Дмитрий Цветков - Anno domini
— Я над этими вопросами с завтрашнего дня начинаю работать. По таможне теперь вопросов не будет, а вот Сергею придется активно работать на благо района, потому что судимость никуда не денешь, а авторитет никогда не поздно заработать. Судимость хоть и не состоявшаяся, но многим известно, откуда ты пришел в бизнес, поэтому главным аргументом осознавшего и раскаявшегося нового руководителя будет его неустанный труд на благо украинского народа! — ответил губернатор Байрамову, обращая последние слова к Шинкареву.
Денисов встал, и все поднялись вместе с ним, уже как при начальнике. Каждый испытал в этот момент смущение, потому что отношения менялись на глазах, и никто не в состоянии был на это повлиять. Теперь отношения строил Денисов, который в свою очередь тоже обратил внимание на общее вставание перед ним и подумал, в глубине души возгордившись своей новой значимостью, что все идет правильно.
— Теперь, ребята, я предлагаю всем попариться, а Александр Григорьевич пока расскажет мне, какие настроения у них в мэрии.
Вечер не затянулся допоздна, как обычно, и, попарившись и пообщавшись, новоиспеченные руководители области разъехались по домам.
В понедельник, предупредив хозяина, Вадим не стал заступать на смену — не было смысла. Он посчитал, что за четырнадцать дней заработал шестьдесят гривен. Если одна смена выпадала удачная, то в иные приходилось докладывать до плана свои деньги. Вадим вел записи доходов и расходов, и по итогам двух рабочих недель результат оказался просто смешным — сто двадцать гривен в месяц на семью из трех человек, которая только за аренду дома вынуждена платить пятьсот.
С того самого дня, когда Корнеев не желал больше встречать в своем офисе Вадима, он занялся поиском работы по газетным объявлениям. Их договоренность с Сашей по поводу дальнейшей совместной деятельности оставалась в силе, но ничего конкретного, никакого определенного дела пока не вырисовывалось, тем более что Саша и сам в последнее время испытывал финансовые затруднения, а о вложениях со стороны Вадима не могло быть и речи — кроме жены и дочки, у него не было больше никакого добра. Анна по-прежнему не работала, по причине мизерных зарплат, предлагаемых официанткам в кафе города. Правда, одно предложение ее заинтересовало — работа в казино, однако по требованию администрации нужно было самостоятельно приобрести новые туфли и униформу, и поэтому пришлось отказаться от обещанных четырехсот гривен в месяц.
Денег не было вообще! Не то, чтобы закончились карманные и нужно было идти в банк или открывать копилку, нет, не было ни банковского счета, ни копилки, ни карманных. Каждое новое утро грозило голодом. И Вадим, и Анна с ужасом и смехом переживали сложившееся положение. Когда приезжали в гости друзья, они, шутя, рассказывали, как вчера купили полкилограмма мяса всего за три пятьдесят, правда, при ближайшем рассмотрении мясо оказалось соевым. Вадим занимал деньги у всех, к кому еще не стыдно было обратиться. Тратили только на еду, которая ограничивалась бутербродами с чаем, супом с домашней лапшой и гречкой с соей. Дочка начинала капризничать по поводу однообразного меню, но родители как взрослой объясняли ей, что денег нет, и какое-то время придется потерпеть. Конечно, Вадим мог устроиться водителем или менеджером на пятьсот гривен, но он понимал, что эти деньги не исправят их плачевного положения, а полная занятость на новой работе лишит возможности поиска более интересного и прибыльного дела. Саша всячески старался им помогать, обнадеживая скорым потеплением в его финансовых делах, и таким образом Вадим оказался, с одной стороны, свободным и нищим, а с другой — привязанным к будущей совместной с Сашей работой.
Понимая такое тяжелое положение, помочь старались все. Пятьдесят гривен подкинул отец, которому наконец-то за пять лет в первый раз повысили пенсию. Помогали и Наташа с Андреем, то выручая деньгами, то приглашая к себе на ужин. Иногда приезжала Анина мама и помогала продуктами и покупкой внучке необходимой одежды. Подбрасывал денег Саша.
