Ариадна Борисова - Манечка, или Не спешите похудеть
Накопив обиду, Леонтий Павлович молча скрипел зубами. Решил во имя любимой жены терпеть до последнего. Но от мыслей-то не спрячешься, и привычка появилась, чуть какая неудача, в уме на тешу сваливать. Неурожай, засуха или, обратно, гниль дождливая, все она виновата, глаз ее худой. И себя по секрету считал порченым. Что-то, видать, она с ним хитрое сотворила, повернула его мужскую силу на законную кровать, а в сторону шагнешь — немочь.
Разок мелькнуло: женился б на Дуське, может, сына подарила бы… Специально в магазин сходил. Не-е, не по резону, просто так, поглядеть только.
Продавщица в соломенных бобылках осталась, вот жалко. Правда, сплетничали, завклубом к ней похаживает. Бывает, и поколачивает после утех. На вид мужик вроде приличный, интеллигентный, одеколоном за версту прет… Ну да сельские и ангела в покое не оставят, найдут, как активным словцом зацепить.
Увидела Дуська Леонтия Павловича, просияла. Во рту — золото, в ушах — серебро, тощий задок яичком оттопырила, перегнулась через прилавок в расчете на то, что вырез на груди пошире распахнется. Расплылись полузасохшие титьки по столешнице медузами…
Шел Леонтий Павлович домой, весело посвистывая. Нет, не понимал он завклубом. Как эдакое страхолюдство может нормальному мужику нравиться? Поди, и метелит-то он Дуську со злости на себя. Вспомнился Натальин перламутровый коленный отлив, и от одной мысли в штанах, как у пацана, заядренило. А тут бабы навстречу. Пришлось в кармане рукой придержать, вот срам.
…С одного гектара удалось снять шестьсот центнеров картофеля. Немудрено — сорок тонн навоза на гектар вложили и столько же суперфосфата. А соли калийной сколько, а золы, а аммиачной селитры… Не за так просто выбрали Леонтия Павловича председателем. Накося, выкуси, теща дорогая, не по твоим пророчествам выбился-таки зять в начальники.
И началось: посевная, уборочная, строительство фермы, борьба со спиртным. Бумага специальная из райкома пришла за здоровый образ жизни. А в первом же ряду злостных нарушителей, смутителей трудящегося народа спекуляцией ночной водкой — она, Пасенчиха.
Опозорила на всю деревню. Прописал теще всласть по первое число. Весь день настроение праздничное было. Потом сам же ту штрафную бумагу из сейфа выкрал и, багровея шеей, изо всех сил изображал праведный гнев: куда документ дели?! Пришлось из-за Натальи грех на душу принять, больно уж убивалась. Опять позор, потому как актер из Леонтия Павловича оказался неважный. Секретарь с бухгалтером головы в смущении опустили, за его же представление стыдясь. Ну и черт с ними, главное — бумаги нет, а с тещи он за подлянку по-родственному спросит…
Потом еще было. Кто-то в товарищеский суд подавал. То ли Пасенчиха тогда часть огорода у соседей оттяпала, то ли они у нее, а она за то дрожжей им в уборную накидала. Дерьмо взошло по жаре вонючей опарой, залило задний двор… Всего не упомнишь. Люди Леонтию Павловичу в глаза кололи: не последний в районе авторитет, а с собственной вредоносной тещей совладать не умеет. Наталья пыталась мать усовестить. Добилась лишь того, что Пасенчиха вообще перестала к ним ходить. Леонтий Павлович рад был, но старшие дочери, студентки, как приедут из города, чмок-чмок родителей и, не попив чаю, сразу к бабке. Младшие после школы тоже к ней в первую очередь.
Леонтий Павлович бесился от ревности. Боялся, что нахватаются у старухи ведьминской заразы. Но запретить бегать к ней не мог, да и не послушались бы. Допрашивать начнешь — глянут в несколько пар чернущих глаз, хоть святых выноси…
Так продолжалось до тех пор, пока теща не заболела. Двойняшки вообще в открытую к бабке переселились. Наталья стала укорять: нехорошо, люди косятся, говорят, что забыли о матери, только девчонки малые и ухаживают за больной…
Леонтий Павлович взорвался:
— Снова напакостит, так другое заговорят! Не угодишь этим людям!
Наталья заплакала, ушла в комнату, а его как с цепи сорвало:
— А помрет — так нарочно зимой, в мороз, чтоб мне по мерзлоте могилу копать тяжелее было!
Откричался в воздух и пошел в комнату утешать жену. Вечером, тихо матерясь, отправился по ее просьбе поколоть старухе дрова. Зашел в тещин дом, да так и закаменел в дверях.
Посреди горницы на гостевом столе свежо желтел новенький гроб. В нем лежала больная Пасенчиха и сумрачно глядела на него живым прищуренным глазом.
Леонтий Павлович сказать ничего не смог, лишь рукой махнул. После Сеньку-алкаша упросил за бутылку разобраться с дровами.
Снег в том году сошел рано, в марте. Все было готово к пятидесятилетнему юбилею Леонтия Павловича. Пригласили начальство, нужных людей и ту часть родни, которая не понаслышке знала о правилах поведения за столом. Обещал приехать сам Второй. Уважил, помня о совместной охоте в этих богатых зайцем и уткой местах.
Наталья с любовью накрывала столы к приезду высокого гостя, когда от Пасенчихи с круглыми от ужаса глазами, но пока еще не плача, прибежали двойняшки с сообщением, что бабушка лежит без движения и, кажется, не дышит. Наталья тут же обо всем забыла. Сначала рухнула на диван, затем подскочила и ринулась к двери. Сбила с ног как раз входившего райкомовского гостя и побежала, голося, по дороге.
Второй поднялся не без труда — зашиб копчик. Леонтий Павлович подхватил его под руки, повел к столу, бормоча извинения.
— Ничего, ничего, — морщился Второй, — понятное дело, как же… Такое несчастье, — но вид у него был оскорбленный.
Юбилей накрылся медным тазом. Однако не поворачивать же гостей несолоно хлебавши. Спешно притаранили с избушки гроб с покойницей, отрядили Сеньку-алкаша с дружками на погост, снабдив довольствием и лопатами…
Скорострельные похороны Леонтий Павлович спроворил с такой снедью и речами, о каких еще долго помнила вся деревня, потому что вся деревня и явилась в председательскую пятистенку. На поминки не приглашают, это не юбилей, а слух о смерти Пасенчихи облетел дома со скоростью гагаринской ракеты.
Райкомовец чуть было не уехал, но потом рассудил, что его дело здесь десятое. Зато по причине нежданного поворота событий можно не вручать слишком дорогого, на его взгляд, подарка — ключей от автомобиля «ГАЗ», о чем распорядился в хвастливую минуту щедрости Первый. Его тоже, конечно, пригласили, но не пожелал приехать. А теперь не совестно поприжать подарок, отдать районной библиотеке, давно просят.
Второй остался и не пожалел. Стол ломился и до погребения, и после, старушка, судя по всему, была замечательная, Леонтий Павлович плакал почти без остановки. Второй растрогался, наблюдая это неприкрытое человеческое горе. Все там будем, все, Господи, прости меня, партийного босса грешного… Смотрел на почившую с умилением. Вот простая русская женщина, труженица, мать, и красотой природа не обделила: нос прямой, черты лица правильные, сухие и благообразные, как у Богородиц на иконах. Да и дочь красавица. Сильно на мать походит, только светлее. Живая, нежная, теплая…
