Инесса Ципоркина - Мир без лица. Книга 2
— А кто же? Конечно, пчелы, — нехорошо улыбается Фрель. — Их песня и танец — дары богиням преисподней. Гекате, Эрешкигаль [53], Тласолтеотль[54], Миктлансиуатль[55] — всем этим кошмарным подземным бабам, что правили миром до начала времен. До начала наших, мужских времен. Они освободили троны для нас, уступили нам свое место, подарили нам возможность любоваться собой, играть в игрушки, строить планы конца света… А сами снисходительно посмеивались в темных углах темных миров. Кто-кто, а уж они-то знают свою силу…
— Мужчины не слабее женщин! — неожиданно для себя вступаюсь я. За Морка. За Марка. За самого Фреля, в конце концов!
— Слабее, слабее, — раздается голос Мулиартех. — Особенно если знать рецепт снадобья.
— Какого снадобья? — недоумеваю я.
— Снадобья, которое не нужно пить. Потому что при одном виде его пьянеешь. Как опьянели мы все, едва на ту Синьору Уия глянули! — бабка с презрением оглядывает всю нашу понурившуюся команду. — Хороши же мы с вами. Еще немного — и быть нам свиньями! Или рабами этих сот, что ненамного лучше. Дергались бы в золотой клетке до конца дней своих, что-нибудь задушевное напевая…
— Бабуль, ты о чем? — не отстаю я. Мне в общих чертах понятно, о чем нас предупреждает моя родственница, древний морской змей Мулиартех, но подробности бы не помешали.
— Ну ладно, вы с Морком дети совсем, но как мы с тобой поддались, глыба ты базальтовая? — продолжает бабка, не замечая моего вопроса.
— Я же мужчина, — невнятно бормочет Гвиллион. Вроде бы покаянно бормочет, а на губах ухмылочка.
— У тебя мозги что, в песок превратились? Куда ты смотрел?
— Вперед! Я смотрел вперед! — возвышает голос дух огня. Трещины на его теле расширяются, воздух вокруг него начинает дрожать, как в знойный полдень.
— И как далеко вперед? На шаг? На полшага? Она же нам всем головы задурила, Цирцея[56] здешняя! Шли за ней, точно поросята на скотный двор!
— Мулиартех! — рычу я. — Если ты сию минуту не объяснишь, о чем речь…
— …будет скандал, — твердо завершает Морк. — Мать Мулиартех, дочь Лира, свет мудрости клана моего, объясни нам, наконец, о каком снадобье речь?
Мулиартех глядит на Морка, словно кашалот на медузу, потом не выдерживает и хихикает:
— Ты бы еще ритуал вопрошания исполнил! Ладно, ладно, расскажу. Снадобье — это не питье, это… — она задумывается, подбирая слова, — это может быть что угодно: морок, заговор, амулет, взгляд, прикосновенье… Оно дарит тебе огромную силу — но ненастоящую. Ты лишишься и того, чем владеешь, но будешь верить, что весь мир у твоих ног. Снадобье вытянет из тебя истинную суть и превратит в то, что Цирцея наколдует. Она опутает тебя нежными узами, прикосновение их заворожит тебя и жизнь твоя станет танцем, бесконечным танцем в улье Синьоры.
— А нашего провидца синьора Цирцея уже в свинью — извините, в пчелу! — обратила? — интересуется Морк. — Или он еще сопротивляется нежным узам?
— Боюсь, что он им с самого начала не сопротивлялся, — сухо замечает Фрель голосом Легбы и сам себя перебивает от лица мэтра Каррефура: — Да кто из нас видит хотя бы конец ниточки, за которую дергает твоя женушка? Вот ты сам — разве ты видел, как она тебя связывает? Ты, всемогущий наш, понимал, что это — УЗЫ?!
На лице Фреля вспыхивает и гаснет горькая усмешка, словно горькое послевкусие подслащенного лекарства. И тут же глаза выпучиваются и наливаются кровью — ярость Каррефура рвется наружу:
— Вот и полюбуйся! Это они, — он обводит купол рукой, — узы страсти, порока, крови, боли, рождения и смерти, на которых пляшет мир людей. Эй, вы, чудища морские, — лицо Фреля с чужим, высокомерным (да что там — просто наглым!) выражением обращается к нам, — не хотите соплеменников поискать?
— Не хотим! — ничуть не оскорбившись, качает головой Мулиартех. — Нет здесь наших соплеменников. Фоморов распинает и замуровывает в своих сотах совсем другая богиня. И узы ее — другие. Но мы тоже не спешим от них избавиться, — взгляд ее мельком касается бесстрастного лица Гвиллиона. — Хотя навестить ее я не прочь. Совсем не прочь.
— Но сейчас, раз уж пришли, навестим хозяйку, — мрачно заявляет Морк. — Заодно и расспросим, как наш друг поживает.
