Екатерина Щербакова - Мама! Не читай...
— Тебе просто лень выучить этот чёртов устав! — орала она, как сейчас помню, однажды после ужина и очередной моей заявки, что в «эту банду юных коммунистов я не пойду». — Совсем уже обалдела? Чем ты лучше других?
— Я — хуже, — согласилась я мрачно. — Я всегда хуже. И всех хуже. Но проходить процедуру вступления в это г... не желаю.
— И дальше что? В дворники? — продолжала кричать мама.
— Пусть в дворники, — упрямо бубнила я. — Но в комсомол не пойду.
Наверное, это был мой первый бунт. Но, оказалось, успешный. Я не вступила в ряды ВЛКСМ (а это, между прочим, был 1979 год — расцвет советского маразма). Я тогда поссорилась с мамой. И никак не могла взять в толк...
Я никак не могла взять в толк, почему же в данном случае я ОПЯТЬ ПЛОХАЯ? Ведь я же поступаю честно. Морально. Нравственно. Согласно всем тем понятиям, которые вдалбливала в меня любимая мамочка с тех пор, как я себя помню.
— Я верю в доброе, нравственное начало в человеке, — говаривала она часто очень проникновенным, глубоким голосом, интонационно немного давя на каждое слово, как бы плотненько запихивая мне в голову эти самые начала. — Честность, честь, мораль... Без них человека быть не может. Без этого он — пустое место и безнравственный тип...
Ну, вот и я вроде как о «чести» пекусь, не желая вступать в... Нет, опять и снова неправой оказывалась я. Чего-то я не «ухватывала» в родительском воспитании, чего-то никак не могла понять. Не могла усвоить их представлений о морали и совести. Но всегда гнала от себя саму мысль, что это с ними что-то не так. Нет, конечно, нет! Не так было со мной.
Ах, да, чуть не забыла! Мама с папой вышли из партии: пошли в свои парторганизации и сдали билеты. Правда, сделали они это, если мне память не изменяет, в 91-м году, после сожжения Марком Захаровым своего партбилета в прямом эфире главного телеканала страны. В общем, делать это было уже совершенно безопасно...
Мизантропка
Хм, не была я, конечно, милым ребёнком — пушистым котёнком, тихим, нежным и послушным, как дрессированный пуделёк. Характерец я проявляла с детства — и упрямство, и вредность, хотя и не была вроде бы чудовищем: так, в пределах нормы... Ненавидела, когда меня понуждали что-либо делать — меня нужно было только просить. Ха-ха — это в нашей-то тоталитарной действительности, которая царила не только в школе, но и в лучших домах интеллигенции, да и в их головах, по правде говоря. А с чего бы, собственно, они, интеллигенты, были бы какими-то другими? Их самих с младенчества приучали к дисциплине методами ора, запугивания, подзатыльниками и прочими способами имени Макаренко и Сухомлинского. Какие же к ним могут быть претензии? Нормальные типажи коммунистической селекции. Таки создали нового человека!
Так вот, на всякий нажим извне я норовила ответить яростным противодействием, сопротивлением, но ежели таковое не было эффективным или даже представлялось опасным из-за серьёзной разницы в весовых категориях (а именно так и случалось почти всегда), то я просто мысленно уходила в глубокое подполье, а уж там главной была я! Там я страшно хамила обидчикам, даже распускала руки и вообще давала волю своему недоброму воображению. Внутри меня всё так и «клокотило»! Я скрипела зубами, сжимала кулачки и очень часто до сильной крови искусывала губы, прямо как партизанка на допросе у фашистов. Естественно, это вряд ли позитивно влияло на характер ребёнка с большим количеством тараканов в голове.
Иногда из меня просто «пёрло» что-то такое, даже не знаю, как это назвать... Мне просто надо было сказать какую-нибудь гадость, чтобы выплюнуть из себя накопившийся мусор загнанных вглубь негативных эмоций.
И вот я приходила в комнату родителей, садилась в кресло и с видом провокатора выдавала:
— Учителя все идиоты, а эта дурацкая химия вообще никому не нужна! — и смотрела на маму с папой нагленькими глазками, вздернув подбородок и справедливо ожидая кары.
— Боже! Что она несёт? Отец, что она несёт? — мама молитвенно сжимала руки на груди, глаза у неё становились огромными и ужасно несчастными. Папа молчал, как всегда, в лучшем случае пожимал плечами.
— Да! Я так считаю. Ненавижу химию. И программа идиотская, а химичка — дура последняя и...
— Прекрати! — кричала мама, глаза её были уже не несчастными, а очень и очень сердитыми. — Просто не моя дочь какая-то! Просто нелюдь! Такая ты... — ну, дальше шло описание меня — чудища болотного, человеконенавистника, потенциального убийцы и конченного человека.
— М-да, — резюмировал, наконец, папа. — Ты — страшный мизантроп. Просто ужасающий.
Я очень рано узнала значение понятия «мизантроп», потому как меня этим словом с малолетства часто называли родители, а я была девочка любопытная и со словарями дружила. Поэтому в очередной раз ничего нового про себя я не узнала. Зато ещё раз убедилась, что бедная мамочка легко ведётся на любые провокации и, если мне нужно поупражняться одновременно в садизме и мазохизме, то это легко проделывается на раз-два.
А вот ведь забавно... Забавно и смешно, что моя дочь, выросшая в атмосфере свободы во всех смыслах, можно даже сказать — анархии, а также в обстановке домашнего абсолютного ненасилия, таки стащила из моего генома эту провокационную чёрточку характера. И когда-то давно, примерно в начальных классах, пыталась проделывать похожие трюки со мной. Ха! Нашла с кем.
— Мам! — тёмные бровки сдвинуты, чернющие глаза полыхают, ноздри гневно раздуты. — Я ненавижу всякие стишки про природу всяких там русских поэтов! Я ненавижу нашу завучиху — она ведьма тупая! Я просто ненавижу...
— Да ради бога, — спокойно отвечаю я, наливая чай ей и себе. — Ты, главное, не волнуйся так. Раз ненавидится — ненавидь. Только если будешь так пучить глаза — лопнут, жаль, что из-за такой ерунды.
Ребёнок прыскает, я вместе с ней, и дальше идет нормальный домашний треп о том, о сём. Ни гнева, ни ненависти больше нет и в помине. Правда, уходя из кухни, девчонка снова пытается придать своему лицу злобное выражение:
— Нет, ну всё-таки эта завучиха...
— Я помню: тупая ведьма, — отвечаю я, хихикая. — Ну, и чёрт с ней в таком случае.
Дочь довольно «гукает» и мчится в свою комнату, напевая что-то из японских мультиков. На японском языке, между прочим...
Дочурка знает, с кем можно упражняться в этом генетически прилипшем к нам свойстве. С бабушкой, разумеется.
После дочкиных визитов в выходные дни к моим родителям, я всегда выслушивала по два раза одну и ту же историю, только в разных интерпретациях.
Мамина:
— Она меня просто убивает... Она заявила, что ненавидит Пушкина... И это — моя внучка? Что за чудовище растёт? Отец мне дважды капал валокордин...