Джон Фаулз - Дэниел Мартин
Вскоре им овладели те же чувства, что и в прошлый визит сюда. Комплекс был лишён какого бы то ни было изящества, гнетуще монументален, дышал точно таким же пристрастием к грандиозности и надутой вульгарности, каким были привержены в архитектуре некоторые, гораздо более поздние диктаторы. Глядя из наших дней, представлялось просто абсурдным, что каждый следующий фараон фактически посвящал жизнь тому, чтобы стереть с лица земли все и всяческие обращения к памяти потомков, этакий трубный глас, воплощённый в камне его предшественником… потуги столь же смехотворные, как и теперешние претензии на величие, которые высмеивал Сабри. Огромный комплекс всё же обладал некоторой театральностью, но удовольствие Дэну доставляла не столько сама экскурсия, сколько случайные детали: имена путешественников — французов, итальянцев и англичан, высеченные в начале девятнадцатого века у самого верха колоссальных фаллических колонн, — тогда раскопки ещё не были завершены, и верхушки колонн находились чуть выше уровня земли; ему нравилось внутреннее озеро, где когда-то, давным-давно, плавали священные барки. Озеро всё ещё хранило своё очарование. Там он заметил величественную в своём великолепии птицу с медным и изумрудно-зелёным оперением — это был пчелоед, — и Дэн позвал Джейн, рассмотреть птицу поближе; тут его охватило тайное раздражение, так как она волновалась, что пропустит что-нибудь из нескончаемой лекции гида. Дэн счёл было, что она огорчительно добросовестна, обуянна прямо-таки тевтонским чувством долга: покорно останавливается у каждого барельефа, у каждого строения и почтительно внимает изобильному потоку слов. Потом решил, что всё-таки отчасти несправедлив к ней.
Их провели в помещение, где на стене можно было видеть тонко высеченную сцену ритуального излияния паводковых вод в Нил; когда группа последовала за гидом прочь, Дэн и Джейн задержались, чтобы получше рассмотреть изображение. Два божества — мужчина и женщина — стояли лицом друг к другу, подняв опрокинутые сосуды, из которых изогнутыми и пересекающимися струями изливалась вода, образуя изящную арку; только на самом деле это была не вода: в струях текли древние «ключи жизни», каскады крестиков, увенчанных петлёй.
Дэн пробормотал:
— Высший класс. Слов нет.
— Да. Трогает душу.
Они стояли одни, в тишине этой полной теней комнаты, глядя на Изиду и Осириса, сестру и брата, жену и мужа; и впервые с их приезда в Египет Дэну остро вспомнилась Андреа, стоявшая здесь рядом с ним почти двадцать лет назад, на этом самом месте, в это же самое время года; и точно так же они были одни, по той же самой причине — им хотелось в одиночестве насладиться этим маленьким шедевром, скрытым во чреве гнетущих слоноподобных сооружений древней архитектуры. Несмотря на стилизованность, сцена была глубоко человечной, освежающей душу. Джейн, взглянув на него, заметила в его лице что-то, чего он вовсе не хотел ей показывать; Дэн криво усмехнулся, как бы признавая, что он по-глупому расчувствовался.
— Андреа. Мы с ней тут когда-то стояли. — Он покачал головой. — Ей очень понравилось.
Они постояли ещё с минуту, глядя на изображение, и Джейн сказала тихо:
— Я всегда вспоминаю то замечательное место в «Миссис Дэллоуэй».353 О том, что единственно возможная жизнь после смерти — это воспоминания тех, кто тебя не забыл.
— Сомневаюсь, что это удовлетворило бы милую старушку Хатшепсут354 и её родственничков.
— Я думаю, им можно кое в чём позавидовать. Их наивности, например.
— Да? А я подозреваю, что они жили в вечном страхе. Откуда-то же берутся зловредные эманации, которыми известны все эти места.
