Дон Делилло - Имена
— История о том, как далеко люди могут зайти, — сказал он. — Почему она не выходит у меня из головы? Может, здесь есть какая-то связь с убийством того старика. Если ваши подозрения насчет культа обоснованы, если это на самом деле культ, тогда, пожалуй, убийство не было бессмысленным, Кэтрин. Тогда оно не случайно. Они убили его не просто чтобы пощекотать себе нервы.
— Вы видели их и говорили с ними.
— Это мое мнение. Я могу ошибаться. Мы все можем ошибаться.
Я представлял, как окажусь вскоре в стенах своего гостиничного номера. Буду стоять у кровати в пижаме. Надевая пижаму, я всегда чувствовал себя по-дурацки. Гостиница называлась «Курос» — так же как поселок, остров и катер, который обеспечивал сообщение с островом. Один узелок. В самом путешествии уже есть привкус цели. Микро-Камини, где нашли старика, означает «маленькая печь или очаг». Выясняя такие вещи, я всегда испытывал прилив детской гордости, даже если поводом для моих изысканий был труп человека. Первым греческим текстом, который я перевел, был лозунг на стене в центре Афин. Смерть фашистам. Однажды, вооружившись словарем и учебником грамматики, я битый час разбирал инструкцию на коробке с овсянкой. Потом Дик и Дот подсказали мне, где покупать крупу с инструкциями на разных языках.
— По ночам у меня возникает странное чувство, — сказал Оуэн. — Мир перестает быть дискретным. В темноте все дневные обособленности и различия стушевываются. Ночью все непрерывно.
— Неважно, правду мы говорим или лжем, — сказала Кэгрин.
— Совершенно верно, блестяще.
Стою у кровати в пижаме. Кэтрин читает. Сколько было таких вечеров, когда мы, утомленные плотными дневными часами и не настроенные ни говорить, ни любить, переживали вместе этот момент, не отдавая себе отчета в его значимости. Это казалось чистой обыденщиной: снова пора ложиться спать, ее голова на подушке в свете пятидесятиваттной лампочки, однако эти мелочи — муж стоит, переворачиваются страницы, — эти детали, которые повторялись почти ежедневно, стали обретать некую мистическую силу. И вот я вновь стою у кровати в пижаме, возрождая в памяти ту ситуацию. Воспоминание о ней не существовало независимо. Оно приходило, только когда она повторялась. Я думаю, своей мистической наполненностью она и была обязана тому факту, что действие и воспоминание сливались в ней воедино. Подробность автобиографии, кусочек орнамента. Момент, отсылающий к себе самому в прошлом и в то же время указывающий вперед. Вот я. Скрытый намек на мою грядущую смерть. Эти минуты были единственными в моей семейной жизни, когда я чувствовал себя старым — показательно старым, этакой вехой, — стоя в пижаме слегка не по размеру, чуть комичный, переживая те же мгновения предыдущего вечера: Кэтрин читает в постели, в стакане рядом на палец греческого коньяка, и завтра все это повторится. Я умру один. Геологически старый. Превращусь в древнее отложение, представитель палеозоя.
Кто ведает, что это значит? Сила момента была в том, чего я не знал о нем, стоя там на подхвате ночного отлива, в незримой паутине бренности, опутывающей нас обоих, в свободной одежде, готовый отойти ко сну.
Живя один, я никогда не чувствовал ничего подобного. Видимо, взаимопроникновение времен как-то зависело от женщины в постели. А может быть, в моих днях и ночах просто стало меньше рутины. Переезды, гостиницы. Слишком часто менялось окружение.
— Что-то рано он ушел. Непохоже на Оуэна.
— Может, скоро мы и вовсе без него останемся, — сказала она. — Приезжал руководитель университетской программы. После совещания с ССХ[12] в Афинах. Они пересматривают проект. Но в конце концов это может оказаться к лучшему. Возможно, следующей весной начнем уже в апреле. Самое позднее, в мае. Такие слухи.
— С Оуэном?
— С ним или без. Скорее, последнее. Никто не знает, какие у него планы. Слабая организация — вот из-за чего у нас все проблемы.
— У всех, кроме тебя.
— Пожалуй. Мне это как раз на руку. И Оуэн уверен, что на следующий год мне удастся приехать. Ну вот. По крайней мере, теперь примерно ясно, как обстоят дела. Ты же хотел знать.
