Сергей Каледин - Записки гробокопателя
— Так! — чуть визгливым, но все равно очаровательным голосом крикнула Вита. — Родные, прощайтесь! Девушка едет в Европу!.. Господи, вон он!
По перрону бежал Рост с пузатой от газетного кулька авоськой. Он что-то буркнул родственникам и за шею, как живого, вытянул из авоськи скунса. Стеклянные глаза зверька хищно уставились на Виту.
— С ума сошел! — засмеялась Вита, накидывая мех на плечи. — Весна уже.
Пиво стало нагреваться. Юрка двинул сумку с бутылками под скамейку и подставил лицо под бесполезное апрельское солнце. Рост посапывал, уронив голову на кожаный воротник. Речной трамвайчик плыл к Ленинским горам, время от времени мягко шмякаясь на остановках то о левый, то о правый причал.
Весенняя река еще не освободилась от гадости: подернутая нефтяными подтеками вода несла оттаявшие бумажки, неутопающие бутылки и разноцветных селезней. Иногда трамвайчик натыкался на разломанные доски, они заныривали под него и в пузырях, как газированные, выныривали сбоку.
— Ленинские горы.
Недавно оттаявший пляж был пуст: горько дымились кучи прошлогоднего мусора, облезлые скамейки пустовали, земля смачно пружинила под ногами.
Рост вел Юрку к своему любимому месту, к церкви. Там он загорал в выходные и в свободные — по донорской справке — дни. Кровь он сдавал с незапамятных времен. Не столько из-за денег, хотя из-за них тоже, как из-за этих двух свободных дней.
Склон подсыхал кверху. Ростислав Михайлович повесил полевую сумку на сучок и разодрал по швам вынутый из кармана «Крокодил».
— Там дальше — хуже… Ходят. Здесь в самый девке раз, сверху церковь, снизу река.
Круглый стадион за рекой кричал песни, сюда они долетали притишенные расстоянием и вкусным дымом, вырастающим из мусорных куч.
Юрка открыл бутылку о бутылку, пробка косо метнулась в сторону.
— Юрка, Юрка… — вздохнул Рост, — уведут у нас Виточку. Выйдет твоя жена снова замуж, и Виталия туда же перекинется. Соединился бы ты с ней… со своей Лидой наново. Жен менять — только время терять.
— Вы Лиду не знаете… — робко возразил Юрка.
— Да не все ли равно! — фыркнул Ростислав Михайлович. — Теща зато какая!.. Живи не хочу, только радуйся.
Юрка подал ему открытую бутылку и стал обдирать вяленого леща, Рост засунул горлышко в рот как-то сбоку, не разжимая губ.
— Свежее. Сколько сортов пива, как думаешь?
— Черт его знает, — Юрка пожал плечами. — Десять, двенадцать…
— А четыреста не хочешь? Я в Венгрии даже вишневое пил.
— Во время войны?
— После. Пока в госпитале лежал… «И нальют вина и без чувства вины…»
— Чего нальют, кто? — не понял Юрка.
Ростислав Михайлович прикрыл глаза и уронил голову на грудь. Укололся о застежку молнии, открыл глаза и, позевывая, посмотрел вниз на набережную. Внизу на пустой набережной катался на роликовых коньках седой костлявый старик, голый по пояс. Он раскатывался, поворачивался, ехал задом, забавно семеня, чуть разведя руки в сторону, а ладони держа параллельно асфальту.
Ростислав Михайлович поглядел на старика и недовольно поморщился.
— Хреновый старикан. Коке-е-етливый…
— Чего он вам дался?
— Да так… Собою любуется дедушка… я здесь тоже катался до войны. Только на лошадях. От Осоавиахима. А еще раньше в манеже Гвоздевых в Гранатном переулке. Это мне лет было… восемь, девять, десять. Два рубля в час. Даже помню, как лошадей звали. Лимон, Мавра… мозоли от уздечки были между пальцами. До сих пор мимо пройти не могу. Подойду — нюхаю. И при нэпе лошади были. Мать санаторий в Черемушках арендовала. Чахоточных лечила. Там конюшня была. У меня пони свой персональный был. Плюмик. Матушка у меня все-таки была удивительная. Сколько раз лошадь сама по себе приходит, я — сам по себе, разбитый весь чуть не до смерти. Не боялась мать отпускать одного. Да и случись что — тоже, наверное, долго бы не переживала. Не любила она это занятие. И машины сама водила. И оборудование в санатории рентгенологическое устанавливала, отлаживала. Я помню, учился в пятой группе…
— Классе, — поправил Роста Юрка.
— Не было классов, представь себе. Группы и учителя назывались не по имени-отчеству, а дяди, тети. Директор школы, помню, тетя Наташа. Было тете Наташе тогда что-то лет семнадцать, по-моему. Да, так вот учился в пятой группе и, помню, сочинение писал. «У одного моего знакомого есть пони Плюмик».
