшей мере восемь долларов. «Ужасное расточительство».
Он тщательно отсчитал восемнадцать долларов. Потом, поразмыслив, добавил от щедрот тридцать центов на чаевые. Водитель уехал, а он остался стоять один у зелени треугольного газона.
Коулун-Тун, скопище многочисленных зданий, трущоб, переулков, людей и машин, был одним из предместий Коулуна. Филлип нашел Эссекс-роуд, которая шла по краю сада, и двинулся по ней. Атташе-кейс становился тяжелее и тяжелее. Филлип был уверен, что каждый знает: в портфеле двести тысяч гонконгских долларов, и все больше нервничал. «В таком месте человека за несколько сотен укокошат. Если знаешь, кого попросить. А за такую сумму можно нанять целую армию». Глазами он обшаривал разбитую мостовую. Почти обойдя по периметру весь треугольник, он увидел на тротуаре стрелку, которая указывала в сторону стены. Сердце в груди отяжелело и заныло. Освещение здесь было неважное, на улице горело лишь несколько фонарей. Там, где из стены выпало несколько кирпичей, образовалась брешь, и в ней виднелось что-то похожее на смятую газету. Филлип торопливо вытащил бумагу, убедился, что больше в дыре ничего нет, отошел к скамейке под фонарем и сел. Когда сердце перестало частить и дыхание подуспокоилось, он развернул газету и увидел конверт. Конверт был плоский, и одним переживанием стало меньше. Филлип чуть не окаменел от ужаса при мысли, что найдет там ещё одно ухо.
В записке говорилось:
Иди к Ватерлоо-роуд. Двигайся на север по направлению к военному лагерю, держись западной стороны дороги. Имей в виду, теперь мы за тобой следим.
Вздрогнув, он огляделся. Никто за ним, похоже, не наблюдал. Ни свои, ни чужие. Но чей-то взгляд он чувствовал. Атташе-кейс налился ещё большей тяжестью.
«Все боги, обороните меня, — молил он, дрожа и стараясь набраться храбрости, чтобы идти дальше. — Где люди Четырехпалого У, черт бы их побрал?»
Ватерлоо-роуд оказалась рядом. Это была оживленная главная магистраль. Филлип брел на север, чувствуя себя раздетым, ничего и никого не замечая. Все лавки были открыты, рестораны полны посетителей, в переулках кишмя кишел народ. На близлежащей набережной печально загудел направлявшийся на север товарный состав, и его гудок смешался с пронзительными звуками автомобильных клаксонов: сигналили все подряд. Небо в этот мрачный вечер затянули тучи, было очень влажно.
Выбившийся из сил Филлип прошел полмили, пересекая расходящиеся в стороны улочки и переулки. Вместе с кучкой людей он остановился, чтобы пропустить грузовик, выезжавший на Ватерлоо-роуд из очередного узенького проулка, а потом двинулся дальше, лавируя во встречном потоке пешеходов. Внезапно дорогу ему преградили двое молодых парней, один из которых прошипел:
— Тянь кун чжи бу!
— А?
Оба были в низко надвинутых кепках, в тёмных очках, с похожими лицами.
— Тянь кун чжи бу! — злобно повторил Рябой Цзинь. — Цзю ни ло мо, давай сюда портфель!
Охнув, Филлип Чэнь безучастно передал кейс Рябому.
— Иди дальше на север и не оглядывайся!
— Хорошо, но прошу вас выполнить свое обещ... — Филлип Чэнь остановился.
Парни исчезли. Казалось, они стояли перед ним какую-то долю секунды. Ошеломленный, он с усилием заставил ноги двигаться, стараясь запечатлеть в памяти, как выглядели молодчики, хотя бы то немногое, что он успел заметить. Тут его грубо толкнула шедшая навстречу женщина, и он выругался. Лица померкли. Потом его крепко схватила чья-то рука.
— Где, ети его, портфель?
— Что? — выдавил он из себя, глядя на стоявшего перед ним громилу зловещего вида.
