Анна Каван - Механизмы в голове
Если б я только знала, что меня ожидает, едва я переступлю порог! Но у меня не было никаких дурных предчувствий — напротив, как я говорила, такого оптимизма я уже не испытывала бог знает сколько времени. Помню, войдя через калитку в сад, я вспомнила о человеке по имени Дэвид П., с которым недавно познакомилась. Он находился в том же положении, что и я, ожидал результатов слушания своего дела, и меня восхищали его уравновешенность, мужество и выдержка в условиях почти невыносимого напряжения.
— Как вам удается сохранять такое спокойствие? — спросила я, уже готовая поверить, что он обладает какими-то секретными сведениями или, возможно, пользуется влиянием в официальных кругах. Я также отметила, что среди всех обвиняемых, с которыми я встречалась, лишь у него был беззаботный, даже счастливый вид.
— А что проку нервничать? — ответил он. — Уверяю вас, никакие треволнения не повлияют на окончательный исход. Я даже склоняюсь к мысли, что лучше вообще поменьше думать о наших делах: если ты доверяешь своему консультанту, можно смело положиться во всем на него. А что касается довольного вида, в жизни есть еще много поводов для радости. По-моему, главный секрет в том, чтобы сосредоточиться на вещах, которые у тебя не отнять, — например, прошлое, деревья, поэзия…
Конечно, я часто вспоминала этот разговор и раньше, но только теперь (какая ирония, что понимание пришло именно в эту минуту!), кажется, поняла, как применить слова Дэвида к себе.
Поглощенная этими мыслями, я вошла в дом. Как раз доставили послеполуденную почту: почтальон просунул письма в дверную щель, и они валялись на полу. Я наклонилась за ними и поначалу не заметила ничего интересного: рекламный буклет да парочка то ли счетов, то ли квитанций. Но затем под каталогом электрических лампочек я увидела голубой официальный конверт, нащупала до боли знакомую плотную бумагу, и сердце екнуло.
Вплоть до этой минуты я даже не догадывалась, что может находиться в письме. С тех пор как началось судебное разбирательство, на меня изредка сваливались эти голубые документы — либо пустой бланк, либо двусмысленное сообщение или выписка из какой-то непостижимой «синей книги». Поэтому, ни о чем не подозревая, я решила, что это очередное известие такого рода. Даже вскрыв конверт и прочитав вложенную бумагу, я поначалу не могла вникнуть в смысл послания.
«Этого не может быть, кто-то меня разыгрывает, — подумала я, когда до меня постепенно дошла суть. — Ведь это не делается так легкомысленно… такое не отправляют по почте? Они должны были прислать хотя бы кого-нибудь, какого-то… курьера?..»
Но затем по стенам пробежала странная вибрация, как от проточной воды, они настороженно сдвинулись, и я отчетливо поняла, что письмо — вовсе не шутка, но вместе с тем обрадовалась, что я одна в холле и мое лицо видят только стены.
Это случилось три дня назад. С тех пор время несется неостановимым потоком. Возможно, сегодня или завтра обрушится последний удар: я знаю, что у меня осталось не больше недели или дней десяти. Как вести себя обреченной? Власти никогда не присылали мне брошюрок с подобной информацией! Иногда я даже чувствую облегчение при мысли, что все позади, что тревожное ожидание окончилось, но порой я совершенно не в силах осознать, что это конец. Смотрю на вязы с набухшими почками, которые распускаются нежно-фиолетовыми цветами, и не могу поверить, что никогда не увижу листья размером больше мышиных ушек. Нет, нет, это просто абсурд — этого не может быть… Роковое голубое уведомление получил кто-то другой, возможно, Дэвид П.: уж он-то знает, как вести себя в подобных обстоятельствах, уж он-то стойко и философски перенесет объявление приговора, который мне не хватает смелости даже обдумать.
Я постоянно ощущаю, как в груди бьется сердце, решительно и энергично разгоняя по жилам кровь. Я где-то прочитала, что если кровь жидкая, она стремится вернуться обратно. Но моя кровь не жидкая, и она не желает течь вспять. Невыносимая апатия крови! Сколько людей, умиравших на эшафоте, должно быть, подверглись этому неописуемому наказанию, не внесенному ни в один уголовный кодекс!
Вчера после полудня я прилегла на кушетку в гостиной. Прошлой ночью я почти не сомкнула глаз и почувствовала, что должна немного отдохнуть, но едва опустила голову на подушки, в ушах прозвенел чей-то голос: «Ты что, собираешься пролежать целый час с закрытыми глазами, которые, возможно, больше никогда ничего не увидят?»
Я вскочила и, словно душевнобольная или человек, одолеваемый фуриями, стала носиться по комнатам, выбежала в сад, в поля и, напрягая зрение, старалась уловить каждую деталь, запомнить образы всех тех вещей, которые так скоро скроются от меня навсегда. Позднее, в полном изнеможении, я зашла в кафе чего-нибудь выпить, но, взяв в руки бокал, ощутила желание отшвырнуть его, дабы не замутнить даже каплей алкоголя четкий образ того, что, возможно, станет последней увиденной мною сценой.
