Джон Фаулз - Дэниел Мартин
— В Оксфорде он был моим самым близким другом. Мы тогда… это было что-то вроде квартета. Две сестры. Он и я. — Лицо его складывается в гримасу неуверенности: он ждёт реакции. — Призраки.
— Но… — Восклицание повисает в воздухе. — Ты едешь?
— Кажется, ему не очень долго осталось…
Она смотрит на него пристально, в глазах её — искренность и обида, детская и взрослая одновременно. И если сейчас он ей солжёт, это будет в равной степени и ложь самому себе.
— Это из-за Каро, Дженни. Ей так долго пришлось разрываться между нами, что теперь, когда мне протягивают оливковую ветвь, я не могу отказаться.
— Почему ему вдруг так понадобилось увидеться с тобой?
— Бог его знает.
— Но у тебя должны же быть хоть какие-то предположения?
Он вздыхает:
— Энтони — профессиональный философ, к тому же католик. Такие люди живут в своём собственном мире. — Он берёт её руку в свои, но смотрит не на неё — в ночь за окном. — Его жена… она человек совершенно особенный. Очень честный. Придерживается строгих принципов в отношениях с людьми. Она не нарушила бы молчания после стольких лет, если бы… — Он замолкает.
Дженни высвобождает руку из его пальцев и отворачивается. Он смотрит, как она, стоя у дивана, закуривает сигарету.
— Почему ей подумалось, что надо выбросить в реку полную бутылку шампанского?
— Реакция на её собственное предположение, что все мы в Оксфорде до тех пор жили в фальшивом раю. Вне реальности. — Он продолжает, может, чуть поспешно: — Всё это очень сложно. Я когда-нибудь тебе расскажу.
— Совершенно ни к чему занимать оборонительную позицию. Я просто спросила.
Но на него она не смотрит. А он говорит:
— Может, всё это только к лучшему.
— Премного благодарна.
— Переведём дыхание.
— А я и не догадывалась, что у нас соревнования в беге. — Она берёт пепельницу и без всякой нужды вытряхивает её в корзину для бумаг. — Ты не вернёшься?
— Ты ведь нужна здесь всего недели на три. Если всё будет нормально.
Она молчит. Через некоторое время произносит:
— Ну что ж. Это мне урок. Буду знать, как шутки шутить про ясновидение.
— Да уж. Это, оказывается, довольно опасно.
Она бросает на него обиженный взгляд:
— Ты ещё раз не попросишь меня выйти за тебя замуж?
— Я стараюсь не повторять дурацких ошибок.
— Вся твоя жизнь — сплошная ошибка. Ты сам только что сказал.
— Тем более важно не втягивать туда ещё и тебя.
— Мне, конечно, не надо бы соглашаться.
— Тогда в чём дело?
Она наклоняется и начинает взбивать подушку.
— Я всё время думаю об этом. Много думаю. И подозреваю, гораздо серьёзнее, чем ты. Несмотря на все твои разговоры.
— Тогда ты должна бы представлять себе, почему из этого ничего хорошего не выйдет.
— Я понимаю — все признаки скорее против, чем за. Как ты и утверждаешь. — Она продолжает приводить в порядок диванные подушки, поднимает одну, рассматривает отпоровшийся шнур. — Я просто хочу спросить, почему то, что ты не захочешь повсюду тащиться за мной, а я не захочу всё бросить, чтобы штопать тебе носки, — плохо, а не хорошо. Это самое лучшее, на что я могу рассчитывать. Роль домашней наседки меня вовсе не привлекает. Именно из-за этого и рухнула моя единственная — до тебя — серьёзная связь. И так оно всегда и будет с любым нормальным человеком моего возраста… Я просто пытаюсь быть честной, — добавляет она.
— Тогда определённо ничего не выйдет, Дженни. Очень важный компонент таких браков — недостаток честности. Думаю, нам с тобой это не под силу. В конечном счёте.