Он бесстрашный. Он преданный. Он сильный. И он умен, мой мужчина. Я горжусь им. Никогда Синьоре Уия не запутать его в паутину греха. Никогда.
* * *Из плена в плен перелетая[57] — вот как это называется! Третий раз подряд! Буквально — куда ни пойду, везде попадаюсь. На моей ли земле, на чужой ли демиурга по имени Мирра немедленно ловят и сажают в клетку. А здесь еще и не поколдуешь, воздушный океан, видите ли, не той консистенции. Вот и сидим мы с Нуддом, как две птички в железном лесу… В железном лесу?
Только теперь мне приходит в голову оглянуться. Откуда здесь эти решетки, составленные не из стержней крест-накрест, а из намертво переплетенных железных ветвей? Я бы сказала, искусно сделанных ветвей, если бы они не казались спиленными с неведомых деревьев, вон годовые кольца на спилах, проржавевшие свернувшиеся листья на ветках, хотя сами ветки еще крепкие, еще не скоро им осыпаться рыжей гнилью на утоптанный пол Большого дома…
Выходит, что Железный лес Йернвид где-то рядом? Из этого леса везут сюда железные сучья для клеток, силков и оконных переплетов, стволы для балок и колонн, листья для наконечников стрел и копий… Там, по чащобам Йернвида, бродит Фенрир, живое оружие, он не сидит на цепи по имени Глейпнир[58], сделанной из того, чего больше нет, он свободен. Он дышит этим воздухом, обжигающим легкие, смотрит на гигантских стрекоз, подпрыгивает, стараясь сбить их огромными лапами, жесткими, как камни, и быстрыми, как ветер. Он кружит в тумане, поднимается на гребни гор, чтобы выть на луну и слушать, как в горах грохочут камнепады, вторя его песне…
Я бросаюсь к решетке, хватаюсь за сучья, трясу ее, кричу, что мне надо туда, в Йернвид, и если вы, безмозглые тролли, хотите спасти свой мир, свое маленькое, уютное прибежище Хаоса, то лучше проведите меня туда! Сами проведите! И думайте, думайте вместе со мной, как уберечься от Видара, трикстера и честолюбца, потому что после его победы в новом мире не останется место ни вам, ни мне!
Сидящие за огромным дубовым столом прямо напротив решетки замирают. Только что они звенели кубками, с грохотом переставляли по столу кривобокие миски, перебрасывались ленивыми шуточками, за каждую из которых более чувствительное существо снесло бы шутнику башку с плеч, — и вот они молчат. Размышляют, наверное, не съесть ли пленников без всякого допроса. Кажется, я разочаровалась в умственных способностях троллей.
Пока они вели нас сюда, в Большой дом, жестко пресекая все попытки завести познавательную беседу, была надежда, что ведут к вождю. Вот приедет барин, барин нас рассудит, как же… Похоже, что главарю этих недоумков не до пришельцев, вообще. Его больше интересует тазик гигантских тараканов в кактусовом масле. Он слушает мои «деловые предложения» еще пару минут и со вздохом отворачивается. Рука его зависает над горкой скрюченных коричневых телец, со смаком выбирая таракана помясистее.
— Отойди, — слышу я холодный голос за своей спиной.
Черт! Ну почему, почему я всегда все должна делать сама? Сама попадать в ловушки, сама освобождаться из плена, сама вести переговоры, сама разгадывать планы инфантильных Одиновых сынков, помешанных на захвате мира посредством экологической катастрофы? А этот герой-любовник, сильфида мужского пола, только порхает вокруг и дает умные советы не задирать орду троллей, мирно ужинающих доисторическими насекомыми и рублеными хвощами?
В полуметре от моей руки, вцепившейся в металлический сучок, Клив-Солаш врубается в сплетение ветвей. Высеченная ударом искра превращается в клубок огня, он раскрывается под потолком, словно бутон, расцветает алый цветок, целое поле алых цветов, огонь пожирает крышу, а Нудд все лупит и лупит мечом, ветки падают, роняя огненные капли жидкого металла на земляной пол.
— Сожгу на хрен! Всех на хрен сожгу! — орет, не переставая, мой невозмутимый (до недавнего времени) спутник. — Дубье каменноголовое! Я вас… Вы у меня…
Следует красочное перечисление, что именно Нудд им и что именно они у Нудда. Мне остается лишь завороженно слушать.
В нашей темнице образуется незапланированная дверь. Тролли, похватав оружие, удирают из горящего Большого дома. Собственно, нет больше никакого дома. Стены и крышу разъедает пламя. Все вокруг охвачено огнем, кажется, что мир горит до самого горизонта, огонь скручивается в витую колонну, колонна светится, точно лампа багрового стекла с желтыми и белыми прожилками, нас затягивает прямо в сердцевину, мы летим по окружности огненного торнадо и горим, горим… Боги преисподней, ну почему мне так не везет?
