Фэй Уэлдон - Жизненная сила
«Ты была плаксой, — часто повторяла моя мать. — Ты родилась первой, хныкала днем и ночью и чуть было не отбила у меня желание иметь других детей. Но к шести-семи годам ты изменилась и превратилась в настоящую маленькую помощницу».
Ну что ж, спасибо тебе, мама. Ты укачала меня, убаюкала и заставила примириться с миром. Но и тобой мне пришлось делиться: ты населила мой мир другими жадными детскими ротиками — как больно рвать себя на части, смиряться и становиться послушной девочкой! Я сдалась, научилась выдерживать экзамены, чистить обувь, переводить через дорогу младших братьев и сестер, вместо того чтобы толкать их под машины, поступила в колледж, ужаснулась своей безмозглости, чудом избежав изнасилования со стороны шофера грузовика, и бросилась в объятия милого Эда, вполне приемлемого, хоть и бедного жениха для меня, двадцатилетней.
На свадьбу съехалась вся родня, все радовались и завидовали моим родителям, которым я никогда не доставляла хлопот.
«А если и доставляла, то лишь в первые пять лет», — уточняла мама, и, похоже, она была разочарована тем, что я не сдержала обещание стать буйным, непослушным ребенком, с которым неприятностей не оберешься. Можно дожить до моих лет и по-прежнему ничего не знать о себе.
Эд уже успел получить первую ученую степень к тому времени, как я очутилась на полпути к тому же диплому бакалавра английского языка, поэтому мне хватило ума забыть про колледж, уехать с ним на юг и окончить курсы секретарей — весьма практичное решение для молодой замужней женщины. И вот теперь я тружусь на полставки в «Аккорд риэлтерс» или буду трудиться где-нибудь еще, где найдется работа; у большого мира свои реалии.
Видимо, вы уже догадались, к чему я клоню: я подыскиваю убедительное оправдание своему роману с Лесли Беком. По-моему, я просто обязана оправдаться. У Розали не было детей, замужем она пробыла недостаточно долго, чтобы уверенно причислять себя к кругу матерей и жен, понимать, что эти роли одинаковы для всех женщин и что, тайно совокупляясь с чужими мужьями, мы не только повышаем свою самооценку и привносим пикантность в рутинную жизнь, но и унижаем себя. Розали можно простить: о подобных осложнениях она не подозревала. Это как раз тот случай, когда незнание освобождает от ответственности.
Но я, Нора, прекрасно понимала, что делаю. В свою защиту могу сказать только одно: послушайте, я способна на большее, чем быть просто доброй женой добряку Эду; другими словами, я наступаю на горло своей песне, не реализую собственный потенциал, и это мучительно, я не хочу умереть вот так.
Однажды, когда я осталась наедине с Лесли Беком у него в офисе, он вдруг пристально посмотрел на меня и попросил:
— Расскажи мне все, Нора.
Я была застигнута врасплох и растерялась.
— О чем? — спросила я.
— О том, почему ты несчастна, — объяснил он, тем самым положив конец взаимным приглашениям на ужин и поддержке за пределами офиса. Мы с Лесли вступили в совершенно новую фазу отношений.
Вы наверняка захотите узнать, что я делала в офисе Лесли Бека на Фицрой-стрит. Сидела за столом очередной миссис Бек, в комнате, где вибрации несносной сумасшедшей Джослин (или бедной помешанной Джослин, в зависимости от вашей точки зрения) еще так часто напоминали о себе, что Хлоя (хорошенькая чернокожая девушка из приемной, предмет сексуального вожделения почти всех клиентов-мужчин компании «Эджи, Бек и Роулепдс» и наглядный пример равенства возможностей) даже теперь, спустя год, нервно вздрагивала при любых неожиданных звуках с улицы — резкого звонка в дверь, треска селектора у крыльца. Рост Хлои — шесть футов три дюйма, по сравнению с ней я казалась себе бледной, неприметной коротышкой; впрочем, будучи женой и матерью, я давно привыкла к своей незаметности.
Это Эд пригласил меня поработать в конторе «Эджи, Бек и Роулендс». Я оскорбилась, услышав подобное предложение, — в нем чувствовалась непоколебимая уверенность в моем здравом смысле и преданности. Неверие Эда в то, что бизнесмен Лесли Бек способен стать его соперником, представлять реальную угрозу, независимо от размеров его жезла, я истолковывала как типичную реакцию человека науки — из тех, кто получает степень бакалавра и покидает колледж, чувство интеллектуальной значимости которого так велико, что его не поколебать никакому самоуничижению. Такие люди убеждают себя: моя жена (или мой муж, если речь идет о женщине) ни за что не изменит мне с менее интеллигентным человеком, не сочтет мещанство притягательным, не польстится на физические достоинства. Мы живем в мире, где с интеллектом принято считаться. Даже если моя жена окажется в кабинете Лесли Бека Великолепного, она устоит перед искушением.
