Себастьян Фолкс - Там, где билось мое сердце
Куда там… Немцы бомбили все без разбора. Их самолеты проносились над колоннами из солдат и толпами бегущих гражданских, над грохочущими пулеметами. Раненые пехотинцы лежали на дорогах бок о бок с истекавшими кровью детьми. Мы были отрезаны от второго эшелона – не самое удачное название для подразделения, которое должно обеспечивать солдат продовольствием, водой, одеялами и офицерскими военно-полевыми вализами. Мне так и не выдали походную форму, новую шинель я тоже не получил. Только небольшие сумки с пайком, никакой сменной одежды, когда мы, вконец обессилевшие, метались по лесу. Редкие капли дождя вскоре зачастили, начался ливень. Ребята мои ворчали, но я сказал (мне и самому хотелось в это верить), что слякоть после дождя помешает немцам подтянуться и взять нас в окружение.
Батальон получил приказ направиться к берегам Дюнкерка. На дороге, кишащей толпами людей, сохранять порядок и темп марша было невозможно. На подходе к порту мы разбились на несколько отрядов. Ричарда Вариана я не видел два дня; за это время наша рота была разделена на две группы. Когда мой взвод прибыл на берег, нам сказали, что сегодня ночью лодок больше не будет. Ребятам пришлось выкапывать в песке норы на случай немецких бомбардировок и артобстрелов. Промаявшись целый день, мы вскарабкались на борт вожделенного переправочного средства и были доставлены на корабль. Я подсчитал, что за три дня вторая рота прошла сотню миль. И вот мы плывем. Я рухнул на металлическую палубу и проснулся уже в Англии.
Глава пятая
Итак, Дюнкерк позади, теперь нам предстояло защищать от интервенции британские берега. Мой батальон был дислоцирован между Эксетером и Лайм-Реджисом, и много вечеров я провел в пабах Ситона, Вимпла и Оттери-Сент-Мэри. Наша рота пополнилась добровольцами. Теперь среди моих подчиненных появились парни моложе меня, что чуть добавило мне уверенности. Я чувствовал, что даже позорная неразбериха в Дюнкерке отныне обрела статус «боевых действий». К нам прибыли и несколько младших офицеров. Среди них оказался мой друг Дональд Сидвелл, такая вдруг радость. Мать умоляла его пойти на флот, а он поступил к нам в полк.
И еще с двумя однополчанами я тогда закорешился. С Джоном Пассмором, который был родом из Новой Зеландии, учился в Лондоне и стал школьным учителем. Узкоглазый, черноволосый, ярко выраженный левша. Талантливый, умный, довольно замкнутый (думаю, его стиль общения с учениками – суховатая вежливость). Молчун, но при этом, как выяснилось вскоре, незаурядный спортсмен. Второй мой приятель, Роланд Суонн по прозвищу Спичка, на самом деле был здоровенный белобрысый детина. Его семья владела фирмой, поставлявшей в Лондон джут, там он и подвизался. Роланду было уже к тридцати. Какое-то время он был на войсковом хозяйстве, обустраивал походный быт, и ему страшно хотелось увидеть настоящий бой; он любил поговорить о том, как горячит кровь, «когда все на грани». Пассмор был педантом и аккуратистом, коренной лондонец Суонн ходил с оторванными пуговицами. Холостяк, он тем не менее считался знатоком матримониальных тонкостей и диктовал письма для слишком ревнивых жен.
В числе новеньких был еще один примечательный субъект, Брайан Пирз, по прозвищу Фрукт. До войны он работал лошадиным ветеринаром, тогда и пристрастился к скачкам, а заодно стал заядлым картежником. Вечно тянул с оплатой счетов за еду, стирку и прочие бытовые надобности. Но если Пирзу выпадал выигрыш, он не скупился на угощенье. Хорошо говорил по-немецки, что было большой редкостью.
Пока мы торчали в Девоне, Билл Шентон сколотил крикетную команду, играли с местными. Лучшим был наш доблестный бэтсмен под номером пять Джон Пассмор, и в качестве боулера (замысловатые крученые подачи, да еще левой рукой), и когда ловко отбивал мячик битой. Роланд Суонн был уикеткипером, но эти самые калитки[19] защищал плоховато, однако капитаном выбрали его, поскольку Джон Пассмор из скромности отказался. Брайан Пирс отлично орудовал битой, но пробежки («ран-ауты») между калитками были явно не его жанр. Часто слышалось: «Да… Не-е-т! Черт!» «На черта надейся, а сам не плошай, Брайан», – невозмутимо комментировал Пассмор. Первым подающим был Билл Шентон, а почти беззубый рядовой Льюис (по прозвищу Щелкунчик) подавал на другом конце площадки. Щелкунчик погибнет в Тунисе…
Еще были у нас два крепких парня из батальонной полиции, Коннор и Макнаб, эти стояли на середине, ну и остальные: рядовой Истон неплохо подавал, капрал «Дылда» Стори– бэтсмен, рядовой Холл – боулер. Ему будет суждено умереть от множественных ран в Анцио.
