Юрий Вигорь - Арбат
…Эти маленькие скупые штришки из жизни Арбата и бульвара могли бы дать пищу уличному философу, собирателю уличного колорита, бытописателю нравов новейшего времени или мастеру философских этюдов. Пройдет всего полгода, и по прихоти, по коммерческим планам мистера Гехта, дом, где размещается Союз журналистов Москвы и кухня ресторана ЦЦЖ, снесут, исчезнет «Шанхай», Сеня Король выкупит в собственность подвал на соседней улице и откроет еще пятьдесят лотков. Этот мир, история его борьбы с Золотовым и Бирюлиным канут в пошлое, не оставив следа в летописи судорожно пробившегося к свету такого пестрого малого бизнеса Москвы. Но тогда, в мае 2001 года, на Арбате и Воздвиженке сотни мелких торгашей с интересом следили за борьбой Сени с Золотовым и Бирюлиным. Заключались пари: выгонят Сеню в этом месяце или в следующем. Он по праву мог бы нам оставить записки «Моя борьба». Видит бог, он хотел торговать легально. Полгода он обивал пороги двух управ, чтобы ему Дали право торговать, он был согласен на любое место, был готов заодно бороться за чистоту улиц и подметать треть Арбата. Но от него отмахивались… «У тебя народу, видно, написано быть нелегалом», — посмеивался инспектор торгового отдела Виктор Николаевич Моисейкин по кличке «Пистолетчик». В его барсетке всегда хранился пистолет. Без пистолета Моисейкин не рисковал появляться на Воздвиженке, возле «Шанхая», не говоря уже о подвалах, куда он, правда, даже носа не совал. Сеня был Моисейкину симпатичен, но чем-то помочь — было вне его компетенции. Игра расписывалась в верхах. Моисейкин был туда не вхож. Но вхож был Сюсявый, «хомо сапиенс проникающий». К его рукам прилипала золотая пыльца. Он окунался в денежные потоки и мог лавировать в их прихотливом течении, он был способен легализовать мелкие ручейки и роднички. Сеня тоже хотел стать легализированным «ручейком» в арбатском, и не только арбатском, «водоразделе», где Сюсявый числился нелегально гидротехником. И тогда Сеня пошел к Сюсявому и сказал:
— Земеля, помоги! Я заплачу, как скажешь. Я тебе пригожусь. Введи меня в этот мир законников. Я устал быть нелегалом. Какой к черту малый бизнес! В гробу я видел эту Ирину Хакамаду! Депутатами должны бы такие люди, как ты, земеля.
Сюсявый усмехнулся. Таких, как Сеня Король, было пруд пруди. Это были короли на месяц, на квартал… Это были короли блефа. Наглостью можно было удержаться на асфальте Арбате недолго. Сдуть мог свежий ветер перемен в один миг. В один час… Были тектонические силы, не имевшие никакого отношения к городским официальным властям. Мэр на Арбате не решал ничего! По сути, он и не знал расклада жизни Арбата, не знал расстановки сил. Да и зачем ему это? Он помог продать Воздвиженку Муркину, помог продать часть Арбатской площади и Никитского бульвара воротиле Гехту. К технологии дойки Арбата он не имел ни малейшего отношения. И издай он завтра двадцать распоряжений, подобных знаменитому распоряжению «10–10 от 10 октября 2000 года», их не будет исполнять никто.
Город был ему, по сути, неподвластен. Его не любили в княжествах городских управ, куда из бюджета города тек жидкий, то и дело пересыхавший ручеек… В городе царило правило: «Каждый должен выживать сам, в меру своей фантазии». У чиновников фантазии не хватало. Но судьба посылала им подарок в лице таких персоналий, как Сюсявый. У него фантазия била ключом. И он сумел помочь земляку, он добился того, что Сеня Король стал отвечать за уборку тротуаров от перекрестка Арбата с Никитским бульваром до Центрального дома журналистов. Сеня получил в награду два легальных лотка на Воздвиженке. Он поднялся в глазах торгового люда на пять голов. Но как это произошло — не знал никто. Его дружба с милицией крепла и крепла. Его обожал весь курящий сержантский состав, но офицеры самолично, персонально, не навещали его лотки. Это хоть и в незначительной мере, но задевало их самолюбие и офицерскую честь, несмотря на то что они отнюдь не были ригористами. Сеня мечтал познакомиться и войти в контакт с самим начальником ОВД «Арбат» Георгием Георгиевичем Козловым. В миру торгаши называли его по-свойски тепло: Жора», «наш Жора», «наш Жорик»… Жоре еще не было и сорока, он утверждал, что родился милиционером, милиционером были его отец и дед, а прадед был городовым. Милицейская ментальность была у него в крови, милицейская субстанция выплескивалась из его пристальных, недоверчивых и нарочито строгих глаз, сержантский состав его побаивался, но жил по своим неписаным правилам. Все подземные переходы под Новым Арбатом были как бы негласно отданы сержантскому составу на откуп для «поддержки штанов», оклад был не больше двух тысяч рублей, а соблазнов на Арбате — море. Жора понимал: с такими борцами за правопорядок контролировать сердце Москвы непросто. Но, как говорил мудрец Гурджиев, надо работать с тем народом, какой тебе послал Бог и утвердили по штатному расписанию…
И еще мудрец Гурджиев вещал, что Его Величество Случай каждый день готовит нам сюрпризы. И мы должны быть готовы, постоянно готовы к ударам судьбы… Жора был готов.
