Андрей Левкин - Мозгва
Затем с ним два раза было так: сквозь сон он слышал, как звонит будильник — не его, с другим звуком, приглушенно, словно за стеной, но не за соседской стеной, а какой-то матово-прозрачной, идущей не в соответствии с планировкой квартиры. И там, за той стеной, выключал будильник, вставал, выходил из комнаты, совершал какое-то количество утренних действий — он сам. То есть, получалось, что он не в единственном экземпляре, а как-то расходится в пространстве, расслаивается, как слюда. Причем это его не удивляло, наверное, потому, что слышал он все сквозь сон, сожалея только что не собраться с силами, чтобы заглянуть к этим другим О. Но и они ведь, не заходили пока в его жизнь, а было бы славно что-нибудь подглядеть, употребить этот, то ли чужой, то ли все равно свой опыт, хотя и не очень понятно, какие в тех пространствах нравы. Причем во второй раз было еще интересней, не просто будильник и утренняя ходьба. За окном — там был совершенно такой же двор, но там стояли высокие деревья, высокие, тонкие — какой-то сорт тополей. Стояли в рассветном утре, в молочном освещении, с листвой, явно плотной, прижимающейся к вертикали каждого дерева. Конечно, в нынешнем дворе никаких острых и тонких тополей не было. Тут березы, клены и другие ветвистые деревья, разумеется — голые, какие еще листья. Амнезия вскоре сотрет память о соседнем пространстве, но расслоение запомнится. То есть, есть какая-то щель, отделяющая почти такие же территории, причем сквозь нее можно если не перейти, то хотя бы посмотреть. Иногда. А щель эта, провал между пространствами был заполнен чем-то полужидким, не очень вязким, как если бы за кожей — сухой, портфельной, между двумя ее слоями — оказалось место, где мокрицы, грибницы и т. п. В таких щелях, наверное, и манипулируют всякие колдуны, лишающие людей разных сил. Зато когда он просыпался уже в привычном месте, то — оба раза — был умиротворенным, ощущая себя елочной игрушкой, мягко упакованной в вату. Это было хорошо, вата была свежей, не слежавшейся.
* * *
2 апреля снова выпал снег, завесив деревья и покрыв плоскости. Держался минимум до 6 апреля, когда появилось солнце, стало припекать, и снег потихоньку ушел. В это апрельское, 6-го числа, утро стало понятно, что теплота пришла окончательно. Батареи грели сильно и ненужно. Снизу, со двора громко орали дети. Что им еще делать в силу умственного устройства их возраста. Двор вот только был чужим, то есть — не своим с детства, так что детские привычки, по части проорать, например, воспринимались без снисхождения. Он тут был квартирантом, себя в них узнать не мог.
* * *
Штук пять детей из соседней школы входили теперь во двор, ему наперерез. Их школа была возле въезда во двор, возле сквера, который теперь какие-то богатые силы намеревались уничтожить, построив на его месте торговый комплекс с подземными гаражами; домовая общественность уже собирала подписи протеста, вряд ли поможет. Детей было пять разнополых, примерно 11–12 летних, все толстенькие, украшенные бессмысленно-оживленными взорами. Судя по всему, предвкушали, как сейчас пристроятся на лавочке возле гипсовой вазы есть чипсы, запивая их лимонадом „Миринда“, — все это имелось у них в руках. Куртки распахнуты, щеки розовые. Почему он должен был любить детей, эти весьма безмозглые создания? Было ли это чувство бездушием? Но в самом деле — с какой стати, а также что такое душевность? Некое отношение к чужим обстоятельствам, которые неизвестны? В чем бы он мог проявить эту душевность, если бы она теперь в нем объявилась? Улыбнуться клейким листочкам, дать кому-нибудь денег? Но листочков еще не было, а денег давать не хотелось никому. И не из жлобства, а чего ради? То есть эта мизантропия означала лишь то, что его интересовали те, кому ничего не нужно. Не для того, чтобы не попросили чего-нибудь, но, значит, у них есть такое, что им, кроме этого, ничего не нужно, они это что-то еще и распространяют. Из данного умозаключения следовали два вывода. Во-первых, сам он к таким людям не относится, потому что, во-вторых, он явно хотел, чтобы от их щедрот обломилось и ему. Но чего, собственно, ему хотелось в данный час данного апрельского дня? Около полудня 12-го апреля 2002-го года. О, он даже забыл, что это ж День космонавтики, который был заодно и пятницей. Но ему ничего не хотелось. В нем было только ожидание. Чего-то.