Она укладывает подушку на место.
— Ты, кажется, никак не можешь понять, что очень нужен мне. Во многих смыслах.
— Не обязательно я.
Она отходит от дивана и усаживается в кресло. Сидит сгорбившись, голова низко опущена.
— Мне уже страшно.
— Это только доказывает, что я плохо на тебя действую. И так будет всегда.
— Мне надо решить насчёт новой роли.
— Ты знаешь, что я об этом думаю. Он — человек что надо. И сценарий он вытянет. Соглашайся.
— «И развяжи мне руки». — Она меняет тон: — Я знала бы, что ты меня ждёшь. Что ты — рядом.
— Но так оно и будет. Пока ты этого хочешь. Ты же знаешь. — Он ищет слова, которые могли бы её утешить. — Знаешь, ты ведь можешь переехать в «Хижину». Эйб и Милдред будут просто счастливы.
— Может, я так и сделаю. И не меняй тему. — Она затягивайся сигаретой, выдыхает дым, поднимает на него глаза. Он так и не отошёл от телефона. — Отметим: ты так и не сказал, что я — самое лучшее, на что можешь рассчитывать ты.
— Ты уже торгуешься!
— А ты скрываешь. Это ещё хуже.
— Что я такое скрываю?
— Своё прошлое.
— Не очень-то оно интересно. Моё прошлое.
— Это глупый, поверхностный, уклончивый ответ.
Она делает паузы между прилагательными. Слова звучат как щёлканье хлыста. Дэн отводит взгляд.
— То же можно сказать о большей части моего прошлого.
— Это сценическая реплика. Не реальность. — Он не отвечает. — Но так ведь можно сказать о прошлом любого из нас. Не понимаю, почему ты считаешь, что твоё прошлое так особенно ужасно.
— Я не говорю, что оно ужасно. Оно не изжито. Не исторгнуто из себя. — Он отходит к дивану, садится; диван — под прямым углом к креслу Дженни. — Дело не в статистике. Даже не в фактах личной биографии. Дело просто в личном восприятии. — Она молчит, ничем ему не помогая. Он продолжает: — Я неправильно тебе сказал. То, что я ощутил сегодня днём, было вовсе не чувством пустоты. Скорее наоборот. Как будто здорово переел. Тяжкий груз непереваренного. Как жёрнов.
Она разглядывает кончик своей сигареты.
— А что такого сказала твоя бывшая жена, когда ты возмутился?
— Про этот снимок в «Экспрессе». Не удержалась — надо было меня уколоть.
Теперь она рассматривает ковёр.
— А у тебя — то же самое?
— Что «то же самое»?
— Чувство ненависти? Я слышала, ты сказал: «Это всё прошло и быльём поросло».
— А ты лет через двадцать будешь считать, что всё, что сейчас, — быльём поросло?
— Что бы ни случилось, я не захочу снова причинить тебе боль.
Она не поднимает на него глаз, а он вглядывается в её лицо — упрямое лицо обиженного ребёнка и ревнивой молодой женщины; ему так хочется обнять её, растопить лёд, но он подавляет это желание и молча хвалит себя за это. Теперь он разглядывает то, что осталось в бокале от значительно большей, чем «на два пальца», порции виски.
— Мы ценили вовсе не то, что следовало. Слишком многого ожидали. Слишком многим доверяли. Через двадцатый век пролегла огромная пропасть. Рубеж. Родился ты до тридцать девятого или после. Мир… нет, само время… словно проскользнуло мимо. За десять лет перескочило на три десятилетия вперёд. Мы — допотопники — навсегда остались за бортом. Твоё поколение, Дженни, прекрасно знает всё, что касается внешней стороны явлений. Всё, что на виду. Как выглядели и как звучали тридцатые и сороковые. Но вам неизвестно, как они ощущались изнутри. В какие смешные одежды они облекли наши сердца и души. Какие оставили следы.
