Мариам Петросян - Дом, в котором...
Лагерь Логов на первом временно свернут. Лэри вернулся в спальню. Логи теперь весь день торчат во дворе, потому что от вида коридоров им не по себе, а находиться в спальнях они уже отвыкли.
— Я — на охоту, — говорит Табаки, выруливая утром из спальни. К подножке его Мустанга каждый день добавляется еще одна гирька, но рюкзак тяжелеет быстрее. Ездит Табаки, гремя и позвякивая, как скобяная лавка на колесах.
— Он уже как Белый Рыцарь, — говорит Лорд. — Падает через каждые два-три метра. В конце концов покалечится.
— Положимся на его везение, — говорит Сфинкс. — Не отнимать же у него рюкзак. Это будет похуже нашествия Иерихончиков.
— Нет, конечно, — пугается Лорд. — Лучше уж тогда сразу в автобус.
— Что за автобус такой? — спрашиваю я Лэри после завтрака. — Про который все кругом говорят.
Он зевает, как крокодил, и уныло таращится.
— Автобус? Да нет никакого автобуса, ты чего? Откуда бы он взялся? Просто болтают люди. Кто-то пошутил, а остальные подхватили.
— И ты подхватил? Ты тоже все время о нем болтаешь.
— Я? — он почему-то обижается. — Ничего я не подхватывал. Зачем мне это? У меня своих проблем хватает.
— То есть тебе это ни к чему. Тебе и так хорошо.
Лэри совсем мрачнеет.
— Конечно, мне хорошо. Я — что? Мне скажут — автобус, я и сяду в него.
— Сядешь в придуманный автобус? — не веря своим ушам, уточняю я.
— Надо будет сесть — сяду, — Лэри нервно оглядывается и нагибается ко мне. Левый глаз его жутко косит.
— Странные у тебя вопросы какие-то, Курильщик, — говорит он шепотом. — Не нравятся мне они, понятно? Ты лучше езжай своей дорогой, а то у меня дела. Не до тебя мне, понятно?
Прочел на стене: «Непрестанно размышляя, открыл Закон Непротивления. За справками обращаться в шестую с 3.00 до 3.05». Большой Брат.
Ко мне подходит Крысенок Белобрюх и, стесняясь, просит написать о нем в «той своей тетрадке».
— Зачем? — удивляюсь я.
— Чтоб я там тоже был.
Смотрит умоляюще, щеки вымазаны шоколадом, сам как будто лет на пять младше, чем все здешние.
— Слушай, а вообще-то сколько тебе лет? — спрашиваю я его.
— Шестнадцать, — говорит Белобрюх, сразу мрачнея. — Ну и что?
— Зачем тебе нужно быть в моем дневнике? Только честно.
— Это мой первый круг, — признается он убитым тоном. — Я должен фиксироваться, где только смогу, а не то вылечу.
— Куда? — я уже почти завываю. — Куда ты вылетишь?!
Белобрюх глядит на меня с ужасом и пятится. Я еду на него, а он, видно, не понимает, что только для того, чтобы извиниться, потому что разворачивается и улепетывает со всех ног, не оглядываясь, и никакие мои «постой!» и «эй!» на него не действуют.
Сфинкс говорит, что если я буду пугать малолеток, он надает мне по шее.
«Это он меня напугал, а не я его».
Утром просыпаюсь от какой-то возни у окна. Открываю глаза и вижу, что все сгрудились у подоконника. Что-то обсуждают, спорят и кричат.
— Говорю вам, это Соломон и Дон вернулись! — орет Шакал. — С отрядом мстителей-единомышленников! Вот увидите, я угадал!
— А я вот считаю, что это люди из соседних домов, — высказывает предположение Лэри. — Явились требовать, чтобы Дом поскорее сносили. Устали уже ждать.
— Да нет же, это точно чьи-то родители! — волнуется Рыжая. — Только родители способны на такое.
— Ты думаешь, там могут быть наши бабушки? — с ужасом спрашивает Слепой. Он тоже торчит у подоконника, но наружу, конечно, не высовывается.
— Почему именно бабушки? — удивляется Рыжая.
— Что там такое? — кричу я. — Что случилось?
Ко мне оборачивается только Сфинкс.
— Там палатки. Возле самого Дома, — объясняет он. — Четыре штуки.
— Кемпинг! — орет Табаки, повисший на оконной решетке. — Целый кемпинг мстителей!
Я начинаю одеваться. Почему-то в страшной спешке. На подоконник мне не взобраться, даже если с него все слезут, но я все равно веду себя так, как будто сейчас встану, растолкаю всех и тоже посмотрю.
Единственный, кто остался на кровати, кроме меня, — Лорд. Курит и делает вид, что ему на все наплевать.
— Бабушки как раз вряд ли поселились бы в палатках, — говорит Рыжая. — Мне так кажется…
Рыжая стоит на подоконнике в полный рост, в куцей маечке на бретельках и в трусах. Майка не дотягивает до пупка, а трусики у нее ярко-красные, под цвет волос. Под мышкой зажат пыльный мишка. Я соображаю, что Лорду это вовсе не нравится. Что он потому сидит такой мрачный, что Рыжая торчит в окне полуголая, хотя ему бы лучше порадоваться, что не совсем голышом. Она и без майки бы там запросто встала, уж я-то знаю.
— У Слепого паранойя, — хихикает Табаки. — В последнее время ему везде мерещатся чьи-нибудь бабушки. Он просто потерял из-за них покой.
— А почему не дедушки? — спрашивает Русалка.
— Интересно, когда они вылезут наружу? — говорит Лэри.
Я уже одет и подползаю к краю кровати, поближе к ним. Не посмотреть, так послушать. Македонский, заметив мой интерес, подходит к кровати.
— Хочешь поглядеть? Ползи к окну, я тебя подсажу.
— Не надо, — говорю я.
Пока я ползу к окну, Русалка с него слезает. Она в мужской пижаме, которая велика ей размера на три. Рукава она подвернула, но штанины болтаются, как у клоуна. Рыжая, держась за решетку, протягивает мне руку и втаскивает наверх, почти без помощи подталкивающего снизу Македонского.
И вот я наконец их вижу. Четыре палатки. Две защитного цвета, одна оранжевая и одна тускло-синяя. Стоят они действительно вплотную к сетке, как будто Дом вырастил их на себе за ночь, как грибы.
— Мне кажется, это экстремалы из шестой, — задумчиво говорит Сфинкс. — Может, Черный решил начать приучать их к наружности. Поэтапно.
— Пойдем во двор? — кричит Рыжая. — Поглядим на них вблизи?
— А завтрак? — возмущается Шакал. — Вы все совсем уже перестали завтракать. Мне одному в столовой скучно!