* * *
13 апреля стало очень тепло, пора было сменить одежду для улицы. Следовательно, это весна. А по субботам, 13-е было субботой, он обычно вываливался из домашнего обихода, там была уборка, всякое такое — выбирался, чтобы не мешаться, на прогулку. В этот раз его потянуло в сторону „Рамстора“ на Шереметьевской, примерно на полпути от Сущевского вала в Останкино. Причина такого маршрута состояла в чувственном голодании по новым формам жизни. А поскольку „Рамстор“ был оформлен с закосом под что-то этакое по части кооперации закусочных, бутиков и прочих лавок, не считая собственно гипермаркета, то именно там этот голод мог быть удовлетворен. Шереметьевский „Рамстор“ был выбран потому, что ему нравился район Новослободской, дальнейшая недлинная Селезневка, ну а там уже и рядом. Как-то раз он туда случайно заехал на 69-й маршрутке и с тех пор был покорен этим торговым ангаром. Кроме того, мимо „Рамстора“ проходила железная дорога рижского направления, в теплый и солнечный день там должно быть приятно: полежать на солнечном откосе, глядя в голубое небо. „Рамстор“, впрочем, в этот раз почти не был им исследован, очень уж там много народу; судя по очередям в торговом зале, даже с бутылкой минералки пришлось бы проторчать не менее получаса. А наверху, в зоне быстрой еды, тоже столпотворение — суббота, все кормили радостных детей. Так что отчасти удовлетворившись блестящими поверхностями, в том числе полом, который беспрестанно протирали служащие в цветных нарядах, он пошел пить пиво на откос железной дороги, а пиво купил на заправке рядом, тоже пафосной, БиПи-шной, но очередь там была небольшой. С откосами, однако, не заладилось: все пути к ним были перекрыты заборами и ангарами. Пришлось удовлетвориться камнем возле виадука через железную дорогу. Место было не так чтобы неблагочинное, но вполне ущербное — наверное, из-за социального пессимизма в виде ветшающей стройки метро — эту линию когда-то забросили, и, кажется, минимум лет десять у станции метро „Марьина роща“ не будет шансов на жизнь. Откуда-то пахло сухой травой, а еще обычными запахами железнодорожного хозяйства, пропиткой шпал, что ли. Даже и дым доносился, откуда-то справа. Там, по логике, должна была находиться платформа „Станколит“, те же откосы там, что ли, жгли. Вокруг раскинулась Марьина роща, простираясь фактически до горизонта, то есть собой его закрывая, а на виадуке, составлявшем часть ул. Шереметьевской, трепетали флажки кислотных цветов, химические такие, малиновые, лимонные, голубые. Своими цветами они напоминали предновогоднюю бумагу, как она называлась? Креповая, что ли? Причем тут креп… но, кажется, креповая, из нее делали гирлянды. Берется широкий рулон бумаги, отрезается кусок, примерно квадратный, то же делается с рулоном другого цвета, концы лент перпендикулярно склеиваются и накладываются друг на друга, один на другой, один на другой. А когда ленты закончатся склеиваются их вторые концы, а развернуть — двухцветная гирлянда. Так что в городе, в его разных частях, особенно и не мозоля глаза, все же еще лежало разное время. Как монетка советского времени: пятнадцатикопеечная, давно втоптанная в землю сквера или закатившаяся под двадцать лет не передвигавшийся холодильник, монетка.
* * *
Было бы неплохо, если бы к нему сейчас пришел Дед Мороз с подарком, за то что он теперь такой умный. Или же он самого его должны были восхитить в более теперь уместные интерьеры и ландшафты. Но ни одна сука отчего-то не была видна в окрестностях, чтобы его восхитить. Ангел бы явился, полупрозрачный, надувной, размером с мать-родину на Малаховом кургане или хотя бы с Петра I, который возле „Красного Октября“. Появился бы вместо Останкинской башни, тоже весьма корпулентной, глядя из ее окрестностей. А он же, несомненно, поумнел… Например, как раз теперь он понял, что некоторые его проблемы могли быть разрешены всего лишь сменой одежды — в смысле гардероб, а то что ж такое — всю зиму в пиджаке да джемпере. Это он понял потому, что с утра оделся по-весеннему и уже ощутил разницу. Но пока не было не только Большого Ангела, но и приличного места для размышлений. Повсюду промстроения в виде рифленых складов и прочие заборы. Пришлось идти вперед, в ту сторону, откуда пахло дымом, удаляясь от Шереметьевский, — в расчете на то, что где-нибудь да удастся выбраться на