Элизабет Гилберт - Законный брак
Таким образом, «слияние», о котором мы говорим, было не столько соединением двух личностей, сколько пугающим и почти колдовским «удвоением» мужчины, в ходе которого его силы удваивались, а силы его жены полностью исчезали.
В сочетании со строгой политикой запрета разводов к тринадцатому веку брак превратился в институт, который фактически хоронил женщин заживо, стирая их с лица земли, – особенно это касалось аристократии. Можно лишь гадать, какой одинокой становилась жизнь этих женщин после того, как их человеческая сущность была столь старательно уничтожена. Чем они заполняли свои дни? О таких несчастных Бальзак писал, что в результате брака, парализующего всё их существо, «скука берет верх, и они предаются религии, заводят кошечек, маленьких собачек и предаются прочим маниям, наносящим оскорбление лишь Господу Богу».
Если есть слово, способное всколыхнуть все тайные страхи, что я когда-либо испытывала по поводу брака, так это ковертюра. Именно это имела в виду танцовщица Айседора Дункан, когда писала, что «любая умная женщина, которая прочла брачный контракт и всё же вышла замуж, сама виновата».
И ведь мой страх не то чтобы иррационален. Наследие этого юридического понятия просуществовало в западной цивилизации гораздо дольше, чем следовало бы, хватаясь за жизнь на полях пыльных юридических фолиантов, и всегда было связано с консервативными понятиями о «правильной» роли жены. К примеру, замужние женщины в Коннектикуте, включая мою собственную мать, получили право брать кредиты или открывать счет в банке без письменного разрешения мужа лишь в 1975 году. Лишь в 1984 году штат Нью-Йорк отменил омерзительную «поправку о супружеском изнасиловании», которая прежде позволяла мужчине любые, в том числе насильственные и принудительные, действия сексуального характера по отношению к своей жене, – ведь ее тело принадлежало ему, а по сути, они были одним целым.
Есть один пережиток ковертюры, который вызывает у меня наибольший отголосок, учитывая мои обстоятельства. Дело в том, что мне просто повезло, что правительство США позволило мне выйти замуж за Фелипе, не вынуждая отказаться от своего гражданства. В 1907 году Конгресс Соединенных Штатов принял закон, согласно которому любая американка, выходящая за иностранца, была обязана отказаться от американского гражданства и автоматически становилась подданной государства супруга, хотела она того или нет. Хотя суд признавал, что это довольно неприятно, много лет данное условие было непоколебимым. По рассуждению Верховного суда, если бы американской гражданке разрешили сохранить ее гражданство с момента брака с иностранцем, это означало бы, что ее гражданство предпочтительнее. Таким образом, высказывалась бы идея, что женщина обладает чем-то, что говорит о ее превосходстве над мужем, пусть даже это какая-то мелочь. Как заметил один американский судья, это совершенно немыслимо, поскольку подрывает «древнейший принцип» брачного контракта, существующего с целью «слияния индивидуальностей (мужа и жены) с передачей главенства супругу». (Технически, конечно, это никакое не слияние, а поглощение. Но суть ясна и так.)
Стоит ли говорить, что обратную ситуацию закон рассматривал иначе? Случись американцу по рождению жениться на иностранке, ему, разумеется, позволялось сохранить свое гражданство, а его невесте (которая теперь «слилась» с ним) – стать американской гражданкой, если, конечно, она соответствовала официальным требованиям по национализации иностранных жен (то есть не была негритянкой, мулаткой, представительницей малайской расы или другим существом, которое Соединенные Штаты Америки считали нежелательным).
Это подводит нас еще к одной теме, которая беспокоит меня в наследии законов о браке. Речь идет о расизме, встречающемся в этих законах сплошь и рядом, даже в недавней американской истории. Одна из наиболее зловещих личностей в истории брака в США – человек по имени Пол Попено, фермер, выращивавший авокадо в Калифорнии. В 1930 году он открыл в Лос-Анджелесе клинику евгеники и назвал ее «Фонд по улучшению человечества». Вдохновленный попытками культивировать улучшенные авокадо, он посвятил работу в клинике культивации «улучшенных» (то есть более белых) людей. Пола Попено тревожил вопрос, что белые женщины, которые с недавнего времени начали посещать колледжи и откладывать брак на более позднее время, не размножаются достаточно быстро и плодовито, в то время как люди «не того цвета» плодятся в опасном количестве. Он также был весьма обеспокоен браками и размножением «недостойных», поэтому первоочередной задачей его клиники была стерилизации всех, кого Попено считал не заслуживающими размножения. Если всё это кажется вам тревожно знакомым, так это потому, что нацисты впечатлились работой Попено и часто цитировали его в своих трудах.
Нацисты действительно развили его идеи. В конце концов в Германии было стерилизовано более четырехсот тысяч человек; Соединенным Штатам по программе Попено удалось стерилизовать всего около шестидесяти тысяч граждан.
Еще одно отрезвляющее открытие состоит в том, что Попено использовал свою клинику для открытия первого в Америке центра психотерапии для супружеских пар. Его цель была в том, чтобы поощрять браки и «размножение» среди «достойных» пар (белых протестантов североевропейского происхождения). Еще более ужасает тот факт, что Попено, отец американской евгеники, также основал знаменитую колонку «Можно ли спасти мой брак?» в «Ледис хоум джорнэл». Его намерения при этом были такими же, как и с центром психотерапии: не дать американским семьям распасться, чтобы как можно больше белых американских младенцев было произведено на свет.
Однако расовая дискриминация всегда была отличительной чертой американского брака. Рабам на предвоенном Юге по понятным причинам не разрешали вступать в брак. При этом приводился такой довод: брак между рабами невозможен. В западном обществе брак – это соглашение, основанное на доброй воле, а раб по определению не обладает волей. Все его поступки контролируются хозяином, и потому он просто не может по своей воле заключить соглашение с другим человеком. Если позволить рабам вступить в брак по взаимному желанию, это будет означать, что раб способен давать обещания, – а это абсолютно невозможно. Поэтому рабы и не могут жениться. Подобная логическая цепь рассуждений, эти доводы и жестокая политика приведения доводов в действие, по сути, уничтожили институт брака в афроамериканской среде для нескольких поколений – позорное наследие, до сих пор ощутимое в обществе.
А ведь есть еще проблема межрасовых браков, которые в США являлись незаконными до самых недавних пор. На протяжении почти всей американской истории любовь к человеку с неправильным цветом кожи заканчивалась тюрьмой, а то и хуже. Всё изменилось в 196 7 году с делом одной пары из виргинской деревни, пары с весьма поэтической фамилией Лавинги.[10]
