Прийя Базил - Имбирь и мускат
Карама восхищали разнообразные проявления женственности: округлые головки с короткими стрижками, блеск белоснежных зубов в алом обрамлении, упругие икры в чулках… Несмотря на все эти образы, он не осмеливался приблизиться ни к одной женщине по-настоящему, слишком уж они были другие. Когда Мэгги стала проявлять к нему интерес, Карам этого не заметил, потом очень удивился и не поверил и наконец — польщенный — поддался соблазну.
Мэгги работала в столовой Индиа-Хауса, дипломатического представительства Индии, где Карам обедал почти каждый день. Там кормили вкусно и недорого, да и место было поблизости от дома на Мьюзиам-стрит, где он снимал квартиру. Поначалу Карам ел очень быстро, после курсов торопясь увидеть Лондон. Прогулки приносили ему облегчение. А потом все резко изменилось. Прошло только две недели с начала учебы, и Карам осознал, что не может ее продолжать. На первом же практическом занятии они ставили простой эксперимент, и он испугался электричества. По комнате то и дело летали искры. От этого зрелища у него закружилась голова, и внезапно сама мысль о близости воды и тока стала для него невыносимой. В ужасе Карам вылетел из класса. Он был так напуган, что несколько дней не мог даже включить дома свет. Сидя в темноте, он укорял себя за решение ехать в Лондон и размышлял, что теперь делать.
В конце концов скука выгнала его на улицу, и первым делом Карам пошел обедать в Индиа-Хаус. В тот день была смена Мэгги. Что-то в удрученном поведении Карама заставило ее сжалиться и сделать ему порцию побольше. Карам заметил этот жест и улыбнулся — после двойных порций Сарны в Лондоне он всегда недоедал. «Спасибо», — сказал он. И с тех пор Мэгги стала накладывать ему больше, чем положено. Вместе с добавкой вскоре последовали радостные приветствия, которые сменились более длительными разговорами, а через несколько недель она подсела к нему в свой перерыв. Итак, к сердцу Карама вновь пробирались через желудок. Компания девушки была ему приятна, в ней он чувствовал себя не таким разбитым и одиноким, как прежде. И когда Мэгги предложила ему вместе погулять по городу, он с радостью согласился; когда она взяла его за руку, Карам сделал вид, что все нормально; когда пришла в его комнату, он был польщен; а когда Мэгги спросила, женат ли он, Карам ответил: «Нет».
Во время занятий любовью Мэгги трещала без умолку, указывая Караму, что делать, и описывая свои ощущения. Привыкший к безмолвной и поспешной близости, Карам пытался заглушить ее голос, вспоминая алфавит — совсем как в детстве думал о цифрах, когда его бил Баоджи. Только с алфавитом было проще. Он не отвлекал от наслаждения. Удовольствие выражалось при помощи звонких согласных и протяжных гласных:
— А-а-а-а-а-а.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а.
— А-а-а-а-а-а.
— Б-в-г-д ееееее ж-з-иииии! к-л.
— М-н ООО-ООО-ОО п-р-с-т.
— У-у-у-у-у.
— У-у-у-у-у-у-у…
Да, Мэгги была очень не похожа на других женщин. Она и выглядела по-другому и в постели вела себя иначе. Потом Карам обнаружил, что все-таки она такая же. Из ее глаз хлынули те же самые слезы, когда он объявил, что возвращается в Кению. Она умоляла: «Ты же будешь писать, да? Обещай, что напишешь. Ведь ты вернешься?» Разумеется, он заверил, что они еще встретятся, хотя прекрасно знал, что видит Мэгги в последний раз.
Карам посмотрел на Сарну, плачущую на полу, и вздохнул. Потом быстро посмотрел на часы — пора на работу — и начал одеваться. Он сознавал, что поступил неправильно, но как ей все объяснить? Вереница дурных поступков тянулась из прошлого, и он в ней совсем запутался. Подойдя к зеркалу, Карам заметил шалвар, который полчаса назад стянул с Сарны. Он поднял его и, ощутив мягкость ткани, придумал, как загладить свою вину.
В тот же день после работы он отправился на Гавермент-стрит, или «Гавмент-стрит», как индийцы называли главную артерию города. Карам прошел мимо магазина «Ткани», страшно дорогого бутика, и вошел в «Суданский универмаг», в котором все индийские женщины покупали себе материю для сари. Сарна мечтала здесь отовариться с самого приезда в Кампалу. Осмотрев залежи тканей — пестрых, узорчатых, полосатых, пятнистых, — протянувшиеся от стены до стены, Карам решил, что видит перед собой будущее и все возможности перед ним еще открыты. Впервые, забыв о деньгах, он стал выбирать жене подарки: дюжину разных расцветок. «По пять ярдов каждой», — велел он продавцу, вспомнив, что именно столько Сарна всегда покупает для верхней одежды.