свободу. Можно было бы спуститься на пути, но в низинах еще была весенняя грязь, которая явно покрывала и тропки вдоль рельс. А по шпалам топать было лень. Чуть подальше от путей был вполне обычный микрорайон, жилые дома, вперед вела какая-то анонимная улица, справа обнаруживались однотипные общественные здания, похожие на поликлиники — две штуки, одинаковые, были мужская и женская, хотя, наверное, взрослая и детская. Тут проезжая часть уткнулась в тупик, предлагая свернуть вправо, то есть еще более удаляясь от железной дороги. Но выбора особого не было. Возможно, сделав некий крюк не представимой пока длины, все же удастся выбраться влево: отчего-то ему позарез хотелось посидеть возле путей. Справа пошли все такие же обычные дома, такие и сякие, пятиэтажки и четырнадцатиэтажки, все — прочно обжитые, хотя края этой жизни уже очевидно ограничивались совершенно промышленными кварталами, оставлявшими частному лицу мало шансов на то, чтобы сквозь них продраться. На прощание с жилыми кварталами имелся дом, в котором была мясная лавка „Халиль“, что вроде означало правильную еду для мусульман, но внутри лавка выглядела как любая другая в микрорайоне. Далее местности начали становиться еще более промышленными, продолжить путь пришлось в сущую-то щель, без всякой уверенности в том, что через несколько метров она не закончится тупиком. Но щель называлась „Складочной улицей“, откуда вроде следовало, что тупика не будет, а название, получалось, произошло от „складок“, а вовсе не от „складов“. Пройдя строго прямо, она строго же свернула направо, затем налево. Места были дикими в хорошем смысле слова, хотя дом у второго поворота и был немотивированно выкрашен. Далее — что ли, теряя название и даже ранг улицы — дорога превращалась в лощину, пересекавшую еще одну, чисто партизанскую железную дорогу, продолжилась и за путями, в овраге, заполненном мусором. Но тут же, метров через сто, снова неожиданно вернула себе ранг улицы, даже широкой и с домами — впрочем, также заводского назначения, по обеим сторонам. Впереди даже виднелся просвет, ведущий к еще большей жизни. Дорогу осложняли собаки: по всей улице среди складов и промстроений ходили самостоятельные, отнюдь не домашние собаки. А пешеходов тут было мало, разве что кое-где в воротах торчали охранники. Звери смотрели на О. сложно: в самом деле, от кого им еще охранять эти территории, как не от незнакомцев? Так что и эта часть дороги прошла в опасениях — не тупика, как сначала, но конкретных собак. Впрочем, они не выказывали желания напасть, были от тепла благостными, а просвет, казавшийся дорогой к большой жизни, оказался железнодорожным переездом, слева возле которого и находилась платформа „Станколит“. Таким образом, он, того решительно не заметив, за полчаса ходьбы от „Рамстора“ до „Станколита“ миновал следующие хозяйствующие субъекты: ВАЛЕНТАЙН 2000 (свежезамороженные продукты); НАШ САД АГРОФИРМА (семена, товары для садоводов); ПРЕКОМ (мебель); СОРТОВЫЕ СЕМЕНА (товары для садоводов); СПЕЦСТАНОК ЗАВОД (станки); ШТЫКОВ и K°. (сантехническое оборудование и аксессуары); СУХАРЕВКА ДЕМОНСТРАЦИОННЫЙ ЗАЛ (рестораны, бары — производство оборудования, посудомоечное оборудование, тепловое, теплообменное оборудование, товары народного потребления — оптовая продажа, торговое оборудование); КОНТАКТ НОРМА (капитальный ремонт и строительство); БЕЙСИК ЭНЕДЖИ ПРОДЖЕКТ ООО (архитектура); ХАЙТЕХ-СИЛОВЫЕ СИСТЕМЫ ХОЛДИНГОВАЯ КОМПАНИЯ (электромонтажные работы, электромонтажные, электроустановочные изделия); ТВЕРСКОЕ АВТОДОРМЕХБАЗА (мусор — вывоз, переработка); ОГНИ ГОРОДА (торжественные мероприятия — организация, обслуживание); UNICOM (строительные инструменты, строительное оборудование); АРТЕЛЬ ВОСТОЧНЫЙ ВЕТЕР ЗАО (компакт-диски, аудио-, видеокассеты); ГРУППА АПРЕЛЬ (насосы, насосное оборудование); ДИЗАЙНЕР ПК (мебель, матрацы); МАРЬИНА РОЩА ПРОМБАЗА УНР-494 ФИЛИАЛ (железобетонные изделия и конструкции); СЕВЕРО-ВОСТОЧНОГО АО УПРАВЛЕНИЕ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ МСЧ #48; ART LINE (интернет-дизайн); ВЕНГЕ ООО (интерьер помещений — услуги, двери, дверные блоки — продажа, производство, установка, витражи — изготовление); КСЕНИЯ МЕБЕЛЬ (мебель для офиса); Р-ТЕХНИКА ООО (радиосвязь — организации); РОСКОРМ (корма для животных); УПАКОВКА И СЕРВИС КОМПАНИЯ (тара, упаковочные