В деревне Килмингтон имелась замечательно ровная поляна, на углу которой рос высокий кедр. В планах бывало до 240 очков, и мы их набирали. Сначала играли с местной школой, разок сразились с сидмутской клубной командой, где Шентон послал мяч так высоко над калиткой, что тот, перелетев дорогу, упал в море. В одно из воскресений, когда все было спокойно, мы отправились играть в деревню Чардсток, подальше от побережья. У них крикетное поле располагалось на пологом склоне холма. Самое большое впечатление произвело чаепитие, которое нам устроили противники. Несколько недель ребята с нежностью вспоминали сыр, ветчину и фрукты из деревенских садов. Насколько я помню, мы ни разу никому не проиграли. Конечно, главная заслуга принадлежала Джону Пассмору. Его крученые подачи левой повергали пять калиток за игру, не меньше.
Может показаться, что мы тогда слишком забылись, будто и не на войне. Но настроение было не таким уж и радужным. Это вам не 1914 год. Мы уже знали, каковы последствия современной бойни с ее прогрессивными новшествами. Не я один рос безотцовщиной благодаря Первой мировой. Плакатный патриотизм таких, как я, не вдохновлял, в быстрое завершение войны мы не верили и здорово злились на политиков и дипломатов, которые снова нас подставили. Было страшно, что Европа навечно завязнет в войне. Что она приговорена к этому неразрешимыми историческими конфликтами, бездарностью наших лидеров и, может быть, самой природой человеческих особей, к разряду которых принадлежали и мы.
Так-то оно так. Но сейчас, с дистанции прожитых лет я вижу, что мы были достаточно наивными. Молодые, мы не прошли школу наших отцов: то есть мы знали правду про войну, но еще не прочувствовали ее на собственной шкуре. А когда настал наш черед, каждый как мог скрашивал рутину воинской повинности.
«Щелкунчик» Льюис был горд, что его, выросшего на окраине Лестера, взяли в команду, возможно, он подробно описывал в письмах к матери, как классно мы опять кого-то обыграли…
Джон Пассмор жил терпеливым ожиданием встречи с женой, со своими учениками и школой…
Рядовой Холл, сын водопроводчика, писал открытки сестрам, лично каждой из троих.
Это сейчас кажется, что заранее было ясно, кто кем со временем станет. Кто заведет торговую палатку, а кто поступит в адвокатскую фирму. Судьба ведь во многом зависит от свойств характера. Однако тогда, в сорок первом, характеры еще только складывались. Были у каждого свои предпочтения, но это на уровне игры, причуды, озорства – ничего серьезного. И вообще, мы мало чем отличались друг от друга, но крепко были спаяны пониманием того, что перед снарядами все равны. Осколком может убить любого, даже потенциального гения.
Я искренне любил всех ребят, не делая между ними различий. Любил не за то, какими они были, а за то, что они были.
Высадившись в Северной Африке, мы практически сразу вкусили все тяготы настоящего боя, о котором так грезили некоторые из нас. Был апрель 1943 года, многое изменилось. Батальоном командовал Тейлор-Уэст (прозванный Мозгодавом). Он считал нас неженками и неучами. И однажды решил показать, как должен укладываться спать настоящий солдат. Демонстрация происходила в большом зале рядом с казармой (сама казарма располагалась в алжирском порту Бон).
Мозгодав взгромоздился на деревянный стол, улегся, повернулся на правый бок, в левой руке зажата винтовка, штык которой упирался ему в нос.
– Бойцу требуется для ночлега пара сухих досок. Одеяла и солому отставить, они могут стать помехой подъема. Шнурки не развязываем. Офицеру на сон достаточно двух часов, нижним чинам – трех. Испражняемся до завтрака. В обязательном порядке каждый день.
Вообще-то свою маленькую лекцию он начал на более пафосной ноте:
– Нынче мне вспоминается Западный фронт. Когда моя рота выбила немца с хребта Вими, мы наткнулись на пулеметчиков, прикованных к орудиям. Наши парни тоже были прикованы к своим орудиям, но куда более прочными цепями. – Он замолчал и обвел взглядом наши недоумевающие физиономии. – Ибо это были узы. Узы верности и чести.
Вообще-то Тейлор-Уэст был из другого полка, нам его подсунул командир дивизии. И понятно почему. Кадровый военный, Тейлор получил орден «Воинский крест» за битву при Сомме еще в девятьсот шестнадцатом, а недавно и орден «За боевые заслуги» за битву при Дюнкерке. Кому как не этому бывалому фронтовику поручить командирование батальоном? Но сам фронтовик был сосредоточен только на побоище: прикончить как можно больше немцев. Напрасно некоторые парни надеялись, что столь опытный человек знает толк в тактике боя. Какая тактика? Главное выпустить из немцев больше крови, а какой ценой – плевать. Иногда в этой своей одержимости он напоминал маньяка.
