Пэн Буйокас - Человек, который хотел выпить море
– Он человек! – закричал Лукас и стал торопливо рассказывать, как они вместе росли, ходили в одну школу, ныряли с одних утесов в море. Но все глаза были обращены на его друга, а бесконечный припев превратил пещеру в резонирующее устройство.
Лукас понял, что следующим будет он, и лихорадочно огляделся в поисках выхода из пещеры. Но выход был забит людьми, стремившимися попасть на спектакль. Они с ходу подхватывали общий припев: «Пускай дерьмо уйдет в дерьмо!» И Лукасу ничего больше не оставалось, как ждать своей очереди быть спущенным в унитаз.
Внезапно, словно пробудившись ото сна, Арис со всей силы схватился одной рукой за край унитаза. Чьи-то руки попытались разжать его пальцы, но не сумели. Тогда на них сверху опустился ботинок – с такой силой, что треснул фаянс. Арис пронзительно закричал, перекрывая пение, и этот крик был последним – палачи, воспользовавшись его болью, засунули тело вглубь по самые плечи. Власис потянул за цепь, которая свешивалась с потолка, и фонтан воды ударил Арису в раскрытый рот. Он выплюнул ее и обрызгал людей, стоявших ближе всего к унитазу. Придя в ярость оттого, что их оплевали нечистой водой, один из мужчин ударил Ариса фонарем в лицо. А другие принялись бить его по голове ногами, и вскоре она с бульканьем исчезла в дыре.
– Дерьмо ушло в дерьмо, – сказали они, утолив свой гнев.
Наступила тишина, как внутри унитаза, так и в пещере. Все глаза были прикованы к унитазу, словно в ожидании – не покажется ли оттуда голова Ариса. Но она не показалась, и люди, мало-помалу успокаиваясь, потянулись к выходу.
«Не выйти ли и мне вслед за ними», – подумал Лукас. Но было слишком поздно – двое мужчин крепко схватили его за руки.
28
Лукас не стал молить о пощаде, чтобы не доставлять им удовольствия. Какой бы кошмарный конец они ему ни уготовили, он чувствовал, что заслужил его. Но, воображая всевозможные ужасы, он и представить не мог, что его подведут к могиле матери и заставят просить у нее прощения!
Мать лежала в гробу с изможденным лицом и растрепанными волосами. Рядом стояли родители Нестора. Его отец, священник, размахивал кадилом под аккомпанемент заупокойных молитв, а его супруга освежала розовой водой лицо покойной.
– Посмотри, до чего ты довел мать, – упрекнула она Лукаса, возмущенно тряся головой.
– Покайся, сын мой, – сказал священник, – в том, что свел мать в могилу, в том, что не назвал в ее честь свою дочь, в том, что ни разу не отслужил по ней панихиду.
– И ни разу не поминал ее добром! – подхватила его жена. – Даже в день ее именин – ту, которая его вынашивала девять месяцев и за одно это уже заслуживает ежедневных молитв на протяжении всей его жизни.
Мужчины поставили Лукаса на колени перед гробом.
– Ты не уйдешь отсюда, – сказал ему Власис, – и никогда не увидишь свою дочь, если не вымолишь прощение у матери.
Лукас, само собой, хотел снова увидеть дочь, но заставить себя произнести слова, которых от него требовали, он был не в состоянии. Когда он смотрел на мать, на ум ему приходило только одно слово. Но сказать его в присутствии незнакомых людей он никак не мог, как ни подмывало его плюнуть ей в лицо. И он произнес:
– Я хочу увидеть свою дочь! Но даже ради нее я не могу и не стану каяться прежде настоящих преступников.
– Снова он взялся за свое, – проворчала жена священника. – Хочет заморочить нам голову заумной болтовней. Здесь только один-единственный преступник – он!
– А разве спустить человека в унитаз – не преступление?
– Он получил по заслугам. Если бы этот язычник не прогнал апостола Иоанна, мой муж стал бы настоятелем крупнейшего монастыря и мертвым главой всей Греческой православной церкви, а то и всего христианского мира!
Священник велел жене успокоиться и напомнил, что они пришли сюда ради несчастной матери, не желая никому зла. И сделал знак мужчинам отойти от могилы.
– Вам с женой тоже лучше оставить нас, – сказал Лукас. – Вы могли предотвратить гибель Ариса, но не сделали этого.
– Он заслужил смерть! – снова выкрикнула жена священника.
– Идем, женщина, – позвал ее муж, – оставим мать наедине с сыном.
– А как мы узнаем, что он покаялся?
– Могила не откроется до тех пор, пока его мать не останется довольна.
