Енё Рейто - Аванпост
— Хорошо, хорошо… Не будем об этом. Предположим, я ничего не знаю.
— Во всей этой истории именно я — тот, кто ничего не знает. И чем больше мне пытаются что-то объяснить, тем меньше я понимаю.
Малец хитро улыбнулся.
— Договорились. Так слушай. Предположим, ты ничего не знаешь. Просто ты мой верный друг, и я рассказываю тебе все ужасы затем, чтобы, если я умру, было кому затянуть петлю на шее мерзавцев. Для начала имей в виду, что все это множество людей, которые расположились здесь вокруг нас лагерем, никогда не вернутся оттуда, куда идут. И причиной тому несколько мерзавцев, которые убили Рюселя.
— Объясни мне наконец, какой такой эликсир жизни изобрел этот господин Рюсель.
— Он нашел путь, который искали две тысячи лет. Светоний Паулин еще в первом веке побывал здесь, и он упоминает в своих записях о некоей Крокодильей троне, которая беспрепятственно ведет через пустыню до страны Черных Великанов. Поскольку вдоль берегов Нигера
в тех местах, которые описывал Светоний, живут пигмеи, Рюсель предположил, что великаны — это народ сокота. Они по сравнению с пигмеями действительно огромного роста. Так это упоминание, которому серьёзные ученые из-за слова «великаны» не придавали значения, сослужило Рюселю добрую службу, и он доказал, что оно верно. Равно как и слова Геродота, до известной степени. Теперь о Геродоте…
— Друг… Не надо о Геродоте! Или где-нибудь в другом месте, но только не в Сахаре! Мне с этими древними и в морской академии было одно мучение.
Сквозь серую пелену пыли проглядывала молочно-бледная луна. Ее тусклый свет падал на уходящие в бесконечность песчаные холмы. Горестно заржал напугавшийся чего-то мул, и издали ему ответили гиены.
— Ты должен это выслушать… — сказал Малец. — Из-за этого погибнут тысячи людей…
— Не сердись, но это глупость, что из-за каких-то там классиков в пустыне гибнут люди! Здесь жара, нездоровый климат. Но ни Вергилий, ни Шекспир тут ни при чем!
— Я знаю, ты притворяешься. Но все-таки прошу тебя, потерпи еще немного. Геродот пишет, что между Нилом и Нигером есть сообщение. И туманно объясняет это крокодилами. По мнению Рюселя, Крокодилья тропа ведет через Сенегамбию, а Геродот, который шел дорогой Светония, очевидно, перепутал Нил с Гамбией. Тот, кто найдет этот путь, соединяющий Сахару с провинцией Нигер, сделает величайшее открытие нашего времени и поможет освоению Африки. Построить тогда железную дорогу через Сахару будет пара пустяков. Она соединила бы Средиземное море с портами на западноафриканском берегу. Потом Франция захватила бы свободные земли в Сенегамбии, ту самую Баталангу, где Живет народ сокота.
Сокота знают этот путь, который со времен Светония и Геродота все пытаются найти. Рюсель считал свое предположение о том, где он должен быть, абсолютно верным… Но Рюсель исчез. И никогда не вернется. В Марокко возвратился только доктор Бретай, смертельно больной, а еще Анри Гризон остался живехонек…
— Этот Гризон… Он тоже был там вместе с Рюселем?
Малец хрипло, вызывающе рассмеялся:
— Был?… Он его и убил!
2
То есть этот человек, чей бумажник лежит у него в кармане, кого проткнули в доме доктора Бретая его штыком, этот самый Анри Гризон убил Рюселя?
— А ты откуда все это знаешь?
— Меня с Гризоном свела та женщина, я подозреваю, что она была его любовницей или агентом. Гризон втерся в доверие к Рюселю, выдавая себя за богатого путешественника и охотника на львов. Как человек опытный, он и организовывал экспедицию, и меня с собой взял.
— А кем он был на самом деле?
— Теперь-то я знаю: прожженным политическим авантюристом. То он становился мусульманским пророком и устраивал беспорядки в Аравии, то в качестве рабочего поднимал забастовку на иракских нефтяных приисках, за немалые деньги, конечно. Я и Лапорте, один охотник, были самыми молодыми в экспедиции.
Мы остановились лагерем в пустыне, недалеко от тропиков, в том месте, где позднее создали пост Ат-Тарир. Жившие в лесу пигмеи помогали в работе по лагерю. Отсюда Рюсель отправился в свой последний путь. С ним пошел только доктор Бретай. Возможно, Рюсель подозревал, что в экспедиции есть сомнительные люди, поэтому никого больше не взял. До лагеря добрались только Лапорте, Лорсакофф, он русский, Гризон, англичанин Байрел и я, остальные из-за болезни или по другим причинам отстали по дороге.
Вечером наши помощники-туземцы, человека четыре, среди которых был и вождь, Илломор, устроили небольшой праздник и пригласили на него нас, своих белых хозяев.
