Джоан Барфут - Тяжкие повреждения
Дышать осторожно, дышать медленно, считать вдохи.
В палату влетает медсестра. Все, кто здесь работает, вечно торопятся. Везет им.
— Вот и хорошо, что вы одна. Нужно, чтобы вы отдыхали, я вам сейчас дам лекарство, и вы поспите, хорошо?
Как будто у женщины, которая не может ни двигаться, ни чувствовать, есть выбор.
По крайней мере, уколы безболезненны. Интересно, не это ли называется «посмотреть на вещи с другой стороны», со стороны, одобренной Аликс?
Как странно было бы верить во что-то, во что угодно, так, как Аликс. Какого прыжка в неизвестность это потребует? По работе Айла много читала о теории убеждения, но все это применимо только к методам воздействия, не к вере. Вера — это совсем другое. Вера ей непонятна.
Хорошо, а надежда?
А сон? Перед глазами у нее все плывет, странный, но приятный, уютный покой обволакивает все мысли, проносящиеся в ее голове. Может быть, и с Джейми было так в те ужасные годы. Только он худел и зверел, трясся и дрожал от яростного желания успокоиться. Айла, смутно понимающая, как легко от этого становится, как спокойно, насколько защищенным себя чувствуешь и насколько может не хотеться выходить из этого состояния, думает, что Джейми все же был отважен и очень силен, раз выбрался. Нужно будет не забыть спросить его об этом. Она думает: «Как хорошо, неудивительно, что ему это так нравилось», — и снова тихо соскальзывает в темноту.
Нужно выкручиваться
Родди поверить не может, что плакал. При людях. При мужчинах. Он не плакал с тех пор, как ему рассказали про маму, а тогда да, плакал, но в своей комнате, один. Отчасти о ней, о той, которую помнил, но больше о том, что теперь уже поздно: ей найти его, ему найти ее, поговорить, что-то сказать друг другу. Чтобы ей стало лучше, чтобы она была в конце концов счастлива. Все это уже невозможно.
Он, наверное, плакал, когда был маленький. Когда была мама, как все маленькие плачут. А потом иногда у бабушки, но больше из-за того, что, например, падал с велосипеда, как тогда, когда руку разбил, перелетев через бордюрный камень. Но не от расстройства. И уж конечно, не при мужчинах, вроде директора школы или даже Майка — особенно Майка. И не при отце. Отцу было бы неловко, он бы не знал, что делать, что сказать, увидев Родди в слезах.
А сейчас он так опозорился перед двумя полицейскими и адвокатом. Как ребенок. А он же, блин, вооруженный грабитель, это понимать надо!
«Я — вооруженный грабитель», — говорит он себе, думая, что это придаст ему сил и заставит распрямить спину; но вооруженный грабитель — это куда больше того, к чему он стремился. Вот об этом он тоже не думал раньше, о словах. Они такие серьезные и большие, а он и не серьезный, и не большой.
Майк — тот большой, и говорил он очень серьезно, когда все затевалось, да, но и Родди тогда тоже был серьезным, но ни один из них не думал, что все выйдет настолько серьезно. Родди здесь. Эта женщина. И Майк — где он?
— Твой дружок, — говорит старший полицейский, как будто слышит, что Родди думает, — и сообщник, если хочешь знать, тоже здесь, в другой комнате. И если хочешь знать, он говорит, что никакого отношения ко всему этому не имеет, что это все твоя идея, ты облажался. Что ты по этому поводу думаешь?
Родди думает: «Нет». И еще: «Неужели правда?»
Майк всегда был его другом. Как-то в прошлом году их даже подразнить решили из-за этого.
«Гомики», — сказал один парень, у которого отец служил в армии и только что вышел в отставку, и они переехали в город с военной базы. Тот парень вырос на военных базах. Может, поэтому стал таким кретином. С ними почти никто не связывался, особенно с Майком, такой он был здоровый, но и с Родди тоже, он, если надо, бил снизу, бил больно. Майк начал становиться просто здоровенным, не только высоким, но и крепким, лет в четырнадцать, а Родди к тому времени уже понял, что недостаток роста нужно восполнять быстротой, так что они были командой. Майк развернулся и врезал тому парню, четко, правой. А когда тот поднялся, Родди ударил его головой в живот. Родди и Майк стукнулись кулаками в воздухе. Потому что они никакие не гомики, они друзья, правильно этот полицейский сказал, хотя он и не то имел в виду.
Они друг за друга стеной. Они кое-что повидали.
Их обоих исключили. На две недели.
«Научись просто не обращать внимания на таких, — сказала бабушка. — Просто не отвечай. Уходи».
