Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
Американцы есть американцы, и напугавшая меня поначалу длиннющая музейная очередь тянулась вовсе не к Вермееру, а на выставку личных вещей и фотографий Жаклин Кеннеди.
Среди туземной живописи я было заприметил на удивление знакомую физиономию, но сообразил, что это Бенджамин Франклин со стодолларовой купюры.
Зато я повстречал там своего старого приятеля Ван Гога, и мы вышли из музейных вертящихся дверей вместе, да еще присоединился почтальон Рулен в своей синей фуражке.
Винсент шарахнулся от мусоровозного бронтозавра с никелированным рылом и сразу задрал голову вверх, как всякий, кто впервые в Нью-Йорке.
Картина, из которой я его увел, стоила тридцать с лишним миллионов, но в карманах у художника не оказалось ни цента, только десять су. И я угостил их с Руленом на свои целомудренно упрятанным в бумажные пакетики пивом. А после, на скамейке, посвященной памяти чьей-то пропавшей таксы, к нам подсел Лорка. У него нашлась фляжка тростниковой водки в кармане пиджака.“One way”: все дороги ведут в Рим.
Ты, Америка, страна третьего тысячелетия, и я могу быть спокоен за потомков.
Но я не завидую им. Да меня там и не будет.
Самое дорогое, что я имел при себе за океаном, был обратный билет: в Старый Свет и век.Все ж, Америка, я не жалею, что заглянул в твои небоскребы.
Даже прощаю твой расчисленный по калориям корм из бумажных коробочек.
Я бы прошелся еще разок по плохо уложенному нью-йоркскому асфальту.
Сходил бы на джаз и на бокс.
Постоял бы у того небоскреба, что по ночам сторожит бесквартирный русский поэт.…По моей пропахшей попкорном Америке идут, пощелкивая компостерами, чернокожие кондукторши. И проверяют билеты.
...Апрель – май 2001
Александровская слобода
В безлюдном мраке старого, просмоленного молениями храма, где отбивал поклонами грехи еще Иоанн Васильевич со своей братией, бандитского вида молодчик морщит бритый лоб перед деревянным окошечком, диктуя поминальную записку с перечнем убиенных братков:
– Гришка… Олежек… Глебка… Борис… Вован… еще Олежек…
...2000
Райпарк
Как и большинство людей, я воображаю себе Рай в облике пятизвездного курорта: с выложенными камнем дорожками в кущах, олеандрами, прохладным мрамором холлов с журчащей водой, роскошно организованным бездельем. И так же звучит вокруг разноязыкая речь.
К тому ж это как раз в том месте, где Моисей переводил евреев через Красное море – из курорта Хургада в курорт Шарм-эль-Шейх.
Только теперь тут всем заправляет Аллах, и тень тащится за тобой, растягиваясь, точно зацепилась за какую-нибудь колючку.
А позади пальм в соломенных нарукавниках лежит море, ленивое, как араб.
Но это не меняет дела.
По-английски над входом было написано что-то вроде «Д/о им. Хилтона».
Однако это был настоящий райский Сад.
Деревья, подстриженные в форме цилиндров, походили на расставленные по газонам зеленые торшеры на светлой голой ноге.
Другое, большое и шарообразное, непрерывно цвело, выпуская взамен увядших все новые оранжевые граммофончики.
Из акаций свисали кривые зеленые кинжалы.
Какая-то капля, свернувшаяся в листве, вспыхивала оттуда то оранжевым, то зеленым огоньком.
Птичка с тонким хвостом играла с тенью пальмы: спархивала из кроны на стриженую траву и прыгала вдоль сначала узкого, а затем растопыренного во все стороны темного силуэта, пока не достигла в теневом отображении листвы той самой точки, с которой начала свое путешествие.
И садовник, ковыряя лопаткой красноватую землю, что-то тихо напевал цветам…Напоминанием об аде и Сатане служил проходивший всякий вечер по дорожкам человек с трескучим аппаратом на плече, оставлявшим за собой тяжелую, затекающую под кусты и деревья струю нефтяного, не то серного, дыма. Администрация Рая принимала меры против беззаконно беспокоящих его обитателей кровососущих.
А так рай, рай. И вокруг всё сплошь праведники.
Колонизатор в пятом поколении с обритой головой и в белых парусиновых шортах.
Старик с вислыми старушечьими сиськами.
Склáдные человеческие самочки.
Англичанин-профессор, похожий на умную рыбу.
Две лесбийские пары из Швеции…Вознесшиеся со всего света, они получают у Петра ключи на рецепции и принимаются изо всех сил отдыхать.
