Джон Грин - Бумажные города
Но Марго ответила:
— Ага, или еще когда-нибудь.
В 05:42 я въехал в Джефферсон-парк. Мы проехали по Джефферсон-драйв, миновали Джефферсон-корт, потом оказались на нашей улице — Джефферсон-вэй. Я уже в последний раз за сегодня выключил фары и на холостом ходу подъехал к дому. Я не знал, что сказать, и Марго тоже молчала. Мы собрали мусор в пакет из «Севен-Элевен», стараясь придать машине такой вид, словно в последние шесть часов ничего особенного не произошло. Марго дала мне еще один пакет — с остатками вазелина, краски и последней баночкой «Маунтин дью». Колесики в мозгу крутились от усталости с неистовой скоростью, но вхолостую.
Держа в каждой руке по пакету, я остановился возле машины, глядя на Марго.
— Крутая была ночка, — наконец сказал я.
— Подойди-ка, — велела мне Марго, и я сделал шаг вперед.
Она обняла меня, а мне из-за пакетов обнять ее было сложно: их нельзя было бросить — я мог кого-нибудь разбудить. Я почувствовал, как она встала на цыпочки и поднесла губы к моему уху. А потом очень отчетливо произнесла:
— Мне. Будет. Не. Хватать. Твоей. Компании.
— Ну, это же легко исправить, — ответил я, стараясь скрыть разочарование. — Если тебе старые друзья разонравились, — добавил я, — можешь тусоваться со мной. У меня, в общем, хорошая компания.
Марго все еще стояла, прижавшись к моему уху, и я почувствовал, что она улыбается.
— Боюсь, это невозможно, — услышал я ее шепот.
Потом она сделала шаг назад, еще один и еще, но все смотрела на меня. Наконец она вскинула брови и улыбнулась — а я поверил и в эту улыбку. Я смотрел на нее, а она влезла на дерево, с него — на крышу и пробралась в свое окно.
А я вошел в дом через парадную дверь — она была не заперта, на цыпочках пробрался через кухню в свою комнату, стянул джинсы, бросил их в угол платяного шкафа рядом с оконной сеткой и лег в постель, думая лишь о том, что скажу ей в школе.
Часть вторая
Трава
1
Проспал я, наверное, минут тридцать, в 06:32 зазвенел будильник. Хотя я его сигналов не замечал целых семнадцать минут, до тех пор, пока меня не начали трясти за плечо и издалека не послышался мамин голос:
— Доброе утро, соня.
— М-м-м, — ответил я.
Я чувствовал куда большую усталость, чем в 05:55, и мне хотелось пропустить школу, но у меня была стопроцентная посещаемость, и хотя я понимал, что это никого не впечатляет и гордиться тут вообще нечем, статистику портить не хотелось. К тому же мне интересно было посмотреть, как теперь при мне будет вести себя Марго.
Когда я вошел в кухню, папа что-то говорил маме — они вдвоем завтракали. Увидев меня, он прервал свой рассказ и спросил:
— Как спалось?
— Отлично, — ответил я, и это было правдой. Очень мало, но отлично.
Он улыбнулся.
— А я как раз рассказывал, что меня мучает неприятный повторяющийся сон, — сообщил папа. — Я в колледже. На уроке иврита, только преподаватель его не знает, и в тексте какая-то околесица. Но все ведут себя так, будто этот вымышленный язык и этот вымышленный алфавит и есть иврит. И мне приходится сдавать экзамен, писать на языке, которого я не знаю, я даже алфавит разобрать не могу.
— Интересно, — прокомментировал я, хотя, по сути, интересно мне не было. Нет ничего скучнее чужих снов.
— Это метафора пубертатного периода, — вклинилась мама. — Писать во сне — это признак зрелости, но ты этого сделать не можешь. Алфавит — взрослая система кодирования при взаимодействии — тебе непонятен.
Моя мама работает с чокнутыми подростками в центрах для содержания под стражей несовершеннолетних правонарушителей и в тюрьмах. Думаю, поэтому она за меня и не волнуется: я же не провожу ритуальных обезглавливаний песчанок и не мочусь себе на лицо — значит, мое воспитание удалось.
Нормальная мать могла бы сказать что-нибудь вроде: «Послушай, ты что-то выглядишь как после метамфетаминового загула, и пахнет от тебя водорослями. Ты, случайно, не танцевал пару часов назад с укушенной змеей Марго Рот Шпигельман?»
Но нет. Они предпочитают обсуждать сновидения.
Я принял душ, надел майку и джинсы. Я опаздывал, но, блин, я всегда опаздываю.
— Ты опаздываешь, — сказала и мама, когда я снова вошел на кухню.
Я изо всех сил старался разогнать туман в голове, чтобы вспомнить, как завязать шнурки на кедах.
— Я заметил, — сонным голосом ответил я.
Она отвезла меня в школу. Я сидел на месте Марго. Пока мы ехали, мама, на мое счастье, почти все время молчала — и я заснул, прижавшись головой к стеклу.
Когда мы подъехали к школе, я заметил, что машины Марго на обычном месте нет. Ну, я не удивился, что она опаздывает. Ее друзья не собираются так рано, как мои.
Я пошел к ребятам из оркестра, и Бен как заорет:
— Джейкобсен, мне все это приснилось, или…
Я едва заметно тряхнул головой, и он тут же перестроился:
— Мы с тобой действительно только что вернулись из дикого трипа по Полинезии? Помнишь, как мы на паруснике из бананов плавали?
— Да, вкусный был парусник, — ответил я.
Радар посмотрел на меня и пошел под дерево, в тень. Я направился к нему.
— Я спросил Энджелу, кто мог бы пойти с Беном. Глухо.
Я посмотрел на Бена, который оживленно болтал, не вынимая изо рта мешалочку для кофе.
— Фигово, — сказал я. — Хотя ничего страшного. Мы с ним затусим и устроим марафон в «Восстании» или что-нибудь в том же духе.
Тут к нам подошел и сам Бен:
— Вы что, пытаетесь меня не обидеть? Я ведь знаю, что вы обсуждаете трагическую невозможность найти мне зайку к выпускному.
Он развернулся и двинул к школе. Мы с Радаром направились за ним и, беседуя о чем-то, прошли мимо репетиционной, где среди кучи инструментов сидели ребята помладше и болтали друг с другом.
— Почему ты вообще так хочешь туда попасть? — спросил я.
— Блин, это же самый главный выпускной. Это мой последний шанс стать самым приятным воспоминанием какой-нибудь милой школьной зайки.
Я закатил глаза.
Прозвенел первый звонок, то есть до урока оставалось пять минут, и ребята, как собаки Павлова, побежали кто куда, создавая в коридоре суматоху. Мы втроем стояли возле шкафчика Радара.
— Ладно, а зачем ты звонил мне в три утра и спрашивал адрес Чака Парсона?
Обдумывая, что сказать, я заметил, что в нашу сторону как раз идет сам Чак Парсон. Я ткнул Бена локтем в бок и метнул взгляд на Чака. Оказалось, что он счел оптимальным выходом сбрить левую.
— Ни фига себе, — сказал Бен.
