Алексей Бакулин - Июль, июнь, май
Вечером Петровна проснулась и с ужасом спросила меня:
— Я что, умираю?
— Не дури, — ответил я, пытаясь поправить её постель. — Антигриппин лучше выпей. Целый день я тут с тобой вожусь, — наверняка заразился, — завтра тоже помирать начну.
— Нет, Дрончик… — сказала она страшным шёпотом. — Я что-то такое чувствую… Что-то сломалось! Понимаешь? Как будто внутри был такой столп… не знаю, как сказать… а теперь его нет… вернее он есть, но он сломался пополам…
— Болтай, болтай! — я рылся в сумке с покупками, пытаясь отыскать упаковку антигриппина.
— Но как же я умру?! — вскричала она тихо. — У тебя же аппарат есть! Ты меня просветишь ещё раз? Омолодишь?
— В детский сад хочешь поступить? — полюбопытствовал я.
— Нет, ты не понимаешь… Я хочу ещё раз попробовать. Не получается ничего: ни петь, ни любить… Гады, всё мне обломили… Я буду снова пытаться… Я буду пробовать хоть пятьсот лет… Это ведь можно? Когда начну стариться — ты меня опять омолодишь, верно?
— Ясное дело… — пробурчал я, разводя порошок антигриппина сладким чаем.
— Слушай… Так я теперь бессмертная, да?
Я замер с чайником в руке. А Петровна шептала:
— Ну, правильно: ты будешь меня всё время омолаживать, и я никогда не умру… Это правда? Слушай, но ведь… Это не по-Божески… Да я и не хочу…
— Ну, чисто теоретически, — начал я мямлить, — этот вопрос не очень проработан у меня… Чисто теоретически это так, но в действительности… Понимаешь, я ещё не думал об этом толком, но, кажется, дело вот в чём: после определённого числа облучений, частота синего спектра станет затухать сама собой, и человек должен умереть, не достигнув физиологической старости… По-моему, это так. Но это только при многократном облучении: аура как бы устаёт от посторонних вмешательств и гаснет. Нет, бессмертие невозможно.
— Ну и слава Богу! — сказала она, падая на подушку. — Но лет пятьсот ты мне даёшь?
— Ну, что-то около этого.
— Достаточно… И всё-таки сломалась я… Нет опоры…
— Устала просто, перенервничала… И грипп опять же…
Она помолчала немного, потом внимательно посмотрела на меня:
— И ты всё это придумал! Всё это омоложение! Какой ты умный!
— Наконец-то поняла! — усмехнулся я.
— Нет, ты правда умный. Бли-ин… А я как-то и не замечала… Это надо же: рядом с гением живу и не вижу… А такой неказистенький с виду…
— Спасибо, родная!
— Ну нет, я не это имела ввиду… Просто рост маленький, и сложение такое… не эффектное… А так-то приятное личико. Глаза умные, да! Короче, ты не теряйся, ты своё возьмёшь!
— Спасибо, доченька, спасибо!.. От кого и ждать доброго слова, как не от тебя!..
Не в первый раз я в глаза называл её дочкой, но, видимо, в первый раз Петровна это слово расслышала. Она захлебнулась кашлем, насилу отдышалась, и тогда её кашель и одышка плавно перешли в неудержимый хохот:
— Как ты сказал? Доченька? Я? Тебе? Ты мой папочка, что ли? Папаша!.. Нет, нет, — батюшка! Батюшка! Слава Богу! Нашла себе нового отца! Одного едва дождалась, пока помрёт, так теперь второй объявился!.. Батюшка, ты только не строжь меня сильно! А то я боюсь!.. Надо с дочкой полюбезнее, поуважительнее! Папаша, отец родимый!..
Я был смят и уничтожен этим непрекращающимся смехом. Я смотрел на неё с глубочайшей ненавистью, — как только отец может смотреть на бесконечно любимую, на единственную свою дочь. А смех её давно обернулся истерикой, — я налил воды, накапал в стакан корвалолу и заставил её выпить. Постепенно Петровна успокоилась.
— Ты мне таких слов не говори больше, — глухо пробормотала она, смотря в пол. — Не надо мне никаких отцов, хватит.
И помолчав, добавила:
— Я, значит, дочка тебе? И всё? Ладно, ладно… Профессор, блин, кислых щей…
— Откуда у тебя эти «блины» пошли? — возмутился я. — Не будь вульгарной!
— С волками жить — по-волчьи выть, — ответила она мрачно. — Чем я хуже ваших девчонок?
Она ещё помолчала, потом несколько более миролюбиво заметила:
— Скорее уж ты мой сынок.
— Кто? Я?! Это с какой же стати?
— Ну как же? По возрасту…
— По возрасту биологическому я тебе не в сыновья, а в правнуки гожусь. Но извини меня, твой биологический возраст к тебе никакого отношения не имеет! Ты вообще безвозрастная! Тело у тебя как у восемнадцатилетней, а ум, а душа… Я вообще не понимаю, какие у тебя ум и душа! Для старухи ты не слишком мудра. Жизненного опыта у тебя почти нет! Да, нет и всё! У женщины какой должен быть жизненный опыт? — мужчины и дети! Любовь и роды! Жизнь с мужем и воспитание детей! Вся мудрость у женщины — отсюда и только отсюда. А у тебя, прости, даже работы толковой не было: первую половину жизни жила при отце, вторую — при коровах. Ты всю жизнь в самой себе варилась, — откуда мудрости-то взяться?
