Виктор Андреев - Страдания юного Зингера. Рассказы разных десятилетий
— Приболел немного, понимаешь ли… бюллетеню… решил в баню сходить, простуду выбить…
Валера вновь улыбнулся во весь рот:
— Так это же отлично, Георгий! Это как раз то самое, что и мне нужно: в баню сходить! На хрена мне этот Ханты-Мансийск. И эта снегоуборочная страда. Надо, надо согреться по-настоящему. В общем, я — с тобой. Не возражаешь? Нет? Вот и замечательно! Значит, топаем в баню! Спину друг другу потрем! Вениками похлестаемся! Люблю я, грешный человек, баню! Ох, как люблю! Здесь раньше хо-ор-ро-о-ошая банька была! А теперь?
— Да ничего. Такая же, как и раньше. Только дорогая.
— Ну, это само собой, само собой… И рога нынче тоже не дешевы, а уж про шкуру и говорить нечего… Теперь, если на старые цены мерить, ничего дешевого нет. А скоро еще и вспоминать будем: мол, месяц-то назад как все дешево было! Ты погоди ужо! — Последнюю фразу Валерий произнес с какой-то радостной угрозой, неизвестно кому.
Я промолчал. Мы остановились на углу, поблизости от Сытного рынка.
Мимо нас, гордо подняв голову, прошествовала маленькая, грациозная кошечка. За крыло она тащила голубя; на бело-сизом животе мертвой птицы красно-кровавыми каплями выделялись поджатые лапки.
Валера возбужденно потер руки:
— Сейчас мы, быстро и не торопясь, пройдемся по ларькам, а потом уже — в баню.
— Признаюсь сразу и честно, — сказал я, — у меня в кармане вошь на аркане…
— Ни-чо, дядя Валера сегодня при деньгах.
— Штихель штихелю рознь, — произнес я негромко, самому себе в назидание.
— Чего ты там шепчешь, Жора? — поинтересовался Валерий. — Я не расслышал.
— Да это я так, сам с собой разговариваю.
— И все же.
— Могу и повторить, раз ты настаиваешь. Штихель штихелю рознь. Как говорил еще в середине пятидесятых Савва Игнатьевич.
Валера посмотрел на меня, зло прищурившись.
— Не знаю я никакого Савву Игнатича. И Штихеля никакого тоже не знаю. Он что, твой сосед? Твой близкий родственник?
— А ты, Валерушка, что же, «Покровских ворот» не видел?
— Не видел. Не смотрел, — пробурчал мой одноклассник, словно бы уличенный в чем-то предосудительном. Потом снова прищурился, но на этот раз по-хитрому. — Я понял! Это ты из-за денег сбить меня с панталыку хотел. Ну да, есть у меня сейчас деньги. Как, впрочем, и вчера были. И позавчера. А вообще-то не в деньгах счастье. Если бы в них, я, наверное, давно был бы счастлив, — неожиданно серьезно добавил он.
— А ты несчастлив?
Валерий ничего не ответил.
В ближайшем же ларьке он купил бутылку водки, немного подумал, махнул рукой:
— A-а, еще один стакан без сиропа, — и купил вторую.
Я попытался вмешаться:
— Послушай, это не перебор?
Он вновь сощурился, поинтересовался ехидно-ласково:
— Какие еще будут ЦУ от ЦРУ?
Подошел к парням, торгующим пивом. К их ящикам были прицеплены картонки: «35 — там, 30 — здесь». У одного продавца на картонке было добавлено: «Пиво свежее»; у другого: «А у меня — свежее». Валера взял четыре бутылки, где «свежее». К нам подошел мальчик лет десяти, сказал на всякий случай: «Здравствуйте» — и встал в сторонке.
— Ну, здравствуй, — почти не глядя на него, ответил мой одноклассник. — Бутылку ждешь? — Мальчик, сглотнув слюну, кивнул. — Что ж, надо уважить мелкий бизнес. — Валера взял у продавца открывашку. Почти одним глотком, из горла, выпил пиво. Бутылку поставил у бортика тротуара.
Затем в овощном ларьке купил несколько помидорин, два яблока.
Сказал сокрушенно:
— Жаль, хлеба нет, — и купил два весьма подозрительных гамбургера. — Ничего, авось не отравимся… Ну, теперь, кажется, всё. Экипировались. Я готов. Веди, Сусанин.
По дороге он говорил, почти не умолкая. Речь его была сумбурна. То принимался рассказывать о себе, то спрашивал об одноклассниках и, не дожидаясь ответа, говорил о чем-либо ином, что на ум пришло. Хохотал, рассказывал анекдоты и вдруг становился серьезно-печальным. А потом — снова и неожиданно — взрыв смеха. Даже спел песню, ужасно фальшивя:
Может быть, я не красивый.
Может быть.
Может, слишком молчаливый.
Может быть.
Но люблю себя такого,
И не надо мне другого!
И добавил почти печально:
— Это не я пою. Это душа поет…
У дверей бани, не торгуясь, купил у мужика с испитым и страдальческим лицом два каких-то препаршивых веника. Только и сказал равнодушно:
— Хорошо, что не из крапивы.