И Лукас остался один на один со своей матерью. Какие бы недобрые чувства он ни испытывал к ней, все же ему было тяжело видеть ее в таком плачевном состоянии. Впрочем, он достаточно хорошо знал ее и предполагал, что все это было лишь уловкой, призванной смягчить его сердце и добиться от него желаемого, а ему не уступить ни в чем. Он даже невольно восхитился ее хитростью и упрямством. И после смерти она не оставляла своей решимости разлучить его с Зефирой!
Но на этот раз у него в рукаве был припрятан козырь! Если он правильно его разыграет, возможно, даже заставит мать саму отвести его к могиле Амазонки. И он заставил себя ожесточиться.
– Я поклялся дочерью, что не покаюсь прежде настоящих преступников. А ты действительно виновна – даже если в одной только смерти Ариса. Если бы ты дала мне тогда поговорить с Зефирой на набережной, Арис остался бы жив. А уж если тебе не дорога даже жизнь собственного сына… – Он покачал головой. – Как же ты могла так поступить, зная, что моя жизнь в опасности?
Мать устремила на него покрасневшие глаза с опухшими веками.
– А почему ты не позвал на помощь меня? Ты всегда обращался за советами к бабке. Ты назвал дочь ее именем. Неужели ты не мог хотя бы раз обратиться ко мне? Неужто мое преступление так ужасно, что ты не можешь вспоминать обо мне без содрогания?
– Если бы ты только знала, как сильно я желал иметь мать, которую мог бы осыпать благословениями! И все время спрашивал себя – неужели она и в самом деле была такой, какой я ее помню? И постоянно мне приходит на память та поляна, чтобы напомнить, что ты оказалась способна разбить сердце самого нежного, благородного и преданного из всех мужчин, которых я знал.
Его мать приподнялась на локте:
– Не учи меня супружеской верности! Если сердце твоего отца и разбито, то уж никак не по моей вине.
И тогда Лукас решил пойти с припрятанного козыря.
– Пока что я ему ничего не сказал.
– Ты кричал об этом с верхушки дерева, так что слышали все! Бенито просил тебя замолчать, но ты думал только о том, как отомстить мне и настроить отца против единственного человека, который любил и утешал его и заботился о нем до самой его смерти. Даже после смерти я единственная, кто о нем думает, пусть он и не навещает меня, даже когда цветет миндаль. Он слишком занят поисками своих родителей. – Ее глаза наполнились слезами. – А мне что прикажете делать с собой, когда ни один мужчина не думает обо мне, даже мой принц…
Лукасу внезапно захотелось обнять ее и осушить ей слезы, пообещав, что он теперь станет думать о ней, и с этих пор даже непременно с нежностью. Но что, если она просто притворялась с целью не дать ему переговорить с отцом и желая добиться от него того, в чем он до сих пор не шел на уступки? Чтобы удостовериться, он спросил:
– Как мне поправить дело?
– Уже все равно слишком поздно.
– Тогда зачем ты велела им привести меня сюда?
– Хотела в последний раз услышать твой голос, – сказала она и дотронулась до его щеки. – Пусть твой жребий будет легче моего, сынок. И при жизни, и после нее.
И тут могила отворилась. Она его простила! Он был волен идти куда угодно. И тем не менее не двинулся с места.
– Что значит – в последний раз? – спросил он.
– Прежде, чем подействует проклятие твоего отца.
– Какое проклятие?
– За то, что я думаю не о нем, а о другом мужчине… – Внезапно изо рта у нее выкатился шарик нафталина. – Вот – проклятие уже начинает действовать! – простонала она. – И зачем только ты пришел сюда ее искать? Такие вещи лучше оставлять как есть. Их лучше оставлять как есть! – выкрикнула она снова, и изо рта у нее посыпались новые шарики, не давая ей вздохнуть.
Лукас пытался поднять ее и сказать ей все те слова, которые теперь подсказывало ему сердце, но шарики сыпались с такой быстротой, что через несколько секунд засыпали ее всю, и если бы он не выбежал из могилы, то и сам оказался бы погребенным под ними.
29
Снаружи резко похолодало, и горизонт затягивали грозовые облака. Но Лукас видел только полные ужаса глаза матери. Он знал, что этот взгляд отныне станет везде преследовать его, если только он не разыщет отца и не уговорит его взять назад свое проклятие.
Могила отца не могла быть далеко отсюда. Лукас огляделся по сторонам и вскоре увидел отца на крыше часовни, стоявшей посреди кладбищенской аллеи. К стене часовни была прислонена лестница. С тяжелым сердцем Лукас вскарабкался по перекладинам. Он обещал принести отцу вести о его родителях, пригласить его на чашку кофе и поговорить с ним по душам – а принес только новую боль. И Лукас понятия не имел, как избавить его от этой боли, не поворачивая в ране нож.