Там было много моих знакомых. Они смеялись и болтали о наступающем лете, о том, что собираются делать долгими летними днями. Как я могла остаться и слушать их разговор, зная, что в то самое время, когда они будут воплощать столь беспечно составляемые планы, меня ожидает полнейшее бездействие? Но, с другой стороны, как же мне усидеть дома, отвечая на вопросы садовника о семенах на лето и прислушиваясь к щебетанью своей дочурки, которая даже не знает, что со мной творится, и тоже стрекочет о будущем лете и о том, чем мы займемся вдвоем?
Проходит час за часом — то медленно, то молниеносно, неумолимо приближая меня к концу. Я недоверчиво слежу за тем, как течет время, не давая никакой передышки. «Неужели никто ничего не сделает? — хочется мне воскликнуть. — Неужели меня ничто не спасет? Они не могут уничтожить меня вот так. Должно же прийти письмо о том, что это ошибка. Ведь кто-нибудь обязан что-то сделать».
Но никто вокруг даже не знает о происходящем. Один лишь пес, видимо, чует, что со мной что-то неладно. И когда прямо сейчас, больше не в силах молча выносить страдания, я шепчу ему:
— Эх, Тиж, скоро нам придется расстаться: этот кошмар в самом деле произойдет со мной, и меня уже ничего не спасет, — я вижу, как его блестящие карие глаза затуманиваются, словно от слез.
КОНЦА НЕ БУДЕТ
перев. В. Нугатова
«Куда пойду от Духа Твоего, и от лица Твоего куда убегу?
Взойду ли на небо, Ты там; сойду ли в преисподнюю, и там Ты.
Возьму ли крылья зари, и там рука Твоя поведет меня».
Пс. 138, 7—10.
В последние дни я не могу мыслить ясно, насилу припоминаю, но думаю, эти слова были сказаны об Иегове, хотя их можно также применить к моему врагу, если только можно его так называть. «Сойду ли в преисподнюю, и там Ты». Именно эта фраза звучит у меня в голове с пугающей уместностью: ведь я, разумеется, сошла в преисподнюю, и он, разумеется, здесь со мной. Он все время рядом, хоть я его и не вижу. Лишь иногда, ранним утром, пока еще не рассвело, мельком замечаю, как в окно заглядывает отчасти знакомое лицо, которое всегда так быстро исчезает, что я не успеваю рассмотреть. Всего один раз вечером дверь моей комнаты внезапно приоткрылась, и кто-то заглянул в щель, а затем поспешно скрылся из виду, убежав по коридору. Возможно, это был он.
Почему он шпионит за мной теперь, когда добился своей цели и привел меня к гибели? Вряд ли он хочет удостовериться, что я никуда не убежала — это совершенно исключено, ему абсолютно нечего опасаться. Быть может, он просто глумится над моим горем? Да нет, не думаю, что причина в этом, иначе он приходил бы чаще и обижал бы меня, когда я погружаюсь в самую пучину отчаяния.
После того как я мельком, смутно увидела его лицо, у меня почему-то сложилось впечатление, что вид у него не мстительный, а родственный, как будто нас тесно связывает некая духовная или кровная близость. А недавно мне пришло в голову (согласна, мысль эксцентричная), что, возможно, он не мой личный враг, а какая-то моя проекция, посредством которой я отождествляю себя с жестоким, разрушительным мировым началом. Разве на нашей планете, где происходит столько естественных конфликтов, не могут существовать определенные личности, испытывающие неодолимое влечение к гибели и смерти? И разве это не способно привести к действительной материализации, когда по свету бродит некий фантом?
В последнее время я много об этом думала, сидя здесь и глядя в окно. Ведь, как ни странно, в этом месте есть окна без решеток и двери, которые даже не запираются. Судя по всему, ничто не мешает мне выходить наружу, когда мне заблагорассудится. Но хотя никаких видимых преград нет, я слишком хорошо знаю, что окружена незримыми, непроходимыми стенами, что смыкаются высочайшими куполами в точке зенита и спускаются на много миль под землю.
Вот меня и настиг долгожданный фатум, бесконечный конец, неброский триумф врага, который, как ни крути, мнится родным, словно брат. Мне уже кажется, будто я просидела всю жизнь в этой тесной комнате, чьи стены будут тайком за мной наблюдать все бесчисленные будущие жизни. Так это жизнь или смерть протянулась бесцветной полосой спереди и сзади? Здесь нет ни любви, ни ненависти, ни какой-либо точки накопления чувств. В этом безымянном месте все выглядит бездушным, далеким, нереальным, и меня преследует воспоминание о запахе пыли под моросящим летним дождем.
