Анатолий Азольский - Степан Сергеич
— Помню, Юрочка, — выдавил Виталий.
— Ну вот, я говорил же… Долго бродишь?.. Да ты не стесняйся, я в курсе, от меня ничего не ускользнет, сам от себя ускользну, а другой нет, не ускользнет, все знать буду и о тебе знаю… Говори прямо: деньги нужны? Ну, ну, здесь свои, ломаться нечего.
— Нужны. Не особенно.
— Будут, Виталька, будут. Сегодня же. Могу и сейчас дать, да ты гордый… Сапрыкин! — крикнул Куранов монтажнику. — Можешь идти домой…
Что я тебе говорю? До-мой! — Он подвинул Игумнову стул. — Садись, жди.
Лаборатория начала наполняться людьми, выглядевшими очень странно среди генераторов, осциллографов, чадящих паяльников и куч радиомусора. Явилась полная высокая дама в черном, глубоко декольтированном платье, с ниткой жемчуга на гладкой белой коже. Пришел старомодный старичок, притулился в углу, раскрыл «Советскую культуру», читал невнимательно, пронизывающим взглядом втыкался в каждого входящего. С милой улыбочкой прискакали две девушки с нанизанными на тощие руки браслетами. Влетел цыганистый красавец — галстук-бабочка, волосики уложены, как на картинке, — со значком на коротеньком пиджачке, изображавшим скрипичный ключ. Все знали друг друга, все обменивались кивками и улыбками. Последними вошли двое. Впереди совершенно растерзанная дама в платье с кисейными рукавами, чем-то смущенная, возможно — ощущением незавершенности своего облика, ей очень пошла бы папироса в зубах или татуировка на запястье. А вторым бодро двигался странно одетый мужчина. Поверх реглана он выпустил воротник летней рубашки, шею и грудь забыл прикрыть шарфом, на ногах — стариковские боты, в руке он держал облезлую шапку с торчащим ухом, второе бессильно свешивалось вниз.
— Александр Борисович, Александр Борисович, ну что ж, Александр Борисович? — кричали со всех сторон. — Будет запись или нет?
— Композитор, — зашептал подсевший к Виталию Куранов. — Сейчас, я тебе говорил, в моде электронная музыка, инструментов мало, единственное место, где они всегда есть, — это наша лаба, вот и приходится тянуть волынку. Дадут инструмент, а мы его ремонтируем три или четыре месяца, записываем музыку. Твое дело — крутить ручку шумофона, видишь, в центре.
Александр Борисович сел на тумбочку перед музыкантами (они уже разобрались по инструментам), возгласил:
— Часть первая. «Омут».
За спиной его возник спортивной выправки молодец в строгом черном костюме, оглядел всех, проверяя готовность, тревожно посмотрел на Куранова, и тот удостоверил ужимкой, что незнакомый — Игумнов — свой парень. Молодец отступил на шаг, еще раз обволок всех запоминающим взглядом и как сквозь пол провалился.
Мрачная мелодия осеклась через несколько тактов. Александр Борисович, грозя развалить тумбочку, долбанул по ней ногой и напрягся, вглядываясь в девушек-арфисток. Те наперебой стали объяснять: они не виноваты, здесь в нотах стерт бемоль. Вновь разлилась засасывающая тоска мелодии. Повторили «Омут» три раза. Монтажник нажал кнопку магнитофона. Прослушали, повернувшись к динамику, записанную часть первую.
— Хорошо, — промямлил Александр Борисович. — Часть вторая. «Рассвет и дождь».
В середине пьесы он гневно уставился на Виталия и добился, что тот ровно на столько, сколько надо, отклонил рычажок от среднего, нейтрального положения и, выждав, потянул обратно. Все сошло гладко. Куранов, примостившийся у пианино с пятью клавишами, выстукал пальцем красивый перезвон колокольчиков.
«Рассвет и дождь» повторили, кое-что исправили, прослушали каждый вариант исполнения, Александр Борисович сказал, что хватит. При шестом повторе третьей части («У причала») полная, в черном дама сбилась, нажала что-то не то и испуганно заверещала:
— Нет, нет, нет! Я виновата, это я целиком виновата!
Александр Борисович смотрел куда-то под ноги даме. Оркестр напряженно ждал.
