Ясутака Цуцуи - Преисподняя
Закончив рассказ, парень весело улыбнулся и махнул рукой.
— Теперь-то я понимаю, какая это всё ерунда. Я был как ребёнок, наивный и эгоистичный. Мне всегда хотелось выпендриться, отличиться за счёт других. Что же удивительного, что в конце концов я оказался в таком месте.
Пришла очередь Идзуми. Пока он рассказывал свою историю, попутчики дошли до безликого здания терминала. Внутри оказалось пусто. Ни демонов, встречающих у ворот в ад, ни даже иммиграционного контроля. Лишь несколько человек, видимо, сотрудники аэропорта, маячили в разных концах просторного вестибюля. Ни магазинов дьюти-фри, ни киосков, ни других пассажиров.
— Добро пожаловать в аэропорт Преисподней! Здесь вам не понадобится паспорт, — проговорил Идзуми. Его спутники громко рассмеялись и, пройдя через вестибюль, вышли наружу.
Идзуми оказался на широком проспекте в самом центре квартала, застроенного офисными зданиями. Его компаньоны куда-то исчезли. И пешеходы, и машины — всё вокруг выглядело точно так же, как в реальном мире. Совсем не похоже на ад. Он вызвал в памяти лица людей, умерших раньше него. Быть может, он встретит кого-то из них здесь, в этом мире, подумал Идзуми и не спеша зашагал по тротуару.
Маюми Сибата и Ёсио Торикаи хотели нажать кнопку лифта, чтобы закрыть двери, но не успели — репортёр с выпирающими вперёд зубами и фотограф вломились в кабину следом за ними.
— Убирайтесь отсюда! — рявкнул Торикаи, но репортёр только покачал головой и по-идиотски засмеялся.
— Мы же дебилы. И нам на твои слова наплевать. Действуй! — обратился он к дюжему фотографу. Тот оттолкнул Торикаи и защёлкал камерой перед самым носом Маюми.
— Нет! Нет! Прекратите! — закричала она.
— Отвали от неё! — гаркнул Торикаи, отпихивая фотографа в сторону.
Репортёр двинул Торикаи в бок, завязалась потасовка, и все четверо повалились на пол. Двери закрылись, и лифт поехал вверх — видимо, кто-то его вызвал. Тридцать четвёртый этаж… тридцать пятый… Схватка между тем продолжалась.
— Думаешь, раз корчишь из себя писателя, можешь так обращаться с прессой, журналистов дебилами обзывать? Погоди, декадент! Вот выйдет статья — ты у меня вспотеешь, когда все узнают, что ты за тип! Ещё пожалеешь!
— Скандалист гребаный! Черепаха кривозубая! Бандитская рожа! Вся литературная пресса встанет на мою защиту! Это я про тебя напишу! Узнаю, как тебя зовут, и тебя на пушечный выстрел больше к прессе не подпустят!
— Как только такая куколка с тобой связалась? Просто не представляю. Даже завидно. Вот вы у меня где, голубки! На плёночке! Семейному гнёздышку твоему конец, а когда всё это дерьмо вылезет наружу, вы с милочкой друг дружке в горло вцепитесь! Вот будет картина! Живая гравюра — писатель в роли героя-любовника!
— А-а-а! Не надо, не надо! — заголосила Маюми. — Всё так замечательно было! Не губите мою карьеру! Теперь все на меня набросятся — и менеджеры, и продюсеры! Сразу перестанут приглашать — ни в программу, ни в рекламу не пробьёшься! Я всё сделаю! Только не надо!
Ополоумев, она наобум заколотила кулачками по кнопкам. Лифт дёрнулся и остановился, одновременно включился пронзительный сигнал тревоги. Свет в кабине погас, замигали жёлтые аварийные лампочки.
— Ты что творишь?! — заорал репортёр.
— Мы сейчас вниз упадём! — подхватил фотограф.
— Ну и что? Ну и пусть! — не прекращала истерику Маюми. — Умирать, так с музыкой! И вы все тоже со мной! Аха-ха-ха-ха! — От её маниакального смеха у мужчин по спине побежали мурашки.
— Возьми себя в руки, Маюми! — попытался успокоить её Торикаи.
— Эй! Кончай это дело!
Сигнал смолк, лифт тут же затрясся и вдруг провалился. Маюми с криком «уй-я-я!» вцепилась в Торикаи, лифт снова дёрнулся и застыл на месте. На табло загорелась цифра «30», но лифт продолжал трястись, словно давая понять, что может в любой момент сорваться вниз. Снова раздались крики ужаса. Кричали все.
— Что меня дома ждёт? — вопил фотограф. — Жена — вылитая Годзилла, трое сопливых детей! Надоело это рабство! Капитализм, все эти газетёнки… как собачка на поводке… да пошло оно всё к чёрту! Сдохну — и делу конец! Но перед смертью я бы трахнул разок эту цыпочку. Вот был бы полёт!
