Валерий Залотуха - Свечка. Том 1
– Твое? – спросил Игорек.
– Мое, – кивнул Дурак, увлеченный процессом перебинтовывания.
– Откуда?
Тут Дурак от колена своего оторвался, посмотрел на Евангелие долгим преданным взглядом, как если бы это была фотография его любимой девушки, и, глотнув от волнения воздуха, ответил:
– Не скажу.
Немыслимый в любой другой ситуации, ответ этот неожиданно удовлетворил Игорька, он пожал плечами, сунул руки в карманы и пошел дальше. А на следующее утро сафьяновый переплет празднично алел на тумбочке Игорька. Увидев его, ошалевший от поисков Дурак споткнулся, упал и разбил другое колено.
– От-от-от-куда? – спросил он, заикаясь, хотя заикой не был.
Игорек мог ответить грубо, как всякий на его месте наверняка бы ответил: «Оттуда!» Или, например: «От верблюда», а то еще грубее, но он ответил мягко, кротко, как православный православному, после чего у Дурака вопросов уже не было.
– Ты мне не сказал, и я тебе не скажу.
И, опустив дурацкую свою голову, Дурак ушел, прихрамывая на обе ноги. Не хотел, да и не мог он рассказать, что Евангелие ему прислала бабушка, которая получила его от заезжих жуликов в обмен на бывшее у нее рукописное Писание семнадцатого века.
Дабы избежать в общине кривотолков, Игорек объявил, что Дурак подарил ему Евангелие на день его, Игорька, ангела, вызвав тем самым у одних – зависть, у других – ненависть, а у третьих – первое и второе в одном флаконе, не к Игорьку, разумеется, – к Дураку.
Дальше, правда, чуть не обломилось. Сгоряча Игорек попросил о. Мартирия подарок освятить, как освящалось все появляющееся в храме извне, он ведь не знал, откуда, из чьих рук Евангелие попало в дурацкие руки.
– Ты староста или дурак? – неожиданно возмутился монах.
– Староста… – осторожно ответил Игорек, холодея от мысли, что Дурак настучал и сейчас все может поменяться.
– А если староста, что просишь? – неистовствовал о. Мартирий, переводя взгляд с Игорька на Евангелие. – Оно само кого хочешь освятит!
Может ли Евангелие, попади оно к опущенным, освятить их – об этом Игорек не думал, его целиком занимал вопрос, как чушки могут осквернить священный текст, громко над ним насмеяться, грязно надругаться, порочно натешиться. Именно тогда в голове Игорька родилась идея православных зачисток и созрел план их проведения.
Поднять массы на борьбу с нечестивцами оказалось проще простого, общине давно уже было тесно в пространстве своего храма, незаметное, а потому никем не оцененное подвижничество наскучило своим однообразием – хотелось разовых подвигов и немедленных результатов и плодов, которых не надо дожидаться в загробной жизни, а можно увидеть их и попользоваться ими здесь и сейчас, и желательно, чтобы все остальные это увидели. Ораторскому искусству Игорек учился с телеэкрана у Пельша и заводил массы с полуоборота. Зажигая общину на крестовый поход против богохульных содомитов, помимо целей, так сказать, духовных, Игорек имел еще и властные устремления – с ним и его командой в зоне считались, но нельзя сказать, чтобы сильно уважали, потому что не очень боялись. А уважения без страха не бывает – подтверждение этому Игорек встречал в своей жизни много раз.
Должны бояться!
«Ветерку» пришла пора понять, что община православного храма во имя Благоразумного разбойника – это не только помощь ближнему, но и сила, которая сметет любого, кто посмеет встать на ее пути.
Политические цели первого православного крестового похода разглядел прозорливый и циничный Рубель.
– Маленькая победоносная война? – спросил он насмешливо.
– Тише, Рубель, тише, – остановил его староста, оглядываясь на свое рвущееся в бой, кипящее возмущенным разумом воинство.