6
…Незримая борьба за передел московских улиц, площадей, скверов и переулков идет непрерывно, невзирая на время суток, на времена года, на солнечные затмения и ураганы. Кому не хочется купить кусочек Москвы? Пусть даже не для наживы, а просто так, для коллекции, и ввинтить в асфальт, в стену дома медную дощечку: «Частная собственность Мамуки», «площадь Муркина», «сквер Гехта», «проспект Гусинского»…
Город, по сути, беззащитен. Он и сам не знает, кому он принадлежит. Он живет, и живет своей сложной жизнью, как сама матерь-природа. Он уже не принадлежит москвичам. Да и что это за народ такой — москвичи? Одно старичье, если разобраться. Ленивый, ворчливый народец, прогибчивый… Аморфная масса… без молекулярных связей. Нет, не сумели устоять москвичи против новых покорителей первопрестольной из Грузии, Армении, с берегов воспетого Гоголем Днепра. На поверку они, дети Кавказа, дети вольных степей и кочевых далей, откуда нагрянул на скифов Тамерлан, оказались истинными хозяевами города. Из их рук ели и пили москвичи на всех оптовых и неоптовых рынках. Дети Кавказа наводнили город уличными биотуалетами. Они контролировали пульсацию желудков москвичей и вывозили их тленные испражнения. И страшно подумать, что было бы с изнеженными москвичами, что было бы с Новым Арбатом, если бы на нем не обжился Карен, сын солнечного Азербайджана, и его друг Зуди, и его друг Нурпек, и его друг Садир, и его друг Закия… Торговля и деньги мирят все нации. Даже азербайджанца с армянином! Карен держал три биотуалета у подземного перехода в самом начале Нового Арбата. И возле кинотеатра «Художественный» было еще два. И еще два возле метро «Александровский сад». Хочешь пописать — заплати пятерку. Хочешь покакать — заплати червонец. Захочет Карен — заплатишь двадцать пять… А куда деваться? И дежурившие у биотуалетов дородные тетки, специально выписанные Кареном с Украины, тихо спрашивали господ испражняющихся — «Вам по-большому или по-маленькому?» Закия бешено развил торговлю цветами на всех четырех углах Арбатской площади. Сперва он торговал с лотков, потом с крытых витрин, потом придумал домики на колесах три на три метра и подключил к ним кабель. Рядом с этими домиками Нурпек развернул на лотках торговлю конфетами.
Инспектор Моисейкин только диву давался, как лихо раскручивались ребята, но в их дела не лез. Он знал свое место, знал свой шесток… Отставной майор Советской армии, Моисейкин не хотел потерять хлебное место, работа у него была необременительная, он часами сидел в управе и играл на компьютере. Его держали для маленьких локальных интродукций, вступлений к симфоньолам… Но он мог стать и предтечей реквиема. Передел торгового пространства шел неумолимо, согласно закону единства и борьбы противоположностей.
— В природе действует закон, принцип естественного отбора! — менторским тоном блеял Моисейкин. — Выживает сильнейший! Продолжатель рода! Продолжатель игры!
Этот ложный пафос совкового фарисея бередил слух, как слова Иуды в собственное оправдание. Костя и Рок расценивали Моисейкина как персонаж, как насекомое, ниспосланное богом для ассортимента в Ноев ковчег, как некий вирус, неизбежно сопутствующий торговле, как червя, необходимого для поедания трупов и создания круговорота вещей в природе, которая не знает жалости, не руководствуется здравым смыслом, общечеловеческим смыслом бытийства, а некоей логикой химизма и построения атомов и молекул роз и тюльпанов из навоза… И раз его создала природа, раз поселила в управе и на Арбате, значит, он, наверное, был необходим для каких-то протуберанцевых вспышек, для генетического распада и создания новых поколений хромосом. Как знать. А может, он был создан Всевышним для контраста? Как персонаж этой повести?
Они дружили с Сюсявым. В чем-то они были духовно близки, но Моисейкин не годился Сюсявому и в подметки. Ему в Управе не доверяли тайн. Его стопы сорок пятого размера не омывали щедрые денежные потоки. Он пребывал по ту сторону «водораздела». Его уделом были бесплатные ленчи в забегаловках и кафе, кружка-другая пива, пара порций мороженого… Моисейкин мог не появляться на Новом Арбате месяц, другой, особенно в лютые январские и февральские холода; обязательных рейдов и плановых обходов никто ему не предписывал, ритм чиновничьей жизни был спонтанный, асинхронный, пока токи высокого возбуждения не попадали из префектуры в биополе сонного царства управы, порождая в свою очередь индукционную энергию малого возбуждения. Но если фигура Моисейкина начинала просачиваться сквозь, толпу, если над колыханием кепок и ушанок взблескивало под скупыми лучами солнца его черное «лужковское» кепи с жирной, как клякса, пуговкой, лоточники знали — быть для кого-то беде, грядет очередной передел торгового виртуального пространства, кого-то ужмут, усушат, утрусят, потеснят или вообще отберут разрешение на торговлю. Он был предвестником рока. Зловещим шепотом судьбы.