Хлопок развернулся волнистыми морями красок, чувственно зашелестел шелк. Материю отмерили длинными деревянными линейками, а потом отрезали громадными ножницами, которые удовлетворенно бормотали за работой. Затем все аккуратно сложили в бумажные пакеты.
— Дхагу? — спросила продавец.
— О, да, да, — согласился Карам, и все сотрудники магазина принялись подбирать нитки подходящих оттенков.
— Чурии? — снова предложили ему.
— Хм, почему бы и нет? — рассмеялся он.
И в сумки, полные щедрых даров, отправились стеклянные браслеты.
Карам вышел из магазина в приподнятом настроении; незапланированная растрата скажется на их кармане только к концу месяца, а пока можно бережно нести домой эти радужные обещания счастливого будущего. Лишь бы Сарна их приняла.
С замиранием сердца и надеждой во взгляде он протянул свои подарки заплаканной жене и сказал: «Прости меня». Когда она увидела на пакетах печать «Суданский универмаг», лицо ее смягчилось. Что он наделал? Карам разорвал обертку и, точно фокусник, вытягивающий бесконечные носовые платки из шляпы, принялся осыпать Сарну тканями. Она посмотрела в его умоляющие глаза. Неужели он правда все это купил? И потратил такую уйму денег? На нее? Карам складывал подарки на диван вокруг жены.
— Давай забудем обо всем, что было. Оставим печаль позади. Мы здесь, мы вместе. Давай начнем заново. Я дарю тебе эти цвета счастья и прошу: прими их.
Сарна приняла. Она сшила себе новую одежду и с удовольствием носила. Ее гардероб переливался всеми цветами радуги среди подчас хмурого неба их отношений.
10
Пейзажи за окном были чудесны. Сарна и Карам проехали пышные холмы Кампалы и сейчас любовались изумрудными берегами Нила. Мифическая река оросила здешние места и создала дивное великолепие зелени: окрестности горели всеми оттенками — от салатового до темно-зеленого. Карам, завороженно глядя в окно, вспомнил народный афоризм, восхваляющий плодородные земли Уганды: «Посади отрезанную голову человека, и наутро у нее отрастет тело». Теперь-то он понимал, что это значит. Такого изобилия Карам еще нигде не видел: оно ощущалось в воздухе. Сладковатый душный аромат оставлял влажные следы на щеках. Это отчетливое физическое присутствие навело Карама на мысли о Сарне, и вмиг от его удовольствия не осталось и следа. «Она отрежет мне голову и не станет воскрешать, — подумал он. — Скорее, приготовит из меня кебаб». Их годовому медовому месяцу в Кампале подходил конец: Карам собирался сообщить жене, что снова едет в Лондон.
— Я подумываю еще разок слетать в Лондон. Всего на неделю. Хочу посетить коронацию Елизаветы II. Мы подданные Великобритании и должны иногда показывать наше почтение, — сказал Карам, когда они с женой гуляли по саду. Он ожидал протеста с ее стороны — любое упоминание Англии вызывало в Сарне ярость — и все-таки надеялся, что обретенная в Кампале гармония умерит ее пыл.
— Прости, Джи. — Сарна прищурилась. — Лондон?
— Да, мне надо туда съездить. — Карам, стараясь говорить беззаботно, уперся глазами в рукав своей рубашки.
— Ты забыл о ребенке? — Сарна погладила округлый живот.
— Почему? У нас еще три месяца впереди, а меня всего-то неделю не будет. Не переживай.
Сарна уставилась на него испепеляющим взглядом, ее губы подрагивали, но она не знала, что сказать. Как он может так спокойно рассуждать об отъезде?! Опять бросит ее одну с двумя детьми?! Тревога ужалила ее в глаза и нос, как пыльца — больных сенной лихорадкой. Глаза Сарны на миг расширились, потом сузились, и она выплюнула:
— Да как ты смеешь?!!
Карам вытащил платок и вытер брызнувшую ему в лицо слюну.
— Значит, мое мнение ничего не значит! — Пышущая здоровьем, она стояла на фоне куста бугенвиллеи, покрытого красно-оранжевыми цветками.
Карам подошел к Сарне и попытался взять ее за руку.
— Я скоро вернусь, ты даже не успеешь заметить, что меня нет.
Она отступила:
— Тебе не надо уезжать! Я не хочу тебя отпускать. Это плохо кончится, у меня дурное предчувствие в крови. — Она обхватила запястье рукой и положила большой палец на артерию, как доктор, меряющий пульс. — Я нутром чую! — Сжала живот, чтобы подавить тошноту. Повела носом. — От этого несет Мускатом.
— Успокойся, пожалуйста. — Ему удалось взять ее за руку. — Ничего страшного не случится. Теперь все будет иначе. Я уеду только на неделю — сущий пустяк.
