Оксана Робски - Casual
— Ну и что? Хочешь, я поеду с тобой выбирать? — Кате хотелось с ним познакомиться.
— Нет. — Лена не собиралась рисковать ухажером.
— Что у тебя? Гостиная, кухню обязательно… — прикидывала я.
— Кухнями он не торгует, — перебила Лена.
— Жалко. Кухня — самое дорогое.
— Да у него там достаточно дорогого! — обнадежила Катя.
— Ну вот. — Я загибала пальцы. — Гостиная, холл, твоя спальня, гостевая…
— Я хочу сделать гостевую в китайском стиле, — уточнила Лена капризно.
— Пожалуйста, — я пожала плечами, — хоть в индийском.
Лена скинула простыню и пошла в парилку.
— Кому массаж? — бодро спросила Галя.
— Мне мыльный! — Я легла на массажный стол.
— Не знаю, чего она? — Катя зашла в парилку вслед за подругой. — Я бы еще и вазочки с ковриками прихватила.
Галя водила по моему телу губкой, и она была такая мягкая, словно вся состояла из мыльных пузырей. Я растворилась в блаженстве и не сразу заметила, что приехала Вероника.
Она улеглась в шезлонг прямо в джинсах и солнцезащитных очках и засунула в рот сигарету. Я молчала, удивленно на нее глядя.
Наконец я не выдержала:
— Ты что такая загадочная?
Распахнулась стеклянная дверь парилки, выпуская пар с ароматом бергамотового масла, и блестящие от пота девочки бросились в холодную купель.
— Не вздумай курить! — крикнула Лена между нырками.
— День здоровья! — провозгласила Катя, жадно хватая воздух.
— Что ты не раздеваешься? — подошла я к Веронике. — Тебе в очках не темно?
У нее был синяк. Отвратительный фиолетовый кровоподтек под левым глазом.
Лена подбежала к нам, на ходу вытираясь.
— Игорь? — насупилась Катя.
Слезы катились по щекам Вероники, словно где-то сломался кран. Она не моргала, не размазывала их рукой по лицу, она не обращала на них внимания, словно слезы были сами по себе, а Вероника — сама по себе.
— Вот сволочь, — сказала я.
Вероника кивнула.
— Подонок, — прокомментировала Катя. — Что произошло?
— Он не ночевал дома. Я сказала, что ухожу. — Вероника говорила не свойственным ей высоким голосом. — Он полез драться.
Нашему возмущению не было предела.
— Я сняла побои. — Вероника начала громко всхлипывать. — Больше ему это не пройдет!
— Ты упечешь его в тюрьму? — не поверила Лена.
— Мне все равно! Хоть в тюрьму, хоть куда! — Она плакала в голос, и мы были целиком на ее стороне. — Я ненавижу его!
Я не знала, что сказать Веронике. Но в эту минуту мы ненавидели Игоря так же сильно, как и она сама.
— Он повалил меня на кровать. — Голос ее сорвался, она не плакала даже, она поскуливала, как новорожденный щенок. — Я не могла кричать, чтобы не напугать детей, и он изнасиловал меня…
Я гладила Вероникину руку и как заклинание твердила:
— Свинья… какая же он свинья…
Вероника перестала плакать и снова надела очки. Потом сняла.
Внешне Игорь представлял собой дружеский шарж на Шварценеггера. Но Вероника считала его неотразимым красавцем. Это была любовь.
— А где ты сняла побои? — спросила Катя.
— Я поехала в травмпункт. Я скажу ему, что, если он не уйдет, я подам на него в суд. У меня есть справка — Вероника расстегнула манжет рубашки и подтянула рукав. — Вот еще и на ногах тоже.
Мы с ужасом рассматривали ссадины на ее теле.
Зазвонил интерком. Я взяла трубку. Домработница сообщила, что к Веронике приехал муж.
— Ты ему сказала, где ты? — удивилась я. Она покачала головой.
— Сегодня же среда. Догадался.
— Пойдешь к нему? — спросила Катя.
— Он все равно не уйдет, лучше пойти. — Вероника надела очки и пошла к выходу.
— Ты зови, если что… — попросила Лена.
— Хочешь, мы с тобой пойдем? — предложила я.
— Нет. Спасибо, девочки.
Я пошла в парилку, а Лена с Катей остались обсуждать Игоря.
Вероника вернулась довольно быстро. С умиротворенным, довольным лицом. Пусть вчера ночью Игорь избил ее и изнасиловал, теперь он примчался, поплакал, постоял на коленях — и равновесие восстановилось. Вероника была удовлетворена. Но требовала большего — из принципа. Сегодня он должен собрать вещи. Или завтра она идет в суд.
— Через два дня у Никиты день рождения, — сокрушалась Вероника, — хороший подарок он приготовил сыну!
Мы заставили ее раздеться и попариться. О массаже речь не шла — слишком много больных мест было у нее на теле. Галя размяла ей ступни, положила на лицо горячий компресс.
Лена рассказала Веронике о мебели и попросила у нее совета.
— Бери все! — решительно заявила Вероника. — Даже то, что не надо. Выкинешь потом. Или подаришь кому-нибудь.
— Я тоже так думаю, — поддержала Катя, и мы приняли это решение большинством голосов.
Хорошо, что он не нефтяной магнат. Жалко, что не хозяин ювелирного магазина.
Я встретилась с Вероникой через четыре дня. Они перенесли на выходные празднование Никитиного дня рождения. Игорь перемещался между клоунами и циркачами с бокалом вина и впечатления брошенного мужа не производил.
— Как вы? — спросила я у Вероники, пока Маша вручала имениннику подарок.
— А… — она махнула рукой, — урод он… — Она добавила еще несколько эпитетов в адрес мужа, но злости в голосе не было. — Каждый день цветы дарит. По сто штук. Чтобы мы сто лет вместе прожили.
— Здорово, — сказала я.
Вероника улыбнулась. Синяк под глазом был тщательно замазан тональным кремом.
13
В камине корчилось и опадало пламя.
Сегодня выпал снег.
В моем доме собрались люди. Они сидели за накрытым столом и пили не чокаясь. Прошло шесть месяцев с тех пор, как погиб Серж. Многие не приехали. Но все, кого я ждала, были.
Светлану я не пригласила. Она со своим огромным животом, в котором плавал ребенок, была бы тут главным человеком. Эгоистичная ревность не позволяла мне рассказать родителям Сержа о внуке.
Моя свекровь сидела над пустой тарелкой, плотно поджав губы и старательно ища что-то внутри себя. С каждым годом ее горе будет все острее.
Отец Сержа, балагур и бабник в свои шестьдесят с небольшим, пил одну за другой, между рюмками стирая с лица слезы тяжелой неповоротливой рукой.
Я смотрела на застывшее лицо моей мамы, и мне хотелось узнать ее мысли. О чем они? О Серже? О нас с Машей? О себе? Или о том, что не закрыли к первому снегу рассаду на даче? Мама поймала мой взгляд. «Выпей валерьянки», — сказала она мне одними губами уже в десятый раз за это утро. Она любила нас: и Сержа, и меня, и Машу, и огород, и еще много чего, что составляло ее жизнь. И ничто не заставило бы ее разочароваться. Непоколебимая любовь к жизни делала мою маму неуязвимой.