— Ну это ты слишком! — Они направились к выходу, чтобы догнать свою группу. — Только всё это такое далёкое. Как Стоунхендж.355
— Ну, не знаю. Далёкое? Если подумать о том, как мы разрушаем Лондон… Сан-Франциско… Андреа мечтала организовать здесь выставку. «Мегаполис — из века в век». — Джейн улыбнулась, и они вышли на солнечный свет. Дэн взглянул ей в лицо: — Деньги назад?
Джейн рассмеялась и покачала головой.
— Но знаешь, я рада, что вижу всё это теперь, ближе к концу жизни.
— Мы же видели Рим. И кажется, всё поняли правильно. Даже тогда.
— Я тоже об этом подумала. Как это всё на Рим похоже.
— Как Рим похож на Египет.
— Ну разумеется. Наверное, любой из великих цивилизаций необходимы свои этруски.
Они приближались к группе человек в двадцать — тридцать, сгрудившихся вокруг гида.
— Или — свои французы?
Она с иронией взглянула на внимавшую гиду группу.
— Они всё это воспринимают слишком всерьёз. Ты заметил — там есть один, похожий на старомодного театрального режиссёра?
Дэн его, разумеется, заметил: господин лет этак под шестьдесят, с лицом, навсегда запечатлевшим смешанное выражение художнического пыла и напускного аристократизма или по меньшей мере значительного превосходства над всем окружавшим его гетеросексуальным миром. С ним вместе путешествовал молодой человек, возмутительно красивый и, вне всякого сомнения, голубой.
— А я его уже для тебя наметил.
Джейн прикусила губу.
— Отныне нарекаю его «Королевой на барке».
С этими словами она покинула Дэна, ведь они уже подошли к остальным пассажирам; а ему запомнились её смеющиеся губы и промельк — теперь ещё более яркий — прежней Джейн, её былого «я». Она прошла вперёд, прочь от него, как бы откликнувшись на молчаливое осуждение гида, бросившего на отбившуюся от стада овцу полный упрёка взгляд, каким сознательно злоупотребляют эти «пастыри»; Дэн видел теперь лишь её затылок. Он ощущал присутствие мёртвых вокруг — и древних, и тех, кого знали они оба: Андреа, Энтони… но в ощущении этом не было ни печали, ни страха, оно было исполнено поэзии, просвечено яркими лучами клонящегося к западу солнца. Ему вдруг пришло в голову, что он, возможно, вовсе не так уж далёк от всех этих древних правителей и правительниц, как хотелось бы думать. Его тоже не покидали воспоминания и мысль о том, будут ли вспоминать о нём; он не переставал думать о смерти вообще, да и о собственной смерти тоже, о конечности земного существования… но эти мысли приходили к нему, окутанные патиной умиротворённости: человек, может быть, и движется к смерти, но ведь он узнаёт всё больше, всё больше чувствует, всё больше видит — именно это и крылось за словами «ближе к концу жизни», произнесёнными Джейн.
По пути назад, на корабль, они задержались на полчаса, чтобы осмотреть ещё один величественный храм Луксора, где злосчастный Рамзес II, этот дуче древних династий, прославляется в каждом уголке, в каждой гранитной нише, ad nauseum.356 Потом их на час отпустили — побродить на свободе. Ассад снабдил их адресом «единственного честного продавца антиквариата» в Луксоре, некоего мистера Абдуллама, и Джейн с Дэном отправились в город — разыскивать его лавку. Они натыкались на антикварные лавки чуть ли не за каждым углом, да и на улицах их осаждали торговцы. Какой-то человек на велосипеде следовал за ними, суя им какой-то предмет, завёрнутый в газету, точно так, как это делали жулики-спекулянты в сороковых годах; предмет оказался мумифицированной ступнёй ужасающего вида, странно перекрученной и покрытой пергаментной кожей чёрного, жёлтого и коричневатого цветов, как на картинах Бэкона.357