Она съёжилась и затравленно поглядывала на меня: видимо, мои слова пришлись по самому больному месту в её сердце. А я продолжал:
— В то же время наивной молодой дурочкой тебя назвать нельзя: всё же ты прожила сто лет без малого! Вот суди, как хочешь, кто ты такая? Существо без возраста и без… да, и без пола, потому что, какая ты женщина? Не женщина, а совершенный нуль!
— Ты же меня такой сделал… — пробормотала она наконец. — Ты во всём виноват… Я жила себе и жила, к смерти готовилась… Уж какая бы ни была жизнь, а такую мне Бог послал… Значит, была правда и в такой жизни. Хотел бы Бог, чтобы я замуж вышла и детей рожала, — Он бы мне послал жениха. Да такого, чтобы сумел моего батюшку в сторону задвинуть, а меня на волю вытащить. А Бог мне не жениха послал, а отца… Вот такая у меня жизнь выкроилась, и мне за эту жизнь, а не за чужую ответ нужно было держать. А ты смешал всё, всё переворотил, перекорёжил…
— Правильно! — вскричал я. — Правильно! Я дал тебе новую жизнь! Ты можешь прожить её иначе! Ты можешь осуществить все свои мечты! Ты можешь…
— Ага, мечты… — мрачно усмехнулась она. — Уже осуществила. Из Анапы этой летела, как курица через забор… И с Мишкой ничего не вышло… При чём была всю жизнь, при том и осталась…
— Да что ты говоришь! Да какие твои годы, Петровна? У тебя ещё сто таких Мишек будет. И с пением всё наладится: не получилось в первый раз, так во второй или в третий…
23
И тут в дверь позвонили. Не ожидая подвоха, я вылетел в прихожую и встретил незваного гостя. Вернее, гостью. На пороге стояла баба Лена и мерила меня строгим, взыскующим взглядом.
— Ну, показывай! — коротко приказала она.
— Здравствуйте, Елена Васильевна!.. — начал было я радостно, но баба Лена отодвинула меня неожиданно сильной маленькой рукой и прошла в квартиру. Навстречу ей уже бежала Петровна — в джинсах, с синими волосами, с накрашенными фиолетовыми губами.
— Алёнка! — выкрикнула она, всхлипывая от счастья. — Пришла, родненькая! Как я соскучилась-то по тебе!
Баба Лена впилась глазами в новую Петровну, — взглядом, я бы сказал, злым, или, может быть, ошарашенным, или…
— Алёночка, Ленушка! — восторженно причитала моя питомица, уцепясь за круглые плечи бабы Лены. — Доченька моя!.. Дочушенька!..
Баба Лена отступила на шаг, уклонилась от её объятий и сурово спросила:
— Ты что ли, тётя Шура?
— Я, — засмущавшись ответила Петровна. — Вот, видишь… Такое дело… Как жизнь-то повернулась…
— Это правда она, не врёте мне? — зыркнула на меня гостья.
— Да, она. Точно, она. Зачем мне врать-то? Вас-то я зачем обманывать буду?
Снова гостья обернулась к Петровне:
— Ну-ка, скажи, как мы с тобой познакомились? Этого никто, кроме нас не знает.
— Я молоко твоё пролила на ферме. Целый бидон. А потом мы подрались. А потом ты ко мне домой мириться пришла, и сказала: «Что ж, молоко пролито, так теперь и кровь за него проливать?»
— Она, — сказала сама себе баба Лена. — Да я и вижу, что она, от меня не скроется, у меня глаз — алмаз… И Андрюшке я верю: его ангел в макушку поцеловал, он всякие чудеса может делать… Ну-ка, подойди сюда, куколка…
Лицо бабы Лены ярко светилось праведным гневом. Петровна наткнулась на этот взгляд, и даже покачнулась, словно от сердечного приступа. Она тихо опустилась на корточки, прислонилась спиной к двери ванной и спросила:
— А это что ж ты так смотришь, Лена? Это почему?
— Как не посмотреть! — с готовностью откликнулась та, — На штаны твои модные, и на волосы синие, и за дурь твою редкостную! Чего сочинила, смотрите-ка! Молодости бабка захотела!
— А ты знаешь, Лена… — Петровна шептала чуть слышно. — Ты знаешь, я ведь его не просила ни о чём… Он сам со своим аппаратом припёрся… Лечить, говорит, тебя будем от гриппа, — а я что? — я поверила… Лена, Ленушка, ты зря так смотришь-то… Ты же не понимаешь ничего…
— А ты не пищи! Пищит она себе под нос, — эка! — боевой дух ещё не покинул бабу Лену. — Я всё про тебя знаю. Как ты с парнями путаешься, как мужа у бабы увела! И позор твой видала по телевизору! Э-эх, певунья!
