Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Познакомились, называется. Господи, да если бы нас кто-то в Летнем саду снял на видеокамеру – как есть, молча сидящих на скамейке, сцепившихся руками, даже не смотрящих друг на друга, – ох, вышло бы порно похлеще любого Антониони!
Хананель кладет руку на Ирино колено – и Ира решительно ее отводит.
– Не, – говорит она, – мы это уже проходили. Давай не будем, а то у меня случится дежавю.
– Ну а из ностальгических соображений? – спрашивает Хананель, другой рукой нацелившись в цветастый вырез.
– Не-не-не, – отвечает Ира, – ты же сам сказал: ностальгия – удел слабых духом.
Дорогой Егор,
Был очень рад получить твое письмо. Рад, что тебе тоже нравится «Гр. Об», жалко, ты не слышал, как их поет Алик. По-моему, у него здорово получается!
Я очень скучаю по Питеру. Все-таки я уверен – мой дом именно там! Наверно, теперь в Москве ты меня гораздо лучше понимаешь. Я думаю, когда я окончу школу и буду сам себе хозяин, – вернусь в Союз. Не знаю, конечно, где я буду жить и чем заниматься, – но что-нибудь придумаю. Можно, наверное, поступить в университет и жить в общаге. Как ты думаешь?
Передавай привет всем нашим.
ЛёняЗачем я ходила к нему? – думает Ира. – Чего я ждала? Что художник, постаревший на двадцать лет, зазывает в гости постаревшую на двадцать лет женщину для каких-то новых, неожиданных целей? Скажем – просто выпить коньяку и показать картины?
Или я хотела вернуться – и все исправить? Обнулить, отменить тот визит – в другом городе, в другой стране, двадцать лет назад?
Я ведь подумала сегодня утром: именно там, на Петроградской, и началось мое не случившееся – в тот момент, когда я первый раз испугалась, не ответила на зов своего желания, убежала, захлопнула дверь. И сейчас я решила все переиграть, да? Захотела, переспав с постаревшим Богумилом, вернуть осенний день в Летнем саду, чтобы на этот раз – не притворяться, что не слышу тихий Сережин шепот: поехали со мной? Вернуть – и среди сияния опавших листьев сделать свой первый свободный выбор, выбрать настоящую свободу, ту самую, которая выше границ и социальных систем.
Но, конечно, никуда нельзя вернуться, ничего нельзя вернуть. Ни Летний сад, ни Петербург, ни страну, где родилась и прожила всю жизнь.
Ностальгия – удел слабых духом.
Ира открывает дверь и слышит возбужденный голос Виктора:
– А не понравится – так можно в Америку податься! Но, Сереж, здесь на самом деле отлично, главное – климат хороший и все свои.
«Все свои» нигде не бывает, думает Ира. Даже те, кто когда-то были своими, со временем становятся чужими, почти незнакомыми… превращаются в пародию на себя, в грустный шарж.
Виктор сидит спиной к двери, перед ним на столе – Ира скорее догадывается, чем видит, – полупустая бутылка, колбаса из «свинюка», рюмка и включенный на громкую связь телефон.
– Я же русский, из донских казаков, – доносится из динамика голос Сережи, – а мы, русские, не то что вы, евреи. Как уедем – так с концами. Через поколение дети уже ни языка не знают, ни культуры, ничего. Ассимилировались. Нам, русским, без государства никуда. Вот отделится Украина – и вырастет моя Лизка хохлушкой.
– А мы, евреи, две тысячи лет продержались, – говорит Виктор. – Богоизбранный народ, ептыть.
– Нам бы хорошо у вас научиться, – Ирина слышит, как Сережа смеется, – чтобы тоже без государства жить.
– За это и выпьем! – Виктор наливает и чокается с телефонной трубкой.
Что-то много стал пить, думает Ира. В Питере ведь почти не квасил, а здесь – то одному приятелю позвонит, то другому… на одних телефонных счетах разоришься.
Прислонившись к стене, она смотрит на редеющие волосы мужа, убранные в конский хвост.
Мужчины, думает Ира, не умеют стареть красиво.
– …Другая страна! – доносится до нее Сережин голос. – После августа я впервые могу гордиться, что я русский!
– Да брось, – говорит Виктор, – вообще не понимаю, чего это все кинулись защищать Ельцина. Такая же партийная сволочь, как все остальные! А страна… совок был – совок и остался.
– Ты подожди пару лет, – отвечает Сережа. – Приезжай и сам увидишь, как все изменится!
Вряд ли в ближайшие годы мы приедем, думает Ира. Лет через восемь-десять, когда Лёня отслужит в армии, поступит в университет, заведет себе девушку… мы будем старые, неопрятные, болтливые… нет, я не хочу снова встретить Сережу.
Все, хватит, я уехала навсегда! А ностальгия – это удел слабых духом.
Дорогой Егор,
Прости, что давно не писал тебе. У меня все нормально, ничего особо интересного не происходит.
Ты спрашиваешь, почему я ничего не пишу про Гилу, и я, наверное, должен рассказать, что у нас случилось – тем более это случилось давно, еще до моего прошлого письма.
Однажды вечером я повел Гилу на площадь Когана, к моим русским друзьям: хотел похвастаться Алику и Боре, что у меня тоже есть девушка, да еще и местная, настоящая сабра.
– Привет, ребята, – сказал я по-русски, а потом добавил на иврите: – Знакомьтесь, это Гила.
Я хотел сказать «она – моя девушка», но подумал, что все и так догадаются, раз мы стоим обнявшись.
– Привет, – сказала Гила.
Алик ухмыльнулся, сказал «привет!» и добавил:
– Таких у нас еще не было!
– Каких – таких? – спросила Гила.
– Таких красивых, конечно, – сказал Боря, и все засмеялись.
Ребята немножко выпили, потом Алик взял гитару и вместо Летова или БГ запел «Чунгу-чангу» – я даже не сразу понял, почему.
Пока Алик пел, Боря шепотом спросил меня по-русски:
– Где ты ее подцепил?
– Мы в одном классе учимся, – сказал я, – а что?
– Экзотичная герла, – сказал Боря, – прикольно.
Я вообще-то ничего не рассказывал на Коганах про свои отношения с одноклассниками: пусть все думают, что я отлично освоился здесь, в Израиле.
Тем вечером все прошло нормально, все много ржали и, как всегда, подкалывали друг друга. Наверно, Гиле было скучновато – мы ведь говорили только по-русски, – но она не подавала виду. Мы с ней даже несколько раз поцеловались, прямо на глазах у всех, и это было очень круто.
Я только что сообразил, что почему-то не писал тебе в предыдущих письмах, что Гила – эфиопка, то есть, конечно, еврейка, но еврейка из Эфиопии и выглядит как негритянка: черная, с курчавыми волосами и большими губами. Это здесь важно, что она из Эфиопии, а не из Марокко: почти все остальные ребята и девчонки из нашего класса – марокканцы.
Я думаю, именно это Гила и пыталась мне объяснить в первый день, но я тогда слишком плохо знал иврит, чтобы понять.