Они казались совсем мирными, угощали нас киви. Это такой напиток из побегов особого вида пальмы. Водка без цвета и без запаха. По древнему поверью, побеги должны пережевывать девушки-девственницы и массу сплевывать изо рта в кувшин, который потом передается из рук в руки. Почти у всех примитивных народов есть такой перебродивший от человеческой слюны напиток. Надо мной еще шутили, что для новичка в тропиках это самая страшная минута. Потому что не принять из рук вождя кувшин — смертельная обида. Туземцы разожгли большой костер, бренчали на каких-то своих простеньких инструментах, и мы пили. Второй стакан я уже проглотил без особого отвращения. Крепкий напиток вроде пшеничной водки, только немного шипучий… Туземцы очень скоро начали что-то дико выкрикивать и в экстазе козлами скакать вокруг костра.
Непонятно почему я тоже вдруг почувствовал, что и мне надо прыгать. Голова у меня горела, костер, лес, пигмеи — все качалось перед глазами, потом руки-ноги у меня вдруг задергались, и в последнее мгновение перед тем, как полностью потерять разум, мне померещилось, будто я уже тоже прыгаю вместе с туземцами вокруг костра…
Проснувшись утром, я обнаружил, что лежу связанный, а рядом со мной сидит Лапорте.
— Лежи-лежи, не вставай, — сказал он мне кротким голосом, каким обычно разговаривают с тяжелобольными.
Голова у меня просто раскалывалась.
— Почему… почему я связан?… Лапорте молчал.
— Почему вы не отвечаете? — воскликнул я раздраженно.
— Понимаете, вам вчера было плохо, и вот… Мы забыли, что у некоторых людей киви вызывает приступ бешеной ярости… Очень редко, но иногда это случается.
Я немного приподнялся…
И… о ужас!
В нескольких шагах от меня по-турецки сидел вождь, рядом с ним Гризон. А перед ними лежали двое пигмеев и Байрел… Мертвые!… Я их застрелил!
Можешь представить, что я чувствовал?… В припадке ярости от этого дурмана я начал палить во все стороны и убил двух туземцев и одного европейца. Револьвер с пустым барабаном лежал рядом со мной.
Малец замолчал и, тяжело дыша, уставился перед собой. Две нахальные гиены подкрались к ним совсем близко и сели в нескольких шагах, словно они тоже слушали рассказ. Голубь швырнул в них ком песка, и звери с хриплым тявканьем убежали в пустыню.
— Тут все и началось, — продолжал Малец. — Позже Лапорте развязал мне руки. Голова болела отчаянно. Время близилось к полудню. Вождь сидел не шевелясь и не произносил ни слова. Его звали Илломор. Я потому и запомнил, что такое странное имя — Илломор… Гризон пробовал говорить с ним, сказал, что похоронит мертвецов. Илломор не ответил. Только сидел и ковырял в пальцах ног, уставившись в пространство. Лорсакофф сказал, это плохой знак. Если вождь молчит-, значит, он дает обет. После торжественного обета туземец может молчать неделями, и никто не знает, какой он дал обет. Может, он на несколько месяцев укроется в лесу, а может, всех нас прирежет, прежде чем мы тронемся дальше…
Трупы сфотографировали. Потом составили протокол. Что я, одурманенный киви, убил Байрела и туземцев, Гризон и Лапорте подписали его. Тогда Лорсакофф подал бумагу и мне, сказав, что, если не подпишу, суд признает это только отягчающим обстоятельством. Да я и не собирался ничего отрицать. Какой в этом был смысл? При четырех свидетелях?
Я подписал.
Потом Лорсакофф сказал, что нужно идти навстречу Рюселю. Может, с ним и Бретаем что-нибудь случилось? Мы похоронили мертвецов и двинулись в путь.
Идя по их следам, мы углубились в самую чащу леса. Через некоторое время мы с Лапорте остановились отдохнуть, а Лорсакофф с Гризоном пошли вперед. Через час они вернулись и сказали, что нужно идти, следов что-то не видно. Между тем мы уже находились в глубинных районах таинственной земли Баталанга:
К вечеру мы наткнулись на труп Рюселя. Он был убит выстрелом в голову. Лапорте, Гризон и Лорсакофф, казалось, в отчаянии бросились к трупу.
— Убийство… — пробормотал русский.
— А Бретай? — спросил я.
— Или он тоже убит, или…
— Или?…
Никто из них не ответил. Труп сфотографировали, В молчании мы двинулись обратно. Все это было тягостно и непонятно. Уже когда мы шли по пустыне, Гризон сказал мне:
— Вы совершили страшное преступление. Если вас не посадят, то до конца дней упрячут в сумасшедший дом. Я не хочу портить вам жизнь. Лорсакофф с Лапорте тоже будут молчать. О протоколе никто не узнает. Но за это вы станете моим человеком. Мне нужны верные помощники. А вам я доверяю. Если вы когда-нибудь обманете мое доверие, протокол и фотографии из моего кармана выйдут на свет Божий. В любой момент я могу обречь вас на жизнь умалишенного, арестанта или бродяги…
