Людмила Петрушевская - Номер Один, или В садах других возможностей
Выбрался из этой вони, запер дверь на три замка, спустился вниз. Выдвинулся на полвзгляда. Оценил обстановку. Вернулся, сунул пистолет за батарею. Вышел на крыльцо. Медленно: встал рядом с дверью. Удобно для исчезновения.
У соседнего подъезда люди в форме держали, вывернув им руки, тех двоих как бы смеющихся парней. Ну вроде бы они улыбались согнувшись в три погибели и глядя в асфальт. Крутили башками, как бы изображая «ну и ну», не понимая за что. Безмятежное выражение лиц было у них, когда их заталкивали в фургон. Машина отъехала, зато прибыла скорая помощь.
Санитар и шофер вошли в подъезд с носилками, а затем вылезли с грузом. Несли человека, укрытого с головой.
Тут же вертелся какой-то малый лет восьми, из тех, кому много надо. Он мимоходом изловчился и отвернул тряпку от лица покойника.
Это была та девка! Та девка, ее убили все-таки. Недаром она скалилась, боялась. Крашеная блондинка. Та девка, которая бегала только что с двумя парнями, давала круги по лестницам.
Она теперь лежала, ощерившись все в той же улыбке, но языком наружу. Глаза, сильно намазанные, открыты, но половина щеки одна сплошная рана. Лицо, однако, серое, как у той девушки на чердаке.
Господи помилуй! Когда это она успела повеситься? Они ее подвесили?
Мальчишка отскочил, увернувшись от ноги санитара.
Вот тебе и жизнь кончилась, пещерная жизнь. Что-то она бегала, хлопотала, хотела меня убить, боялась тех, дралась, ее били, драли как Сидорову козу, она, видно, прошла все через что может с детства пройти дворовая подстилка, голодала, пила и кололась. Красивая девка. Белья чистого, бани явно не знала. Небось и мать ее пьющая, в доме мужики хороводом. Предки люмпены из деревни, то есть все корни, вся система защиты утеряна — сейчас в деревнях мужики продают детей за бутылку на время, на час (разработка Лены Голик по материалам Владимирской области, т. е. пока мать в город поехала, пишет она). Обычная архаика (это уже идет моя недописанная статья типа «Дискурс контемпорентного мегаполиса как средоточие второй системы метаболизма делинквентов» —???), история детеныша-самки из неолита, потерявшей свое племя пещерной девки, которую не защищает никто. Убили, наверное, из-за меня. Те двое донесли, что она показала мне где старшие воры. Не могли не донести. Подумали и оба от страха настучали. Может быть, ей заказали меня. Да, она же в последний момент душила. Перед смертью. Даже не тема для дискуссии. Каменный век прет изо всех подворотен с каждым новым поколением детей. Грех думать, но если бы Алешка ходил, то пришлось бы ему гулять во дворе с этими. Жить по дворовым законам до конца школы, если хватит сил. По законам пещеры. Тебя бьют или ты сможешь отбиться. Соседний двор на тебя охотится, это чужое племя. Как меня регулярно потрошили на Красноармейской, за аптекой, по дороге в школу. Или в школе старшеклассники. Ввалились в сортир, схватили, пыхтели, сдавленно хихикали, все помню до мелочей. Задернули руки за спину, поставили на колени в лужу мордой к унитазу. Ткнули хорошенько в грязную вонючую дыру. Кряхтели, расстегивались. Если бы не тетя Таня уборщица… Разоралась, сделала вид что все обычно, опять ссыте мимо. Да. Все из-за того что был чужой. Но как был рад, что свои со двора взяли на дело, стоять на шухере. Честно стоял, когда они полезли в ларек, потом мог говорить в школе «Толя Хромого знаешь?». Если бы отца не перевели на Север, давно бы уже отсидел. Всех со двора пересажали. Наиболее приспособленные к этой жизни так и сохраняют инфантильность, уходят потом в бандиты и в охрану, иногда одновременно. 15 % мужского населения в охране (данные Козихиной), 28 % в бандитах. Цивилизация, образование, взросление их не касается. Остаются детьми, как энтти мои. Правополушарная, неразвивающаяся цивилизация. Не способная к прогрессу. Энтти все потеряли. Мы их обманываем легко. Скоро они вымрут. Не будет ни этой культуры, ни этих поэм. Наши дети стихов не слагают, бессловесны и в подавляющем большинстве бессовестны, маленькие первобытные, хотя свой стыд у них есть, какие-то свои запреты, табу, приметы, на трещины не ступать, стучать ровно столько-то раз или ровно десять шагов сделать до угла… Излюбленные числа, нумерология. В такой-то день падаем на дно, не шевелимся (тринадцатое). Ананкастический синдром, вторая система метаболизма. То есть в первой системе метаболизма, в древности, человек бежит от опасности или, наоборот, за добычей. Движение логично идет за чувством (страх — следует бегство, голод — надо догнать и убить, гнев — драться, секс — повалить). Вторая система метаболизма — когда эти непосредственные связи уже не существуют. От опасности не убежать — к примеру, выгнали с работы. Опасность есть, но не здесь, не сейчас (завтрашний экзамен, выплата долга с рассрочкой, угроза по телефону, вчера поставленный диагноз). Бегство не поможет. Нельзя ударить