материалы); АНДОР (строительство под ключ), Б-ФРИЗ ООО (спортивная обувь, одежда); ЛЕ МОНТИ ТОРГОВЫЙ ДОМ (магазины — одежда, обувь, обувная промышленность); МОСТЕПЛОЭНЕРГО ГУП ОТДЕЛ СНАБЖЕНИЯ ТСиС (материально-техническое снабжение); МЯГКАЯ ЖИЗНЬ ФАБРИКА (мебель мягкая); ПАТЕКСТРОЙАРСЕНАЛ МГ ООО (окна, оконные рамы и фурнитура, алюминий, алюминиевые конструкции); РАЙВЭЛ ДИЗАЙН (мебель); СТАНКОВЕНДТ СП (станкостроение — внедренческие и проектные организации, станки); ФОРРЕЙН (перевозка грузов железнодорожным транспортом, перевозка грузов автомобильным транспортом, перевозка грузов авиационным транспортом); ЛЕС (лесопиломатериалы); МОСКОВСКИЙ ПРОМЫШЛЕННО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ ТЕХНИКУМ ВЕЧЕРНИЙ; МЭЛЛ (посуда одноразовая, тара, упаковочные материалы); НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ МОДЫ; ПРОМАРМАТУРА XXI ВЕК ЗАО (трубы и трубопроводная арматура); ПУТЬ МСК ООО (железнодорожный транспорт). Заметил же он из них только КАТОС АОЗТ (пластмассовые, пластиковые изделия) — вывеска находилась на маленькой деревянной избушке, почти в самом начале его пути по Складочной. Еще заметил БОРЕЦ ОАО (компрессорные установки, насосы, насосное оборудование), — это был большой завод, даже с сохранившейся вывеской, да еще из ворот завода выглядывала особенно крупная собака. У нее бок был заляпан чем-то сине-зеленым, может быть, она провела зиму возле какой-то теплой медной трубы, окислилась. В районе „Станколита“ откосов не наблюдалось, тут все было плоским, но имелись платформа и лавочка. Солнце еще светило, он уселся на лавочку, приходя в себя после несомненного приключения: представить себе такую промзону фактически в центре города он не мог, хотя ее наличию вовсе не удивился. Пришла на ум идея совместного мессиджа: представим себе cd, на который человек семь-восемь, а то и дюжина вписывают какие-то звуки. Не обязательно даже звуки, какие-то импульсы и не совместно, а как угодно. Примерно один диск требуется, чтобы туда поместилось все, что надо теперь на него поместить. Кому предназначен мессидж — непонятно, но, едва он оформлен, он куда-то уходит, после чего наступает новое время, потому что отправленные импульсы и смыслы становятся недействительными. Они могут сохраниться, но уже как неживые, антиквариат. А вот что дальше с людьми, которые cd записали, не понять. Они могут ощутить некое удовлетворение и более не желать делать что-либо. Или, наоборот, могут работать и в следующем времени. Но это вряд ли, сложно. Конечно, все они не связаны лично, даже возрастом не связаны — только производством этого cd. Знают ли они о существовании друг друга? Разве что догадываются, должны догадываться. Конечно, дальнейшее для них уже неважно — они сами не объяснят, почему уже ничего неважно. Возможно, они даже не испытали никакого кайфа, оформляя свои tracks. Делали что-то и делали, даже не поняв, что сделали, а просто больше ничего уже не хочется. Не требуется от них уже ничего, они опускаются или уже стареют, неважно. Может быть, все же чувствуют, что сделали то, что им полагалось, хотелось думать так. Но при чем тут он? Никакого ощущения, что из него, его опустошив, вышел message, не было. Их на том свете встретят как вернувшихся из командировки, дадут им что-нибудь приятное, а потом снова куда-то отправят. И вот только если они существовали в самом деле, имело смысл производить все эти душевные изыскания, а иначе — никаких оснований. А от них, да, уже можно выстраивать и какую-то свою правду. Но если такие люди существовали, то, мало того что он не имел к ним отношения, они были его врагами: они убивали его время, делая бессмысленным все, что было ему дорого. Сидя на платформе „Станколит“ (мимо проехали две электрички, туда и сюда; было еще тепло, но холодало; солнце розовело, снижаясь в сторону области; откуда-то снова пахло дымом), он ни до чего не додумался, ну и пошел себе медленно по улице Двинцев (справа — Миусское кладбище), пересек Сущевский вал и добрался до любезной ему „Новослободской“, когда уже смеркалось. Купил, разумеется, пиво и, выпивая его сбоку от киоска „Пресса“, ощутил, что все это путешествие ощущается им теперь не более чем сон. Туфли только перепачканы. А завтра еще не существовало. Оно, конечно, какое-то припрется, но только отчего ему вдруг оказаться дружелюбным.
