Александр Гроссман - Образ жизни
Петра перевели на должность руководителя группы, которой не было, отдали в его распоряжение станки, за которыми никто не стоял, и поставили задачу — погасить волну.
Оставшиеся до перехода в лабораторию дни, Пётр проводил в Красном уголке, стараясь не мешать новому мастеру освоиться в смене. Он устроился за единственным в зале столом и размышлял над словами Доры Исаковны, сказанными по давно забытому поводу, и которые он вспоминал всякий раз, когда ему предстояло найти решение. «Талантливый идёт прямо к цели, а всем остальным остаётся перебирать варианты, но, чтобы выбрать единственно верный, тоже нужен талант». Заманчиво найти общий подход и не копить частности в надежде, что проклюнется общее. Чужих ошибок больше не будет, учиться придётся на своих.
— Пётр Иванович, мы вас потревожим. У нас здесь мероприятие по линии технической информации. Нам стол нужен. — В дверях стояла вездесущая Олимпиада Ивановна. Она числилась в техбюро и совмещала многочисленные обязанности и нагрузки. Отвечала за рационализацию и изобретательство, техническую информацию, выпуск стенной газеты и многое другое, в чём цех регулярно отчитывался и набирал очки в социалистическом соревновании. Кроме неё, и ей подобным, всё это мало кого занимала, но все исправно платили дань, откупаясь такими вот Олимпиадами. Позади неё стояла Нина с двумя «авоськами» полными книг и журналов. Пётр взял у неё сетки, помог переставить стол, обещал зайти посмотреть литературу и вышел. Олимпиада доверительно сообщила:
— Рабочие жалели, когда его у нас забрали.
— Забрали? — не поняла Нина.
— Ну да, вышел приказ перевести, и перевели. Профили будет осваивать. Он какие-то люльки придумал. Раньше бабы на себе металл таскали, а теперь кнопки нажимают и на электрокарах катаются.
— Какие люльки?
— Не знаю. Я их не видела. Рабочие говорят.
После передачи смены Пётр поднялся в Красный уголок, перелистал журналы и сказал, вставая: — Больше всего мне сейчас нужен хороший библиограф. Не хочется тратить время и изобретать велосипед.
— Я думала это дело новое. Во всяком случае, так в газетах пишут, — Нина тоже встала. — Надеюсь, у вас получится.
— Получится. Это такое новое, про которое говорят давно забытое старое.
— У нас работает библиограф. Серафима Ильинишна. Не знали? Вы только уважительно отнеситесь к её работе, и она вам всё, что нужно, отыщет.
— Спасибо. Видел вас как-то издали на лыжне. Так вы пригласите меня пробежаться?
— Опять вы за своё.
— Вы же не всё сказали тогда в хранилище. Я понял, что продолжение следует.
— Вы, наверное, и так всё знаете. Неужели никто не насплетничал?
— Я никого не спрашивал.
— Тогда лучше от меня услышать. Я вам позвоню.
Рассказ о «люльках» я услышал в начале восьмидесятых при любопытных обстоятельствах. Мы дежурили в штабе народной дружины в районе сплошь заселённом татарами. Обычно участковый знакомил с «оперативной обстановкой», дежурный по штабу отправлял группы по маршрутам и оставлял пару человек в штабе для особых поручений. На этот раз инструктаж вела капитан милиции. После развода групп мы остались одни, и капитан спросила Петра: — Вы меня помните?
Пётр улыбнулся и протянул руку. — Рагида Газизова. Рад за вас.
— И разговор наш помните? Послушала вас и пошла на курсы машинисток, печатала в милиции, потом заочный юрфак, детские комнаты, теперь вот райотдел. Я вас так и не поблагодарила за тот разговор. Повезло мне с вами — у меня даже мысли не было, что можно как-то иначе устроить свою жизнь.
— И мне когда-то так же повезло.
— А моя бывшая напарница здесь рядом продавщицей работает. Её вы тоже помните?
— Конечно, Асия Ашрапова.
— Теперь она Гарафутдинова. Муж пьёт и бьёт.
— Разве татары пьют?
— Есть и такие. Это уже не редкость.
