Курт Воннегут - Мать Тьма
Мы с Рези подошли к дому только после ужина, когда стемнело. Мы решили провести вторую ночь в отеле. Мы вернулись домой, потому что Рези хотелось помечтать о том, как мы преобразуем мансарду, поиграть в свой дом.
– Наконец у меня есть дом, – сказала она.
– Нужна куча средств, чтобы превратить это жилье в дом, – сказал я. Я увидел, что мой почтовый ящик снова полон. Я не стал вынимать почту.
– Кто это сделал? – сказала Рези.
– Что?
– Это, – сказала она, указывая на табличку с моей фамилией на почтовом ящике. Кто-то под моей фамилией нарисовал синими чернилами свастику.
– Это что-то новенькое, – сказал я беспокойно. – Может быть, нам лучше не подниматься. Может быть, тот, кто сделал это, там, наверху.
– Не понимаю, – сказала она.
– Ты приехала ко мне в неудачное время. У меня была уютная маленькая нора, которая бы нас так устроила.
– Нора?
– Дырка в земле, секретная и уютная. Но боже мой, – сказал я в отчаянии, – как раз перед твоим появлением некто обнаружил мою нору. – Я рассказал ей, как возродилась моя дурная слава. – Теперь хищники, вынюхавшие недавно вскрытую нору, окружают ее.
– Уезжай в другую страну, – сказала она.
– В какую другую?
– В любую, какая тебе нравится, – сказала она. – У тебя есть деньги, чтобы поехать, куда ты захочешь.
– Куда захочу, – повторил я.
И тут вошел лысый небритый толстяк с хозяйственной сумкой. Он оттолкнул плечом меня и Рези от почтового ящика, извинившись с неизвинительной грубостью.
– Звиняюсь, – сказал он. Он читал фамилии на почтовых ящиках, как первоклассник, водя пальцем по каждой, долго-долго изучая каждую фамилию.
– Кемпбэлл! – сказал он в конце концов с явным удовлетворением. – Говард У. Кемпбэлл. – Он повернулся ко мне обвиняюще. – Вы его знаете?
– Нет, – сказал я.
– Нет, – повторил он, излучая злорадство. – Вы очень на него похожи. – Он вытащил из хозяйственной сумки «Дейли ньюс», раскрыл и сунул Рези. – Не правда ли, похож на джентльмена, который с вами?
– Дайте посмотреть, – сказал я. Я взял газету из ослабевших пальцев Рези и увидел ту давнюю фотографию, где я с лейтенантом О’Хара стою перед виселицами в Ордруфе.
В заметке под фотографией говорилось, что правительство Израиля после пятнадцатилетних поисков определило мое местонахождение.
Это правительство сейчас требует, чтобы Соединенные Штаты выдали меня Израилю для суда. В чем они хотят меня обвинить? Соучастие в убийстве шести миллионов евреев.
Человек ударил меня прямо через газету, прежде чем я успел что-нибудь сказать.
Я упал, ударившись головой о мусорный ящик.
Человек стоял надо мной.
– Прежде чем евреи посадят тебя в клетку в зоопарке, или что еще они там захотят с тобой сделать, – сказал он, – я хочу сам с тобой немножечко поиграть.
Я тряс головой, пытаясь очухаться.
– Прочувствовал этот удар? – сказал он.
– Да.
– Это за рядового Ирвинга Буканона.
– Это вы?
– Буканон мертв, – сказал он. – Он был моим лучшим другом. В пяти милях от Омаха Бич. Немцы оторвали у него яйца и повесили его на телефонном столбе.
Он ударил меня ногой по ребрам, удерживая Рези рукой: «Это за Анзела Бруэра, раздавленного танком „Тигр“ в Аахене».
Он ударил меня снова: «Это за Эдди Маккарти, он был разорван на части снарядом в Арденнах. Эдди собирался стать доктором».
Он отвел назад свою огромную ногу, чтобы ударить меня по голове. «А это за…» – сказал он, и это было последнее, что я услышал. Удар был за кого-то, тоже убитого на войне. Я был избит до бесчувствия.
Потом Рези рассказала мне, что за подарок был для меня в его сумке и что он сказал напоследок.
«Я – единственный, кто не забыл эту войну, – сказал он мне, хотя я не мог его услышать. – Другие, как я понимаю, забыли, но только не я. Я принес тебе это, чтобы ты избавил других от забот».
И он ушел.
Рези сунула веревочную петлю в мусорный ящик, где на следующее утро ее нашел мусорщик по имени Ласло Сомбати. Сомбати и в самом деле повесился на ней, но это уже другая история.
А теперь о моей истории.
Я пришел в себя на ломаной тахте в захламленной, жарко натопленной комнате, увешанной заплесневелыми фашистскими знаменами. Там был картонный камин, грошовый символ счастливого Рождества. В нем были картонные березовые поленья, красный электрический свет и целлофановые языки вечного огня.