Заплывают в море с таким видом, точно заседают в президиуме.
Выполняя свой долг, качаются на круглых волнах.
А главное, поджаривают себя на медленном райском огне, так что вновь прибывшие бледнолицые в три дня превращаются в краснорожих.
Кстати, замечали ли вы, что из женщин всего старательней загорают как раз те, которых вряд ли кому придет в голову раздеть?
Впрочем, вон и костлявая супермодель вытянулась во всю длину на лежаке.А может быть, тот, утраченный Эдем был на дне морском? Тогда изгнание было просто выходом на сушу, когда вместо жабр – легкие, о чем мы читали в школе.
Нет, право, под водой точно рай.
Глядя на резвящихся рыбок понимаешь, что этот мир – забава Господа. Иначе он не наделал бы тварей в таком избыточном разнообразии: для дела можно было поменьше и попроще.
И купальщики пользуются возможностью поучаствовать в забаве. А наплававшись и налюбовавшись через окошко маски хороводом разноцветных райских рыб, одну из них, с голубоватым отливом, получают затем, запеченную на углях, на ленч в соседнем ресторанчике. Вроде того, как на ужин после балета можно было б заказать окорочок Маленького лебедя…Странное дело, но и в Раю есть небо.
При ветре оно делается более глубокого цвета, точно там размешали краску, а пальмы принимаются громыхать сухими перьями.
И лучше всего лежать вот так, любуясь, как между пальмовых листьев пробирается по далекой синеве маленький серебристый самолет.
И птицы проносятся по небу, то и дело складывая крылья, и делаясь при этом похожими на стайку рыб – в напоминание о былом…Райская жизнь все длится, длится.
По пляжу ходит танцующей походкой белый верблюд, ведомый упитанным низкорослым бербером в чалме, золотых очках и голубом хитоне. Всякий раз, как на горбы корабля пустыни удается заполучить седока, лицо хозяина озаряется радостью, и он вышагивает с уздечкой в руке, сияя улыбкой и золотом оправы.
На пирсе тощий компатриот в облепленных множеством карманов шортах ведет долгий разговор с таким же тощим арабом, приставленным присматривать за купающимися, но, кажется, не умеющим плавать. Тот не понимает ни слова и только приветливо кивает головой в заполнение пауз.
А на серфинге враскорячку мается со своим стрекозиным крылом новичок, и это похоже на то, как, бывает, управляешься на тарелке с листом салата, а тот все норовит развернуться и брызнуть на тебя оливковым маслом с лимонным соком, которыми ты его заботливо окропил.
Но кажется, я все это уже видел в прежней жизни.
Вот так же белый ибис со складнóй, как плотницкий метр, шеей высматривал рыбок на мелководье.
Так же в воде резвилась юная парочка. Девушка шалила, садилась на своего дружка верхом, плескала ему в лицо и даже слегка пинала ножкой.
В бассейне большой черной жабой не вылезая сидел обучающийся своему делу аквалангист и время от времени выпускал гроздь больших серебряных пузырей.
Доносилась унылая арабская музыка.
И скучающий в гостиничной лавке араб принимался приплясывать ей в такт, а когда грянет повеселее, то и вовсе кружиться в обнимку с большим надувным дельфином…Гурии топлес…
Целые рощи несравненных женских ног…
Амброзия местного розлива в бокалах на бумажных салфетках с вензелем отеля…Стоял тот благодатный для вертихвосток сезон, когда днем можно продемонстрировать купальник, состоящий из двух веревочек, а за ужином – вечернее платье.
Вот только с луной тут непорядок.
Желтоватую и подвядшую, ее вывешивают с опозданием и не совсем на том месте.
А однажды и вовсе выложили на крышу школы водолазов, с объеденным боком.
Ох, кромешная тьма египетская.
Свернутые полотняные зонты торчат вокруг бассейна как белые кипарисы, напоминая, что где-то – зима.
И только повешенные на просушку на корме катера страшные водолазные костюмы шевелят в лунном свете черными рукавами, как души грешников.Но кто сказал, что «для жизни вечной»?
К концу второй недели кожа от солнца и морской воды приобретает такую мягкость, что впору делать кошельки.
У вас окончательно вырабатывается райский режим с купанием до завтрака, сигареткой за плетеным столиком на краю терраски, размышлением в шезлонгах, плаванием до буйков, душем перед обедом и вечерним бокалом вина над морем – и делается понятно, что пора уезжать.
Благородная куротная скука становится приправой ко всякому блюду, что ни закажи.
Вы начинаете понимать вечную печаль гостиничной прислуги: только начнешь узнавать постояльца, как тот съезжает.