Бить, однако, Игорек никого не собирался. Перед самым выходом в поход он так и сказал: «Никого не бить, на провокации не поддаваться». Как Сталин в сорок первом: «Огонь не открывать, на провокации не поддаваться». Но какие провокации могли идти от бессильных, бесправных чушков? Дело было не в провокациях, а в твердом знании того, что страх удара страшней самого удара. Опущенных надо было напугать так, чтобы их страх распространился на весь «Ветерок», к тому же дело происходило в светлую пасхальную седмицу, когда драться не то что грешно, а просто-таки невозможно.
С хоругвями и пением тропаря «Христос воскресе из мертвых» православные пришли тогда в расположение 21-го отряда. На всю седмицу у общины имелось подписанное начальником К-ского УИНа разрешение на беспрепятственный проход по зоне, чтобы поздравлять всех с великим праздником, дарить пасхальные яйца и христосоваться.
О том, чтобы подобное совершилось в отношении опущенных, речи не шло, такое просто в голову никому не приходило, а вот самим им, похоже, попритчилось – чушки смотрели на православных так, будто те кинутся сейчас их лобызать и одаривать сваренными вкрутую разноцветными яичками.
Игорек увидел это в глазах содомитов и подивился их беспредельной наглости. «Если кто скажет: “Христос воскрес”, вмажу, – подумал он, готовый нарушить собственный приказ. – Не для вас воскрес, уроды!»
Опущенные на всякий случай молчали, а внимательно вглядевшись в глаза незваных гостей, поняли – крашеных яиц не будет.
Дело было вечером, содомиты готовились сделать баиньки, но еще не легли.
Согласно разработанному плану православные заняли пути возможного отступления, встав неподвижно и строго у дверей. (Хоругвеносцы остались снаружи – во избежание возможного осквернения внутрь хоругви решили не вносить.) Сцепив руки за спиной и ни слова не говоря, четко печатая шаги, Игорек прошел вдоль рядов двухэтажных шконок, внимательно осматривая стены. Среди обычных для всей зоны фотографий любимых артистов, спортсменов, а из политиков – Жириновского Игорек обнаружил две бумажные иконы Николая Угодника, правда, без рожек. Оторвав от стены, он отдал их кому-то из своих. Неугодники молчали, не понимая смысла происходящего.
– Православная литература имеется? – спросил Игорек, окидывая притихших содомитов озабоченным взглядом. – Предупреждаю, если кто не сдаст ее добровольно, горько потом пожалеет.
– А в чем дело, Игорек? – спросил Жилбылсдох, выходя из умывальни. Здоровый, плечистый, жилистый, он был в красной майке, с полотенцем на шее и зубной щеткой в кулаке. Появление своего старосты опущенных приободрило, «смирно» они сменили на «вольно», но продолжали молчать.
– Не Игорек, а Игорь Иванович, – насмешливо поправил Игорек Жилбылсдоха.
Еще пару лет назад Витька Герберсдорф находился в 1-м, самом привилегированном отряде «Ветерка» – спал у окна и играл с ворами в нарды, а Игорек при нем шнырил – выполнял разные мелкие поручения. Когда Игорек называл его Витькой, тот устало поправлял: «Не Витька, а Виктор Иванович». Но то, что было раньше, теперь не считалось – теперь Игорек мог свободно и без последствий для себя Витьку ударить. Обычного зэка ударить не так просто, потому что никто не существует здесь сам по себе, за каждым «семейка» – группа в несколько человек, а у каждой «семейки» – «семейка» дружественная, устанешь потом базар разводить, а уж если администрация к разбирательству подключится, тысячу раз подумаешь, прежде чем кого по морде мазануть. Но чтобы обиженному в морду заехать – на это разрешение не требуется – бей сколько влезет. У Жилбылсдоха колотушки – дай бог каждому, но применять их он может только на своих – ударить обычного зэка опущенный не имеет права, за это могут руки переломать, а то и голову отрубить.
