Орхан Памук - Новая жизнь
Он собирался говорить и дальше, но в зал нижнего этажа гостиницы, который никак нельзя было назвать вестибюлем, вошел человек в красном галстуке. Филин произнес: «Мы будем блокировать противника всю ночь» — и исчез. Я видел, как он вышел вслед за другим продавцом в темноту ночных улиц.
Я стоял перед лестницей, по которой поднялась Джанан. У меня горела голова и дрожали колени — может, от ракы, а может, от кофе, а еще колотилось сердце и вспотел лоб. Я побежал к телефону, набрал номер — не та линия, опять набрал, ошибся номером и опять набрал тебя, мама… Мама, мама, ты слышишь меня, я женюсь, сегодня вечером, уже скоро, сейчас, на Ангеле, да мы уже поженились, наверху в комнате, надо подняться по лестнице, мама, не плачь, обещаю вернуться домой, мама, не плачь, я вернусь однажды с Ангелом на руках.
Почему я раньше не замечал, что за клеткой с канарейкой висит зеркало? Когда поднимаешься по лестнице, смотрится оно странно.
Комната номер девятнадцать, где Джанан, открыв дверь, встретила меня с сигаретой в руке, а затем подошла к окну и стала смотреть на городскую площадь, казалась мне чей-то сокровищницей, гостеприимно открытой для нас. Безмолвие.
Жара. Полутьма. Две кровати — одна напротив другой.
Из раскрытого окна падал печальный свет, освещая тонкую шею и длинные волосы Джанан, а нервный и нетерпеливый (или мне так казалось?) дым сигареты поднимался от ее губ, которых я не видел, в горестную тьму, скопившуюся от многолетнего дыхания жителей Гудула в небесах — тех, кто не мог уснуть, тех, кто спал некрепко, и тех, кто уснул навек.
Снизу послышался пьяный хохот — наверное, кого-то из продавцов, хлопнула дверь. Я увидел, как Джанан бросила непотушенную сигарету вниз и, словно ребенок, смотрела, как летел, переворачиваясь, красноватый огонек. Я подошел к окну и тоже, сам того не замечая, стал смотреть вниз, на улицу, на площадь. Мы долго смотрели в окно, так, будто разглядывали обложку новой книги.
— Ты тоже много выпила? — осведомился я.
— Да, — весело ответила она.
— Как долго это будет продолжаться?
— Дорога, что ли? — весело спросила она. И показала на дорогу, которая вела от площади к кладбищу, а перед кладбищем сворачивала к автовокзалу.
— И где она, по-твоему, закончится?
— Понятия не имею. Но хочу дойти туда, куда она уведет. А что, лучше сидеть и ждать?
— Деньги почти закончились, — заметил я.
Темная дорога, на которую только что указывала Джанан, озарилась ярким светом автомобильных фар. Въехав на площадь, машина остановилась.
— Мы никогда туда не дойдем, — произнес я.
— А ты выпил больше меня, — сказала она.
Из машины вышел человек и, закрыв дверь, пошел в нашу сторону, не замечая нас. Он беспечно наступил на окурок сигареты, брошенной Джанан, — так ходят те, кто безжалостно губит чужие жизни, и вошел в отель «Удача».
Над Гудулом воцарилась бесконечная тишина, будто в милом маленьком городке людей не было. Где-то вдалеке залаяли собаки, и опять наступила тишина. Листья платанов и каштанов дрожали от незаметного ветра, но шелеста слышно не было. Должно быть, мы долго молча стояли перед окном, глядя на улицу, словно дети в ожидании праздника. С памятью словно что-то произошло — я помнил каждую секунду в отдельности, но не мог сказать, шло время или остановилось. А потом Джанан сказала:
— Нет-нет, пожалуйста, не трогай меня! Ни один мужчина ко мне еще не прикасался!
Мне показалось, что городок, видневшийся из окна, существует только в моем воображении, со мной так часто бывает, когда я вспоминаю прошлое. А может, передо мной не настоящий городок, а тот, что изображен на почтовых марках серии «Наша страна»? И я его рассматриваю? Те крохотные города на марках всегда казались мне не реально существовавшими площадями и улицами, по которым можно гулять, разглядывая пыльные витрины, и где можно купить пачку сигарет, а какими-то воспоминаниями.
Город Фантазии, подумалось мне. Город Воспоминаний. Я знал, что подспудно ищу зрительного подтверждения неизгладимо горькому воспоминанию — я осмотрел пространство под деревьями по темным сторонам площади, тускло светившиеся тракторные шины, перегоревшие буквы вывесок над банком и аптекой, спину старика на улице, несколько окон… И, словно дотошный фотолюбитель, который смотрит не фотографию площади, а пытается определить место, где стоял фотограф, я стал мысленно смотреть на себя со стороны, на себя, стоявшего у окна второго этажа отеля «Удача». Все происходило как в зарубежных фильмах, которые мы видели в автобусах: сначала общий план города, потом — квартал, затем — двор, дом, окно… И пока сам я стоял у окна маленького отеля в далеком поселке, а ты, усталая, лежала за этим окном на одной из кроватей в уже запылившемся платье, я смотрел на нас обоих сквозь объектив камеры: сначала на нашу страну, на пути, что мы прошли, на городишко, площадь, отель и окно. Казалось, эти воображаемые, едва запомнившиеся мне города, деревни, фильмы, заправки и пассажиры смешались где-то в глубине моей души, рождая боль и чувство потери, но я не понимал, передалась ли мне эта грусть от городов, старинных вещиц и пассажиров или же, рожденная моей болью, она разнеслась по стране, по всему миру.