— А почему «у знакомого»?
— А не популярно было достатком хвастаться. Не приветствовалось.
— Вы военное лучше что-нибудь расскажите… геройское.
— Так ведь что называть геройским. Геройское — не всегда героическое.
— Пойдете в этом году на Девятое мая? — нетерпеливо перебил его Юрка, надеясь все-таки добраться до настоящего героизма.
— Пойду? Побегу! Генерал Крылов должен приехать. Он мне пристрелку обещал…
— Это как?
— Это прыжок такой перед соревнованиями на неуправляемом куполе. Неспортивный прыжок. Никак все Крылова за жабры взять не мог. А тут пообещал сдуру… Теперь-то я его достану. Не помер бы только. В августе чемпионат дружественных армий по парашютному спорту. Вот я тут и… Красиво я Крылова купил. Что же это получается, говорю, Иван Поликарпович, как соревнования недружественных армий — я участвую, а как дружественных — так старый.
— Так вы же действительно старый, — засмеялся Юрка.
— Моя матушка умная женщина была и без предрассудков. Считала, что старость вообще не должна иметь место. Надо, говорит, до семидесяти работать, потом пару-тройку лет — переходной период и — на небеса. Я с ней, в сущности, согласен… Пенсия — не дело. Кстати, о пенсии. Опять ведь в командировку засылают. Послать бы их, да не больно в другое место возьмут — возраст пенсионный… А одно такое место есть… — Ростислав Михайлович даже прикрыл глаза от удовольствия. — КБ. В полуподвале. Рыбного хозяйства. Я сдуру зашел, так, обнюхаться… И чем же они занимаются, как ты думаешь? Сверхмалые подводные лодки. Сети проверять, дно смотреть. Разработки открытые. Ни тебе секретности, ничего… Да, а в чем главное-то? Конструктор — он же испытатель: начертил и — милости просим — опробуйте. Плохо сделал — второго раза уже не представится. КБ это, не поверишь, снится мне иной раз. И взяли бы, с радостью взяли, да уж больно мало платят. Третьей категории КБ. Если бы один, я бы пошел. А девки? Им еще два курса…
Рост вдруг отключился и, сонно посапывая, уронил голову на грудь.
Старик внизу разогнался и сделал ласточку. Ласточкой подъехал к скамейке, где лежала его одежда. Потом отстегнул ролики и стал прохаживаться…
Рост не просыпался. Юрка тихонько вытянул ноги, сунул руки под голову и стал смотреть в небо. Прошло полчаса, может, час…
— Пивко-то еще осталось? — вдруг открыл глаза Рост. — Давай допьем, да и собираться. Время.
Они снова устроились на самом носу речного трамвайчика. И снова Рост задремал.
— Ростислав Михайлович! Ну что вы все время спите!
Рост открыл глаза.
— Вита когда от немцев прибудет? Пора вроде.
— А кто ее знает. Она же не говорит. Чтоб не встречали.
— Слушай, Юрк, а сестренка-то у нее не ахти. Не показалась она мне.
— Да и вы ей, — усмехнулся Юрка. — У нее даже личико скосоротило, когда вы на вокзале появились.
— Ну так парень-то какой! — Рост подбоченился и провел пальцем по несуществующим усам. — Девки — вереницей.
— Расскажите героическое, — проканючил Юрка. — Военное.
Рост зевнул.
— Не мое амплуа. — Он потер грудь посередине. — Пиво, что ль, старое, изжога… Сроду не было.
— Сегодняшнее. Соды дома выпейте. Расскажите, Ростислав Михалыч.
— Вот пристал как банный лист. Что я тебе, чтец-декламатор? Кстати, о декламаторах: стишок могу. Называется «Бад-Феслау». Собственного сочинения. Только без вопросов. Понял — понял, нет — значит, нет… И нальют вина… И без чувства вины поднимут круглые кружки выше за тех, кто выжил, за тех, кто вышел сухим из воды и живым из войны.
За тех, кто ни разу не был убитым, за кем война не защелкнула пасть, за тех, кому не случилось пасть смертью храбрых на поле битвы.
На поле битвы… на битом поле с прибитым овсом и подбитыми танками, где вороны трудятся над останками, а трупы тихо хохочут от боли.
Выпьют за бомбы, что не упали, за неразорвавшиеся мины, за осколки, прошелестевшие мимо, за пули, которые не попали.
За тех, кто пережил, выжил, ожил, за тех, кто не спит замогильными снами, за тех, кто вынес из боя знамя из собственной продырявленной кожи…
3
— Тещенька тебя! — прокричал в коридоре Михаил Васильевич.
Юрка подскочил к телефону.
— Я приехала, — прокартавила Вита. — Собака жива? Привези: опять у меня рожа на ноге. Еле доползла. Сметаны по дороге купи.