Он бросился к Маюми, она вцепилась ногтями ему в лицо и завизжала:
— Хватит с меня этого кошмара! Я только что купила двойную кровать, всего назаказывала из весенней коллекции «Шанель»! А теперь умирать? Нет, этого быть не может! Я хожу в лучшие косметические салоны, к лучшим парикмахерам, столько за пластику выложила, и ради чего? Чтобы умереть рядом с таким потным старым говнюком?! Убери руки! Меня от тебя тошнит!
Тем временем репортёр и Торикаи сцепились, готовые задушить друг друга.
— Мой стиль — сентиментальный романтизм Сюгоро Ямамото![26] Я придам ускорение всему литературному миру, стану королём японской литературы! Все актрисы будут моими! И вдруг умереть вместе с такой мразью, как ты!
— Ну ты полегче, трепло! У тебя же мания величия! Из кожи вон лезешь, чтобы прославиться. Больше тебя ничего не интересует. Писателя из себя воображаешь! Бьюсь об заклад, у меня в колледже отметки лучше были! Сдохнем — так сдохнем, мне до лампочки! Всё равно жизнь собачья, как ни крутись! Но ухо я тебе перед смертью откушу! Вот этими самыми зубами!
— Ах ты, хорёк! Переносчик заразы! Мутант! По барам таскаешься, на девчонок слюну роняешь. А они на тебя плюют, потому что ты неполноценная тварь! Удовлетворить себя не можешь. Занялся бы онанизмом, всё лучше, чем за известными людьми охотиться!
Рассыпая снопы искр, лифт снова провалился вниз. Все четверо завыли во всё горло, лифт с глухим стуком остановился. Люди корчились на полу кабины в полном мраке, точно зомби на дне могилы. На каком они этаже? Никто не знал — табло погасло. Охваченным паникой пассажирам лифта казалось, что сердце вот-вот выскочит из горла. Возможно, им предстояло умереть вместе, и они испытывали друг к другу необъяснимую смесь ненависти и любви.
— Мама, мы уже умерли?
— Нет! Нет! Нет! Уберите от меня эту тварь!
— Улыбочку! Улыбочку, Мопассан!
— Это всё брехня и мешанина!
— Родителей своих предаёте, обыватели!
— Помогите! Он меня изнасиловать хочет!
— Что, смерть? Нирвана?
— О мой бог!
— Амен! Мисо рамен![27]
— Поминальные танцы и песни в сумерках…
— Когда же зацветёт пурпурный лотос?
— Такая серьёзная утрата…
— Не прижимайся ко мне своим поганым хером!
— Но если я умру…
— Неужели её воспоминания тоже умрут?
— Я всегда был на месте событий.
— Король львов спит.
— Кто будет меня помнить?
— Здесь граница между жизнью и смертью?
— Опять застряли на полпути! Сколько можно тянуть?!
— Звёзды в кучу сбились и пляшут!
— Вон вдоль берега собака бежит!
— Я больше терпеть не могу, сейчас лопну!
— Кто-нибудь нас спасёт!
— Нет, нет! Не могу больше!
— Ты можешь сломать двери?
— Чем? Пальцем?
— Может, попробовать их выбить?
— Не надо! Не надо!
— От тряски кабина обвалится!
— Похоже, снаружи никого нет.
— Эй, есть там кто?
Окончательно отчаявшийся репортёр заколотил кулаками в двери, и лифт снова полетел вниз, с оглушительным рёвом набирая скорость.
— Нет! Остановите!
— Всё? Конец?
— Прощай, чёрный дрозд!
— Боже милосердный, на тебя уповаю!
— Мы сейчас умрём!
В этот миг включилось электричество, осветив искажённые ужасом лица людей, забившихся в углы кабины, и лифт остановился.
— Что случилось? Почему остановились?
— Мы уже в самом низу?
— Я думал, будем падать вечно.
— О, боже! Посмотрите-ка, — проговорила Маюми, указывая на табло.
Все подняли головы и застыли. На табло горели три шестёрки — «число зверя».
— Не может быть шестьсот шестьдесят шесть этажей под землёй! Это электроника не выдержала удара.
— Давайте как-нибудь откроем двери.
— Не надо! Не надо! Это ад!
Мужчины, объединившись, попросили Маюми не говорить глупостей и попробовали раздвинуть двери, но лишь впустую скребли ногтями по металлу. Двери так и не двинулись. Обескураженные пленники лифта переглянулись и тяжело опустились на пол. Наконец Торикаи сглотнул и выдавил:
— Я думаю, мы уже умерли.
Фотограф с шумом выдохнул и произнёс без всякого выражения:
— Вот оно что? Все мои желания, всё, что меня беспокоило, — всё ушло. Я ничего не чувствую. Это доказывает, что я умер.
— Точно. И со мной то же самое, — кивнул в знак согласия репортёр.
— Что вы такое говорите?! — возмутилась Маюми. — Лично я — очень даже живая. У меня полно всяких желаний. Я ещё столько всего хочу сделать.
Мужчины переглянулись.