Лиловые обои на стене у окна напомнили мне карту. На электрической печке в углу было написано «Везувий», а я только вечером познакомился с человеком, продававшим их. Напротив, из крана над умывальником, капала вода. Дверь шкафа не закрывалась, и поэтому в зеркальной поверхности ее отражались комод, стоявший между кроватями, и лампа на нем. Лампа мягко светила на покрывало с лиловыми листиками и на уснувшую на этом покрывале одетую Джанан.
Ее каштановые волосы слегка отливали рыжиной. И как я до сих пор не замечал этого?
Я подумал, что я много чего не замечал. В голове все перепуталось. Среди этой неразберихи проносились усталые мысли, кряхтя и сбрасывая скорость, словно сонные, призрачные грузовики, проезжавшие мимо закусочных на неизвестных перекрестках, а за спиной я слышал дыхание девушки моей мечты, мечтавшей во сне о другом.
Да ляг ты рядом, обними ее, ведь когда люди так долго вместе, их начинает тянуть друг к другу! Кто же такой этот Доктор Нарин? Я, не выдержав, повернулся и стал смотреть на ноги моей красавицы, как вдруг вспомнил: братья, братья ждут меня на улице, в ночной тиши, ждут и строят козни. Появившийся в тишине мотылек летает вокруг лампочки, больно обжигая крылышки. Целуй ее долго-долго, пока не вспыхнет пламя и не охватит вас обоих. Слышал ли я музыку или то был мой разум, транслировавший по заявке наших радиослушателей песню «Ночь зовет»? Моим ровесникам, собратьям-мужчинам, чьи сексуальные страсти не утолены, хорошо известно, что на самом деле зов ночи — это поход на улицу, поиски пары таких же отчаявшихся парней, как и ты, жалобы друг другу, взаимная ругань, изготовление бомбы, от которой кто-нибудь да взлетит на воздух, и — наверное, ты поймешь меня, Ангел, — сладострастное сплетничание о тех, кто подготовил международный заговор, который и обрек нас на эту убогую жизнь. Полагаю, что эти-то сплетни и считаются впоследствии «историей».
Я смотрел на спящую Джанан около получаса, может, минут сорок пять, ну ладно-ладно, самое большее — час. Затем открыл дверь, вышел, запер дверь снаружи, а ключ опустил в карман. Моя милая осталась там, а отвергнутый я оказался в ночи. Поброжу по улице, вернусь и обниму ее. Выкурю еще сигарету, вернусь и обниму ее. Выпью где-нибудь, наберусь немножко храбрости, вернусь и обниму ее.
Ночные заговорщики обступили меня на лестнице. «Вы Али Кара? — спросил один из них. — Поздравляю вас, вы приехали сюда, вы так молоды». «Если присоединитесь к нам, — добавил второй — примерно того же роста, примерно того же возраста, примерно в таком же темном пиджаке с примерно таким же тонким галстуком, — мы покажем вам, что произойдет завтра, когда подымется шумиха».
Они держали сигареты словно пистолеты с алеющими наконечниками, нацелив их мне в лоб и заговорщицки улыбались. «Мы хотим не пугать вас, а предупредить», — добавил второй. Я понял, что здесь, в ночи, они искали тех, кто перейдет на их сторону.
Теперь мы шагали по улицам, не видимым аисту, мимо бутылок с ликером и жирных дохлых крыс. В каком-то переулке, где мы не прошли и двух шагов, вдруг открылась дверь, и нам в лицо ударил резкий запах перегара и анисовой водки. Я сел за грязный стол, покрытый клеенкой, и, залпом выпив две рюмки ракы — ну-ну, это всего лишь лекарство! — узнал нечто новое о моих друзьях, о счастье и о жизни.
Сыткы-бей, заговоривший со мной первым, торговал пивом в городе Сейдишехире. Он поведал мне, что его работа вере не противоречит. Ведь если немножко подумать, можно понять, что пиво — не вода со спиртом, как ракы. «А пузырьки в нем — просто газировка», — сказал он, заказав бутылку пива «Эфес» и выпив ее в стакан. Второй мой приятель не обращал внимания на подобные проблемы и тревоги — он торговал швейными машинами и сейчас стремительно и напористо погружался в самую пучину жизни, — так пьяные или сонные водители грузовиков ночью влетают в плохо освещенные столбы линии электропередач.