Но для чего устраиваются эти кровосмесительные ужины в компаниях, если не для того, чтобы потешить воображение? Лесли и Джослин Бек, мы с Эдом, Сьюзен с Винни, Розали с Уоллесом, а также Мэрион, произведенная из нянек в гостьи, — все мы собирались за обеденным столом, смаковали мидии «мариньер», но вместе с тем демонстрировали свои достоинства, безмолвно восклицали: «Смотрите, что у меня есть! Не соблазняет?» Крепкие руки альпиниста Уоллеса, изгиб шеи Сьюзен, добрый и озорной взгляд Эда, округлые груди Розали — каковы эти люди в постели?
Каждый из нас невольно задумывался: как вышло, что моим партнером оказался один человек, когда его место легко мог занять другой? И разве тот, другой, не предпочтительнее первого? А если, подняв голову, задержать на ком-нибудь взгляд на долю секунды дольше положенного? Удивительно, что супружеские пары вообще способны дружить; осторожность усиливает желание. И разумеется, речь идет не только о сексе, а о супружестве в целом. Стоять босиком у кухонной раковины, сидеть за столом, отвечая на письма из банка, — как это могло бы быть?
Как я уже упоминала, после того как Лесли развелся с Джослин и заменил ее Анитой, чтобы было кому присматривать за Хоуп и Сереной, приглашения на ужин с Ротуэлл-Гарденс стали приходить к нам все реже и еще реже мы приглашали Беков. Вынуждена с сожалением признаться, что проблему представляло не столько поведение Лесли, сколько безнадежная, непроходимая тупость Аниты. Она одевалась в бесформенные бурые платья, примирить с которыми окружающих могли лишь жизнерадостность и бойкость их хозяйки, но Анита не была ни бойкой, ни жизнерадостной. Платья она дополняла длинными нитями бус, но даже самые модные из них выглядели старушечьими. Еду она ковыряла так, словно боялась отравиться, открывала рот, только когда к ней обращались, а в попытке поддержать разговор могла ляпнуть что угодно — к примеру, когда все наслаждались цыпленком с эстрагоном под соусом из красного вина, произнести: «А я читала в газете, что восемьдесят процентов цыплят погибают от рака». Или же, если речь заходила, о Южной Африке и санкциях, способна была высказаться: «По-моему, те, кто там не бывал, не вправе высказывать свое мнение». Лесли, который теперь отзывался о ее смерти как о трагедии, старался не обращаться к пей без необходимости, и все мы видели это, но бездействовали, мало того — злорадствовали.
Нам не следовало насмехаться над Анитой: нашим долгом было сблизиться с пей, помочь ей, отшлифовать ее манеры и добиться их утонченности, объяснить, в чем она заблуждается, посоветовать ставить на стол подогретые тарелки, если уж еда подается чуть теплой, но мы не тратили на нее ни времени, ни сил. Ровно без пятнадцати одиннадцать Анита смотрела на часы и гнусаво напоминала Лесли о приходящей няне, а он делал вид, что не расслышал. Она нервничала, краснела, дулась, и к половине двенадцатого Лесли наконец сдавался и уводил ее. Остальные вздыхали с радостью и облегчением, а потом мучились угрызениями совести.
Когда я вспоминаю об Аните, мне почему-то представляются заломленные, огрубевшие от работы руки. Я вспоминаю, как слушала объяснения Лесли, лежа рядом с ним в постели, принадлежащей ему и Аните: «В довершение всего она страдает паранойей. Она тайком читает мои дневники, надеясь поймать меня с поличным. Она убеждена, что я изменяю ей, хотя я не давал ей ни малейшего повода для подозрений».
Помню, я подумала о том, как жаль, что Лесли женат на тупой, нудной, параноидальной женщине, и задалась вопросом: зачем он вообще женился на ней? И почему я вышла за Эда — ведь стоило мне немного подождать, и моим мужем мог стать более великодушный, сексуальный, талантливый и, если уж говорить начистоту, менее самодовольный человек. Мужчина, с которым я познала вкус изнеможения, уставала от секса так, что мне хватало сил только на то, чтобы принять душ, одеться и успеть уйти домой, пока не вернулась Анита. В душевой Аниты и Лесли на веревочке висело мыло в форме Микки-Мауса. Ничего подобного я никогда не видела. В нашем кругу белое мыло без запаха скромно лежало на белых подставочках: Винни был убежден, что функциональность — это красота, а красота — в первую очередь функциональность. Впрочем, и в те времена Розали предпочитала ярко-розовое мыло с ароматом роз.