Когда мы разделись, я увидел: левая рука у него — вся в свежих шрамах. Но не спросил ни о чем. Я тогда еще ни о чем не догадывался…
В предбаннике Валера первым делом «приговорил» еще одну бутылку пива. Оставил на донышке:
— Для парной.
Парок, ничего не скажешь, он сделал знатный. Расстелив простыню, Валерий лег на лавку:
— Ну, чиф, давай! Не жалей ни веников, ни меня!
…С меня уже семь потов сошло, покрасневшие руки уже плохо держали веники, а он все покрикивал:
— Давай, мила-ай, давай! Тряхни стариной! — И, вспомнив не то картину Федотова, не то какой анекдот: — Анкор, еще анкор!
Тут я взмолился:
— Все, больше не могу. Сил нет, и уши сейчас отвалятся.
— Слабоват ты, однако, Георгий, стал, — с сожалением отозвался Валерий и, иронически оглядев меня, голого, добавил: — Что, скенция потенцию ест? — Я поначалу не понял ни его усмешки, ни его латыни.
Мы выползли в предбанник.
Красный как рак, Валерий раскупорил поллитру. Я отрицательно замотал головой. Мой одноклассник, подняв палец, изрек авторитетно:
— И не моги отказываться. Что говорил император наш Петр Алексеевич, он же Великий, из одноименного фильма графа А. Ни. Толстого? Он говорил: год не пьешь, два не пьешь, а после бани — выпей!
И вдруг, сделав страшные глаза, завыл:
Два мертвеца в одном тазу
пустились по морю в грозу…
Я только вздохнул обреченно:
— Не надо так резко.
А Валера громко рассмеялся и гаркнул:
— Ур-р-ра! Значит, моя виктория?! За нашу с тобой, Жора, встречу! И очень тебя прошу: перестань меня травмировать, третировать и терроризировать! Ну, вздрогнули.
Одним махом осушил взятый у банщика и наполненный доверху стакан, снова наполнил и протянул мне:
— Пей, пока я добрый. Пей, прошу. И не забывай: закусывай.
Сам он закусывать не стал — только с отвращением понюхал гамбургер:
— Тьфу ты, гадость какая! Зря купил. Лучше бы еще бутылку взял.
И странное дело: он, казалось, совсем не захмелел. Или…
— Ты с бодуна?
— Конечно, — охотно отозвался Валерий, — как раз ровно год назад выпил, а сейчас — похмелье.
Мы еще два раза ходили в парилку. Меры мой одноклассник не знал: хлестался с остервенением, до одури. И кричал на меня:
— Давай, Георгий, не отставай! Мутузь свое сало зеленым другом! — С таким же остервенением хлестал веником меня. — Даже и не думай, что я тебя пожалею. Не дождешься!
Снова выходили в предбанник, но принимали теперь каждый раз уже понемногу.
Наконец сели основательно.
Завернувшись в простыню, Валерий блаженно постанывал.
Достал сигареты. «Мальборо». Для меня — из дорогих. Курить в предбаннике не разрешалось. Тайком, словно в детстве, затянувшись несколько раз, улыбнулся:
— Хо-ро-шо-то как!..
Наклонился, размял икры ног. Выпрямившись, прикрыв глаза, стал негромко и серьезно читать стихи:
И когда мои ноги уже затекали
подо мной и щека моя тронула лед,
высоко над собою по вертикали
я увидел кружащийся самолет.
Он заметил меня и все ниже и ниже
стал спускаться. И вот уж, почти что без сил:
— Ну дави, — я тогда прошептал, — ну дави же
на гашетку! — И крепко рукав закусил…
Открыл глаза, подмигнул мне:
— Что-то я еще помню. Значит, склероза нету. Это утешает. Но ты знаешь, Георгий: что-то с памятью моей все-таки стало. Вот, например, все силюсь понять и никак не пойму: снилось мне это или наяву было. А было. Представь: женщина. Прекрасная молодая женщина. Мечта поэта. Не тело — изобилие. Коммунизм! Огромная грудь. Вынесена вперед метра на два! Ей-богу. Не дам себе соврать. Я ей и говорю, этой женщине то есть: «Не может такого быть! Ты — сон!» А она: «Ну ты и дурной! Глазам своим не веришь, так руками проверь. Потрогай!» Я провел по грудям — рукам моим жарко стало. «Ну что, убедился, Фома неверящий? — это она мне. — А говоришь: не бывает, сон!» И вот до сих пор маюсь, понять не могу: сон это все-таки был или явь? Вроде как явь. Но ведь не бывает таких грудей! Не бывает! Или все же бывает? Ты вот, Георгий, как думаешь?
Ну что я мог ему ответить? Тем паче что ответа Валера от меня и не ждал.
— Послушай, мы с тобой, Жора, всё тары-бары да растабары. А я о тебе, теперешнем, и знать еще ничего не знаю. Ты где работаешь-то?