Над камином висела цветная литография Адольфа Гитлера. Она была обрамлена черным шелком.
Я был раздет до своего оливкового нижнего белья и укрыт покрывалом под леопардовую шкуру. Я застонал, сел, и огненные ракеты впились мне в голову. Я посмотрел на леопардовую шкуру и что-то промычал.
– Что ты сказал, дорогой? – спросила Рези. Она сидела совсем рядом с тахтой, но я не заметил ее, пока она не заговорила.
– Не говори мне, – сказал я, заворачиваясь плотнее в леопардовую шкуру, – что я снова с готтентотами.
Глава двадцать седьмая.
Спасители – хранители…
Мои консультанты здесь, в тюрьме, – живые энергичные молодые люди – снабдили меня фотокопией статьи из нью-йоркской «Таймс», рассказывающей о смерти Ласло Сомбати, который повесился на веревке, предназначенной мне.
Значит, мне это не приснилось.
Сомбати отмочил эту шутку на следующую ночь после того, как меня избили.
Согласно «Таймс», он приехал в Америку из Венгрии, где в рядах Борцов за Свободу боролся против русских. Таймс сообщала, что он был братоубийцей, то есть убил своего брата Миклоша, помощника министра образования Венгрии.
Перед тем как уснуть навсегда, Сомбати написал записку и приколол ее к штанине. В записке не было ни слова о том, что он убил своего брата.
Он жаловался, что был уважаемым ветеринаром в Венгрии, а в Америке ему не разрешили практиковать. Он с горечью высказывался о свободе в Америке. Он считает, что она иллюзорна.
В финальном фанданго паранойи и мазохизма Сомбати закончил записку намеком, будто он знает, как лечить рак. Американские врачи, писал он, смеялись над ним, когда он пытался им об этом рассказать.
Ну, хватит о Сомбати.
Что касается комнаты, где я очнулся после того, как меня избили: это был подвал, оборудованный для Железной Гвардии Белых Сыновей Американской Конституции покойным Августом Крапптауэром, подвал доктора Лайонела Дж. Д. Джонса, Д. С. X., Д. Б. Где-то выше работала печатная машина, выпускавшая листовки «Белого Христианского Минитмена».
Из какой-то другой комнаты в подвале, которая частично поглощала звук, доносился идиотски-монотонный треск учебной стрельбы.
После моего избиения первую помощь оказал мне молодой доктор Абрахам Эпштейн, который констатировал смерть Крапптауэра. Из квартиры Эпштейнов Рези позвонила доктору Джонсу и попросила совета и помощи.
– Почему Джонсу? – спросил я.
– Он – единственный человек в этой стране, которому я могу доверять, – сказала она. – Он – единственный человек, который, я уверена, на твоей стороне.
– Чего стоит жизнь без друзей? – сказал я.
Я ничего не мог вспомнить, но Рези рассказала мне, что я пришел в себя в квартире Эпштейнов. Джонс посадил нас с Рези в свой лимузин, привез в больницу, где мне сделали рентген. Три ребра были сломаны, и меня забинтовали. Потом меня перевезли в подвал Джонса и уложили в постель.
– Почему сюда? – спросил я.
– Ты здесь в большей безопасности.
– От кого?
– От евреев.
Появился Черный Фюрер Гарлема, шофер Джонса, с подносом, на котором были яичница, тосты и горячий кофе. Он поставил поднос на столик возле меня.
– Болит голова? – спросил он.
– Да.
– Примите аспирин.
– Спасибо за совет.
– Мало что на этом свете действует, а вот аспирин действует, – сказал он.
– Республика – республика Израиль – хочет заполучить меня, – сказал я Рези с оттенком неуверенности, – чтобы… чтобы судить за… что там говорится в газете?
– Доктор Джонс говорит, что американское правительство тебя не выдаст, – сказала Рези, – но евреи могут послать людей и выкрасть тебя, как они сделали с Адольфом Эйхманом.
– Такой ничтожный арестант, – пробормотал я.
– Дело не в том, что какие-то евреи будут просто гоняться за вами туда-сюда, – сказал Черный Фюрер.
– Что?
– Я хочу сказать, что у них теперь есть своя страна. Я имею в виду, что у них есть еврейские военные корабли, еврейские самолеты, еврейские танки. У них есть все еврейское, чтобы захватить вас, кроме еврейской водородной бомбы.
– Боже, кто это стреляет? – спросил я. – Нельзя ли прекратить, пока моей голове не станет легче?
– Это твой друг, – сказала Рези.
– Доктор Джонс?
– Джордж Крафт.
– Крафт? Что он здесь делает?
– Он отправляется с нами.
– Куда?
– Все решено, – сказала Рези. – Все считают, дорогой, что лучше всего для нас убраться из этой страны. Доктор Джонс все устроил.
– Что устроил?