— Повторим. — Александр Борисович встрепенулся. — Нонна Михайловна, я прошу сыграть так, как при ошибке.
Сыграли. Александр Борисович засиял, прослушав запись. Достал замусоленный карандаш, вытащил из-за пазухи сверток с нотами, близоруко наклонился, вписывая. Соскочил с тумбочки, энергично потряс кулачками, разминаясь. Монтажник колдовал над магнитофоном. В полном молчании, переглядываясь, прослушали все три части. Засекли время. С листком в руке появился спортивный молодец. Он заполнял гонорарную ведомость.
— Игумнов Виталий Андреевич, — продиктовал Куранов.
За полтора часа, уместившихся в пятнадцатиминутную запись, Игумнов заработал пятую часть месячного оклада ведущего инженера. Растерянно отошел он от кассы, полагая, что произошла какая-то ошибка — не здесь, в лаборатории, а вообще.
В шашлычной Куранов сделал обширный заказ.
— Часто у вас такие спектакли?
— Когда раз, когда два в неделю… Я, Виталь, знаю твою одиссею, мне ведь звонили ребята, рассказывали, не мог предположить, что ты унизился до поисков работы. С твоим-то дипломом, с твоими-то знаниями!.. Смешно! Вообще зачем ты вляпался в изобретательство? Смешно — переть на начальство, лезть на рожон. Смешно…
Когда выпили, Куранов заговорил еще быстрее, стал объяснять, кто такая Нонночка.
— Как ты сюда устроился… в эту шарагу? — прервал его Виталий.
— Не по воле божьей… Что, плохо мне? Хорошо. Тепло. Мухи не кусают.
Мною наконец довольны. И все — честно, законно. Подумаешь — запись к фильму какой-то одесской студии!.. Покрупнее попадается рыба. Рыба ищет там, где глубже, а человек ищет эту самую рыбу. Вот я ее и нашел… Ты меня, конечно, помнишь с плохой стороны. А напрасно. Я тоже ведь без идеальчиков жить не могу, они мне, идеальчики, весьма нужны. Наслушаешься про них — и вроде бы в Сандуновских попарился, легко так, приятно… Деньги тебе нужны?
Могу дать.
— Нет. Я пойду.
— Ударю с другой стороны. Оформляться будешь? Работа у нас не пыльная: шумофон закреплю за тобой, на виброфончике научу пиликать.
— Не буду. Мне бы что-нибудь менее интеллектуальное.
— Вкалывать хочешь? Вкалывай. Скажу прямо: возмущен. К тебе с душою, а ты воротишь нос. Но Юрочка Куранов не обидчив, нет. Запиши-ка адресок. Сидит у меня на крючке один кадровичок, бойкий деляга. Позвоню я ему завтра, объясню ситуацию. Примет он тебя с твоей музыкой. Подъезжай к нему после обеда в офис, сто десять процентов гарантии.
— Вот это отлично.
Он записал адрес. Куранов обиженно дымил сигаретой.
— Желаю удачи… Без Куранова не проживешь, Виталя, поверь мне, это Москва, а не палаточный город в Сибири. Позвоню тебе как-нибудь…
20
Курановский кадровик изволил слишком долго обедать. Виталий в привычной уже позиции — край дивана у входа в кабинет — просматривал газеты. Сегодня сиделось легко, сегодня отказа но будет, да и занятие нашлось — гадать, что за парень покуривает напротив в дорогом ратиновом пальто, в застиранном, потерявшем остроту цвета свитере, без шапки. Ничего, конечно, особенного, во всех одеждах встречал Игумнов людей, ищущих работу. Но лицо — вот что привлекло его внимание, такое лицо увидишь — и оно всплывает в памяти через десяток лет: окрашенное в темную бронзу, плоское, широкоскулое, с ястребиным носом. Одних лет с ним, но глаза повзрослее, поопытнее. Войдя, парень спросил низко: «Не принимает?» — и сел на два стула, закурил сигарету и сразу забыл о ней, замер в позе человека, уже длительное время пораженного неотвязными мыслями, а сигарета дымилась, дымилась в пальцах, пепельный столбик нарастал, подбирался к пальцам, достиг их, тогда парень не глядя швырнул окурок в урну, точно попав в нее, и продолжал вдумываться в, казалось, неразрешимую головоломку.