начальника. Голод — надо идти в магазин. Повалить бабу прилюдно или караулить в темноте — посадят как маньяка. Тогда надо постучать по дереву точное число раз, плюнуть через плечо, на определенную цифру запрет (синдром в ДПП), посчитать сколько трещин в асфальте, сколько окон на противоположном доме (диагноз Надежды Тэффи, без этого она не могла стронуться от двери), вернувшись посмотреться в зеркало, произнести заклинание. Уехать (распр. способ). Уйти пешком. Не наступать на крышку канализационного люка (случай Илоны Г. Надо ей позвонить.) Возникает система оберегов. Свод нелогичных жестов и поступков. (Аркашка И. всегда стучит по всем деревянным поверхностям, дверям и перилам костяшкой среднего пальца, Мишка Ш. тоже). Все дети, однако, через это проходят. Почти религиозные понятия, оттуда недалеко до ритуала, молитвы. Пошептать три раза. Если эти правила не соблюдать, то будет великое горе с мамой. Начала всех религиозных обрядов — куда ступить, сколько шагов до поворота, как переставить предметы (ритуалы новых религий см. обряды рамакришнаитов, под бормотание молитв с определенной скоростью переставляются инсигнии, да и порядок поворотов процессий и восклицаний в старых конфессиях, равно как если не постучать пять раз, то мама умрет. Этого они боятся больше всего. Матриархальные дети). Надо бы заняться сбором материала, уходит же и это. Вырождаются, новые уже не знают стыда и правил. Вырастают психопаты совсем страшные. Деньги, игры, веселье, убийства, похищения, воровство, пьянство, свадьба не без топора. Хотя быстро обучаются тому, что необходимо (вождение, компьютер для игр, языки, оружие, способы как отнять деньги, это надо отметить, быстрота освоения новых технологий). Любовь испытывают разве что к собакам, кошкам и своим маленьким детям. Но при этом настолько не знают препон, что могут бессознательно изнасиловать ребенка, сначала взасос целуют, щекочут и мнут, потом уже им не остановиться. Как урод этот Юра, убитый, но опять живой.
Все это пронеслось в голове за секунду. Щелк-щелк.
Менты погрузились и уехали. Скорая еще стояла, к ней все несли и несли эти ободранные носилки с девкой.
Пацан, однако, уцепился за ее свисавшую руку, деловито так схватился и шел как у гроба. Сердце щемило глядеть. Сирота с важным видом в последний раз держится за мамкину руку. Санитары плюнули на это дело, мало ли, может, сын один остался у такой матери. Перестали его гнать. Резало в глазах от такой картины.
Номер Один почувствовал, что глаза мокрые: мысль об Алешке. Тот даже не мог бы рядом пойти, калека.
Так. Эту занесли в машину, мальчишка заплясал перед хлопнувшей дверкой, руку ему, что ли, прищемили в злобе, и опять пошли в подъезд двое санитаров в грязных синих халатах с носилками, затем, минут десять спустя, выбрались из подъезда с накрытой ношей. У них тут в городе еще не знают пластиковых мешков. Опять малый, уже в полном праве, отвернул покрывало от лица жмурика, да так и оставил, отпрыгнул. Эти санитары, руки заняты, сразу бьют ногой. Малому попало, екнул, завопил «а че я сделал-то». Отошел, держась за голень.
Кто это, я его знаю, как-то зовут… Знаю, но не помню. Где я его встречал?
Этот труп был вообще нормальный молодой мужик. Глазки открыты. Волосы на ветру шевелятся. Светлые волосы. Худой, бледный. Хорошая морда у парня. Даже жалко до слез. Ямы под глазами. Истощение, что ли? На кого-то смахивает. Да! Знакомое лицо какое! Типа я вас не знаю, но я вас брил сегодня. В вагоне-то! У туалета!
Тихо, тихо. Подойти, они поставили носилки, пока передний санитарище залез в свой грязный салон, подвигает девку и еще что-то, ага, коробки какие-то, с бананами левый груз. Подрабатывают мужики, фрукты в свободное время держат в больших холодильниках морга…
Подойти, открыть покрывало. Да не возникай ты! Все уже. Увидел что надо было. Клетчатый пиджак, разрезанный на груди. На щеке красное пятно, в поезде укусила какая-то тварь, расчесал за ночь. Ну, бред.
Номер Один посмотрел теперь на свои ноги, обутые в какие-то незнакомые блестящие туфли. На пиджак клетчатый, карман слева на груди целый. На руки. Желтая какая-то кожа. Черные волоски на фалангах пальцев. Ладони умеренно влажные. Левое запястье ловко охвачено золотым браслетом часов. Стал щупать свое лицо. Крепкая щетина на голове, какой-то бугор на лбу прямо над левым глазом, с волосами! Здрасьте! Второй бугор симметрично. Это брови! Неандерталец я, однако. Пошел щупать дальше как слепой… Лицо неровное, какие-то мелкие желваки. Потрогал крепкий хрящеватый кривой нос, с гулей на конце. Упал, что ли… он. Кто-то. Госди, скала я. Как говорила наша соседка «с Харькова». Жена немого художника, Светочка. Он писал портреты передовиков прииска. Господи, сказала я. Скала я. Скала я. В карманах: записная книжечка почти чистая с короткими цифрами и сокращениями. Зашифровано, однако. Мобильник. А, это Ящиков телефон. Отключен. Еще мобильник. Включен. Нож Ящика. Мелочь.