Капитан вернулась в отдел, дебоширов и пьяниц не приводили, мы разговорились…
— Погрузочные работы в цехе выполняли женщины. Вручную грузили бухты проволоки с пола на электрокары, отвозили и разгружали на пол. В дни, когда предыдущая смена не потрудилась поставить электрокары на подзарядку, они вручную толкали тележки, а иногда надевали бухты на шеи и брели одна за другой, как каторжанки. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами, а тогда она просто преследовала меня. В смене работали пять женщин — три уже давно, а две молодые татарки только ступили на этот путь. Старшей, на мой взгляд, глубокой старухе, совершенно седой, с ясными голубыми глазами, надо было ещё пахать и пахать до льготной пенсии в пятьдесят лет. Однажды ночью Рагиде стало плохо. Напарница увела её в раздевалку и уговорила меня не вызывать «скорую». Через пару дней Рагида вышла на работу. Я пригласил её в конторку и спросил можно ли ей поднимать тяжести. Нимало не смущаясь, она рассказала, что «скинула» и что это даже к лучшему: строятся, работы полно, няньчиться некому. Я не сразу понял, о чём она толкует, и переспросил. Рагида рассмеялась и пояснила доступно. Позже они с напарницей поглядывали на меня и улыбались. Я представил, во что превратится это красивое смышлёное лицо через несколько лет, продолжил разговор и узнал, что она окончила школу и получила приличный аттестат. Почему не пошла учиться дальше? Вышла замуж, начали строить свой дом, отец, мать и муж работают на заводе… Накатанный путь поколений. Говорили мы зимой, а весной она взяла расчёт.
Вернёмся к «люлькам». Больше всего меня поражало равнодушие должностных лиц с дипломами. Во всех пролётах работали краны, облегчить труд этих женщин было так просто, решение лежало на поверхности — не класть на пол. У меня был небольшой поощрительный фонд мастера, и я решил использовать его не по назначению. Договорился со сварщиком, и в очередной ночной неделе мы втихаря соорудили несколько переносных стеллажей. Уговаривать не пришлось, приняли сразу. Рабочие назвали стеллажи «люльками», и все смены боролись за обладание ими. Делалось это просто — оставляли полными. Я не мог обеспечить цех стеллажами из своего фонда мастера. Реакции сверху не было, низы привыкли молчать, пришлось выступить с «яркой» речью на цеховом собрании. Начальник цеха вызвал механика и велел ему изготовить полсотни. И всех делов.
Кроме Виктора Григорьевича и Петра, в лаборатории трудились два молодых инженера. Пётр научил их проектировать оснастку, парни рьяно взялись плодить бумагу, которая лежала без движения, ибо некому было изготовить эту оснастку. Пётр знал, где найти классных слесарей, знал, что просто так их не отпустят, и, после недолгих колебаний, решил воспользоваться «телефонным правом».
— Тот секретарь, что стучал по столу, его звонка хватит, чтобы перевести рабочих с машзавода? — спросил он Виктора Григорьевича.
— Хватит. Надо только, чтобы рабочие сами хотели, написали заявление, получили отказ, тогда уже можно будет подключить обком. У тебя есть кто-то на примете?
— Вечером узнаю.
После смены Пётр стоял у проходной машзавода и высматривал двух приятелей — классных слесарей-лекальщиков Мишку и Генку, как звали их в цехе, где Пётр начинал свой трудовой путь. «Сейчас им должно быть лет по сорок, — соображал он, — такие трудяги обычно не меняют место работы, пашут до пенсии».
Михаил и Геннадий служили вместе, подружились и с тех пор не разлучались. Только жизнь у них сложилась разная. Женились они почти одновременно, Мише повезло, а Гене — не очень. Миша женился на шлифовщице из их же цеха. Спокойная, уравновешенная женщина уважала потребности рабочего человека. Каждую субботу сама покупала и ставила на стол бутылку. Вместе они её выпивали и так до следующей субботы. Огород их каждую весну затопляло, а подполье не просыхало до середины лета. На очередь их поставили, но давать жильё не торопились — свой дом всё-таки. Завод расширялся, ограда чуть не под окнами ощерилась колючей проволокой — вся надежда была на снос, но и с ним не спешили.
В расчётной книжке Геннадия что-то напутали. Он пошёл разбираться в бухгалтерию и нашёл там свою суженую, или она его нашла. Жил Гена в примаках у тёщи. На очередь молодую семью не поставили: пришли, посмотрели на тёщины хоромы, и разговаривать не стали. Тёща правила круто. Спиртного на дух не переносила — разве что по праздникам. Дочь держала в ежовых рукавицах, а зятя сразу предупредила: «Здесь у тебя нет права голоса — только право слуха». Дочь перед матерью тихой мышкой бегала, а Генке коготки показывала.
Власть старуха бранила нещадно и всё сравнивала с порядками её молодости. — В обед ворота отворяли, ребятишки с узелками да коробками бежали по цехам с едой для кормильцев. У всех бутылка молока литровая. Своего — не химического. А вас за колючкой держат. Бабы мужиков щупают. Срам! Урбанизация! Слово тяжёлое, в молитву не вставишь. — Не удивляйтесь. Старуха грамоту знала. В Сарапуле гимназию кончала, могла бы и пошпрехать, да не пришлось.