Как легко было сидеть вместе и планировать нашу жизнь на основе сезонов и авиарейсов. Нас распирали идеи: мы научились видеть в потерпевшем крушение браке повод для дерзких начинаний и личных инициатив. Особенную сноровку проявляла Кэтрин. Она любила атаковать проблемы и заставлять их работать на нее. Мы обсуждали ее проекты, видя в них не только расстояния и разлуку, но и возможность эксплуатировать эти два фактора. Отцы — пионеры небес. Я вспомнил, как Дэвид Келлер летит в Нью-Йорк, чтобы съесть со своими детьми по банановому сплиту в гостиничном номере. Потом обратно за море, к свету и утешению, к Линдзи, загорающей с голой грудью на террасе их дома.
Мы с Кэтрин договорились. В конце лета они с Тэпом уедут в Лондон. Поживут у ее сестры Маргарет. Подыщут для Тэпа школу. Кэтрин устроится на курсы по археологии и смежным дисциплинам. А мне будет удобно, хоть и слегка накладно, их навещать. Из Афин до Лондона три часа полета — английская столица примерно на семь часов ближе острова.
— В апреле вы вернетесь.
— Теперь я тут все знаю, так что без труда сниму дом получше. А Тэп догонит меня, как только кончатся занятия. По-моему, неплохо.
— А я посмотрю мраморы Элджина[13], — сказал я.
Еще мы договорились, что я в эту ночь посплю на диване. После того что случилось в другом поселке, я не хотел оставлять их одних.
— Надо будет найти чистую постель. И еще придвинем к дивану стул. А то коротковато.
— Я чувствую себя мальчишкой, которому разрешили переночевать.
— Какой восторг, — сказала она. — Не знаю, справимся ли.
— Неужто я слышу мечтательную нотку?
— Не знаю. Разве?
— Неопределенность, ожидание?
— Вряд ли нам стоит сидеть тут и обсуждать это, ты не находишь?
— За стаканчиком местного вина. Мы застреваем, точно на минном поле. При Оуэне, конечно, легче. Согласен.
— Почему мы такие неспокойные?
— В браке мы были практичными людьми. Теперь мы полны неуклюжих устремлений. Ничто больше не имеет результата. Мы оба как-то внутренне облагородились. Не желаем поступать целесообразно.
— Может, мы не так плохи, как нам кажется. Ничего себе идейка. Революционная.
— Как повели бы себя в такой ситуации твои минойцы?
— Наверное, развелись бы в два счета.
— Народ, искушенный в житейских передрягах.
— Судя по фрескам, ты прав. Шикарные дамы. Стройные, грациозные. Абсолютно европейский тип. И цвета такие живые. Совсем не похоже на Египет и весь этот мрачный гранит и песчаник. Сплошное эго.
— Они не мыслили тяжеловесными категориями.
— Они разукрашивали предметы быта. Получали от этого эстетическое удовольствие. От простых вещей. Там были отнюдь не только игры, одежда да сплетни.
— Думаю, я поладил бы с минойцами.
— Отличная канализация.
— Они никогда не испытывали всепоглощающего благоговения. Не принимали вещи настолько всерьез.
— Не увлекайся, — сказала она. — Был Минотавр с его лабиринтом. Еще кое-что за всеми этими лилиями, антилопами и голубыми обезьянками — темная, оборотная сторона.
— Я ее совсем не замечаю.
— А что ты видел?
— Только фрески в Афинах. Плюс репродукции в книгах. Природа была для них источником радости, а не зловещей или божественной силы.
— На раскопках в центре Крита, ближе к северу, обнаружили следы человеческих жертвоприношений. Впрочем, довольно скудные. Кажется, сейчас проводят химический анализ костей.
— Минойское поселение?
— По всем признакам, да.
— Как убили жертву?
— Там нашли бронзовый нож. С лезвием в шестнадцать дюймов. В Греции человеческие жертвоприношения не новость.
— Но не у минойцев.
— Не у минойцев. Теперь пойдут споры, хватит не на один год.
— Неужели так легко установить факты? Через три с половиной тысячи лет?
— Через три семьсот, — сказала она.
Мы сидели лицом к холму, нависшему над поселком. Мне не понадобилось и минуты, чтобы понять, каким незначительным было мое сопротивление этому известию. Всегда рад поверить в худшее. Еще когда она говорила, я уже почувствовал первые маленькие волны, разбивающиеся о берег. Удовлетворение. Боксирующие юноши цвета корицы, белые гордые женщины в юбках, похожих на сборчатые колокола. Внутреннее «я» всегда отыскивает способ достичь своих целей — даже в критской глуши, вне света и времени. Она сказала, что нож нашли рядом со скелетом жертвы, молодого человека в позе эмбриона на плоском возвышении. Нашли и жреца, который его убил. Он был правша и знал, как аккуратно перерезать шейную артерию.
— А от чего умер жрец? — спросил я.