Но она не понимала, что говорит. Если он просто уйдет, его по стене размажут. Майк сказал, что его родители говорят, что запретят ему общаться с Родди. Можно подумать, сказал Майк, они могут решать, кому с кем общаться.
Когда они были помладше, все в их семьях только и говорили, как здорово, что они друзья, и как здорово, что им есть с кем общаться. Никто не был против, все думали, что все в порядке, что они друг за другом присмотрят, и никто не волновался, когда они уходили побродить, шатались по окрестным дорогам, собирали пивные бутылки, чтобы сдать, или даже находили мертвых птиц, которых потом приносили домой, копались в них, разрезали на части и хоронили.
Неужели Майк и правда сейчас здесь, в другой комнате, говорит полицейским, что он ни в чем не виноват, и это все Родди, а он тут ни при чем? Они так и планировали, что он как будто не имеет к этому отношения, но предполагалось, что он скажет, что это был незнакомый мужик с татуировкой на руке и родимым пятном на тыльной стороне ладони. Про Родди речи не должно было быть, с чего бы.
«Они будут меня проверять, — сказал Майк, и Родди кивнул. Они видели по телевизору и в кино, как это делается. — Но зацепить не смогут. Подозревать, наверное, будут какое-то время, но ничего не докажут».
А Родди и след простынет, деньги будут под кроватью, ружье — снова в сейфе в подвале.
«А то, что мы друзья? — спросил Родди. — Если они тебя будут проверять, может, и меня тоже?»
«Ну и что? Пускай проверяют. Приедут к тебе, а ты зеваешь, только встал».
Родди по сценарию полагалось, услышав, в чем дело, разволноваться, спрашивать про Майка, он же его друг: что с ним, не ранили его, как он, вообще?
«Ничего особенного. Просто говори то, что сказал бы, если бы все так и было на самом деле».
Это они тоже отрепетировали, Майк играл полицейского, Родди изображал, как он переживает за друга.
И все впустую. Теперь нужно выкручиваться, как сумеешь.
Они вместе дрались, плавали, катались на велосипедах, курили, ходили в кино и на танцы и, если на то пошло, воровали в магазинах. В основном CD. И книжки о природе, с фотографиями крохотных прекрасных существ, для Родди. Они и с другими общались, но на самом деле всегда были вдвоем. Может, это объяснялось тем, что Майк и его мать первыми пришли в гости, когда Родди с отцом переехали к бабушке, но это уже неважно. Просто так случилось. Случается, как теперь понимает Родди, и хорошее, и плохое.
Но в то, что Майк его сдал, поверить трудно.
Если Майк его сдал, это значит, никому верить нельзя. Тогда нужно будет ко всему относиться не так, как раньше.
Но это, наверное, в любом случае придется сделать.
Когда они с отцом переехали сюда и Майк с матерью пришли в гости, почему Майк захотел с ним дружить? Как это получилось, что у него до этого не было друзей? Родди знает, почему он захотел дружить с Майком, но почему и тот тоже?
— Ну так что ты по этому поводу думаешь? — спрашивает тот полицейский, который пониже. — Твой дружок говорит, что это все ты, а он в шоке, как и все остальные. Знаешь, что он говорит? Что он ужас как расстроен, потому что ты воспользовался тем, что он там работает. И ты знал про деньги, потому что он тебе об этом сам сказал, как другу. А еще, к слову, что это он отнял у тебя ружье. Что, кстати, подтверждает муж той женщины, в которую ты выстрелил.
Майк правда забрал ружье, Родди помнит, как он вынул его у него из рук. Но все было не так, как говорят полицейские, как будто они за него боролись, как будто Майк такой смелый.
Женщина, в которую ты выстрелил.
Вооруженный грабитель — это еще не все, есть слова похуже.
И ее глаза. И кровь.
И тот мужик в дверях. Наверное, ее муж, который видел, как Майк забрал ружье.
Даже завернувшись в колючее одеяло в красночерную полоску, которое они ему дали, он все равно дрожит.
То, что, по словам полицейских, сказал Майк, мог сказать только тот, кто изо всех сил старается выкрутиться: что Родди им воспользовался, что он в шоке, как все.
Они не отрепетировали, как быть, если их поймают, вот в чем беда. Они не думали, что их могут поймать. Но в том, чтобы Майку свалить все на Родди, как ни страшно, есть смысл. Потому что Родди уже в дерьме по уши, а Майк может спастись.
Он пожимает плечами и говорит:
— Ну и ладно.
Тот полицейский, что помоложе, багровеет и бьет кулаком по столу между ними. Родди и его адвокат вздрагивают. Он знает, как они поступают, плохой полицейский, хороший полицейский, все знают, но разве можно нарочно так покраснеть?