Но вся эта помощь была для Вадима насколько необходимой, настолько и унизительной. Он отдавал себе отчет в том, что тридцать пять лет прожиты даром. Взрослый, здоровый и образованный человек — он вынужден паразитировать, потому что не может найти достойного применения своим способностям. В тягостные минуты раздумий он, иногда даже вслух, признавался себе, что может сейчас встать, одеться и пойти к Корнееву. Сказать: «Евгений Николаевич, я осознал свою неправоту, и даже дерзость по отношению к Вам. Мне очень жаль, что все так получилось! Я прошу, возьмите меня к себе на работу. У меня огромный потенциал знаний и сил. Я готов за достойную оплату трудиться по пятнадцать часов в сутки. Попробуйте, и вы не пожалеете». Он точно знал, что Корнеев, услышав эти слова, не прогонит его, а наоборот, отнесется с уважением к искреннему раскаянию, предложит нормальную работу с зарплатой раза в три большей, чем он может найти в газетных объявлениях. Но при одной мысли об этом у Вадима появлялось лишь мазохистское щекотание в спине. Ничто не сможет вынудить его склонить голову перед человеком, который изгнал его за личное мнение, за способность отстаивать свою точку зрения. Ни губернатор, ни президент не в праве, да и не в состоянии были бы заставить Вадима поступиться своими принципами. Так что ж говорить о Корнееве! Подобное обращение к нему означало бы в глазах Вадима предательство собственных убеждений, полную капитуляцию перед человеком, наплевавшим на его мораль, на его идеологию. Если бы Корнеев хоть раз поговорил с ним, если бы в споре доказал свою правоту, если бы относился как к человеку — такому же Адамову сыну, как и он сам, то Вадим с радостью повернулся бы к нему, ведь он помнит Корнеева веселым и добродушным. Но высота, на которую поднялся Корнеев, не дает ему возможности разглядеть, что тот муравейник, который суетится внизу, состоит из людей.
Вадим совершенно отчетливо понимал, что проблема не в личности Корнеева. Проблема в менталитете современного общества. Люди огрубели от житейского пресса. На протяжении всей истории народу приходилось отстаивать свою независимость, терпеть тиранов, бороться с голодом и нищетой. Что доброе может родиться в такой борьбе? Эту черствость Вадим объяснял исторически сложившимися взаимоотношениям между людьми в советское и постсоветское время. Ища ответ, он обращался в дореволюционный период, когда горстка интеллигентов разработала теорию усовершенствования общества и, подняв на баррикады необразованные полуголодные массы, решила свергнуть не только царя, но искусственно изменить ход истории. Ведь до этих пор смена общественно-экономических формаций происходила естественным путем, когда усовершенствование орудий труда и самого общества создавало условия для перехода на более высокую ступень развития. Этот переход произошел из первобытно-общинного строя к рабовладельчеству. Далее — в феодализм, который в свою очередь постепенно, без искусственного ускорения самоотторгся и перетек в капиталистические отношения. Не теория создавала новый строй, а новые условия жизни становились темой современных философов, дающих объяснение — почему же все это произошло. Но вместе с развитием производства развивались и философские взгляды людей, которые уже не согласны были довольствоваться описанием произошедшего, а стремились опередить историю и предсказать строй будущий. Такой философией и стал марксизм-ленинизм.
Казалось, что учтено все, но упустил Ленинский ум главное — менталитет того народа, на который была сделана самая большая ставка. Разве мог тогда Ильич предусмотреть страшные политические репрессии, унесшие жизни тридцати миллионов советских граждан. Разве мог он предположить, что великая Россия останется без интеллигенции — мозга нации, генетически несущей в себе фундаментальные основы морали. Успевая делать собственные ошибки, Ленин был в состоянии самостоятельно распознать их и попытаться исправить, но разве мог он представить, что после него властной рукой недообразованного соратника будут уничтожены самые преданные революционеры, доведены до самоубийства писатели и поэты, воспевающие победы нового строя. Разве мог он предположить процветание стукачества — как патриотизма, позорные предвоенные договоренности с фашистской Германией, страх перед властью, вводящий в транс, интеллектуальное обнищание, процветающий антисемитизм, уничтожение моральное и физическое любых философских ростков, отличных от единственно «верных». Разве мог представить он себе духовный и интеллектуальный анабиоз, в который на семьдесят лет погрузилась великая прежде культурная держава. Уничтожая ум, препарируя мозг, в конце концов, нация скатывается к уровню безусловных рефлексов, и в этих беспорядочных движениях становится различимым лишь физиологическое стремление к самосохранению.
