Тауфик аль-Хаким - Избранное
Лишь один человек был печален и грустно смотрел на всех, предчувствуя, что его надеждам не суждено осуществиться. То был маленький Мухсин. Уныло стоял он у стены, поняв, что гнался за несбыточной мечтой. Он вовсе не участник ансамбля и никогда им не был. Певицы собираются уехать без него, они не нуждаются в его услугах, он им не нужен. Вот его подруги, Хафзия, Нагия, Сельма, все они заняты только собой, не думают о нем и в эту минуту даже не помнят о его существовании.
Мухсин не сводил умоляющего взгляда с наряжавшейся перед зеркалом Лабибы. Но, поглощенная своими делами, она тоже не думала о нем. Она его забыла.
Мальчик жестоко страдал от мысли, что всеми покинут. Он разразился слезами и, топая ногами, закричал:
— Возьмите меня с собой! Я тоже поеду!
Но мать не соглашалась его отпустить.
Мухсин пришел в ярость и совсем разбушевался. Шахла и певицы тщетно пытались его успокоить. Но он решил во что бы то ни стало ехать с ними и гневно кричал:
— Поеду! Поеду! Хочу ехать! Хочу посмотреть свадьбу! Я никогда не был на свадьбе!
Шахла слегка подсмеивалась над ним, но в конце концов сжалилась. Подойдя к мальчику, она ласково шепнула, что постарается уговорить его мать отменить свое запрещение.
Мухсин тотчас же успокоился и устремил на нее взгляд, полный благодарности и надежды. Он знал, что его мать не откажет певице, которая после многолетней дружбы стала как бы членом семьи и пользовалась ее полным доверием.
— Не беспокойся за него, когда он со мной, — говорила Шахла. — Я не спущу с него глаз. Пусть едет, раз ему так хочется.
И Лабибе удалось убедить мать Мухсина. Та немного поколебалась, но, уступая настояниям Шахлы, в конце концов согласилась и отпустила сына.
Мухсин подслушивал за дверью, и сердце его трепетало от страха и надежды. Как только он понял, что мать дала разрешение, он с радостными воплями стал носиться по всему дому, требуя свой новый костюм и сообщая каждому встречному, и служанкам и певицам, что тоже едет на свадьбу.
В глубине своего маленького сердца он сохранил к Шахле чувство, сильнее простой благодарности, глубокое чувство, которого он тогда еще не понимал.
Когда экипаж с ансамблем остановился перед домом, в котором происходила свадебная церемония, уже наступил вечер. Напротив дома была выстроена большая беседка, освещенная светильниками и лампами, разукрашенная треугольными и квадратными флажками, красными, желтыми, зелеными. По обеим сторонам дороги, ведущей к дому, стояли прямые ряды газовых фонарей, делая ее чем-то похожей на аллею сфинксов около карнакского храма.
В беседке на стульях, скамейках и деревянных табуретках сидели многочисленные гости, имена которых были известны одному лишь Аллаху. Даже устроители свадьбы не разделяли его осведомленности. Лишь немногие из присутствующих получили приглашение, большинство же пригласили себя сами и не имели представления даже об имени невесты.
Официанты и лакеи в черных фраках сновали среди собравшихся, разнося на огромных подносах бокалы розового шербета. Гости протягивали руки к угощению, стараясь поскорее урвать свою долю.
В углу беседки устроился военный оркестр. Барабаны, флейты и медные трубы оглушали присутствующих на этом великолепном торжестве.
Как только певицы подъехали к дому, в толпе поднялось необычайное волнение. Два лакея бросились к экипажу, чтобы помочь «знаменитой госпоже» выйти.
Торжественной, величавой поступью, сверкая своими уборами и драгоценностями, из экипажа вышла Шахла. Золотые ожерелья, звенящие ножные браслеты и шелковое платье, расшитое золотыми нитками и блестками, — все сверкало на ней в ярком свете ламп, словно то была не женщина, а спустившаяся на землю ослепительная звезда.
Госпожа Шахла подобрала полы изара и тщательно закуталась в него. Оглянувшись на участниц ансамбля, она велела им следовать за собой. Певицы взяли свои инструменты, и, горделиво покачиваясь, госпожа Шахла направилась к дому. За нею шел маленький Мухсин в нарядном праздничном костюме.
Заметив, что все его подруги несут инструменты: Нагия — лютню, Хафиза — барабан-дарбуку, Сельма — бубен, Мухсин готов был расплакаться: он тоже желает нести какой-нибудь инструмент! Разве он не такой же музыкант, как они все?
Тщетно старалась Шахла успокоить и отвлечь мальчика. Наконец она велела дать ему кастаньеты и, ласково улыбаясь, сказала:
— На, понесешь кастаньеты, малыш. Это как раз тебе по росту.
Она хотела взять Мухсина за руку, но мальчик наотрез отказался. Он пойдет за ней, как полагается участнику ансамбля. Только так, и не иначе!
Наконец Шахла со своей свитой, предшествуемая слугами и лакеями, подошла к подъезду. Гости провожали ее восхищенными взглядами, улыбками и комплиментами; в толпе то и дело слышались игривые шутки и остроты.
— Эй, посторонись, дай взглянуть!
— Ну и ну! Просто загляденье!
— Взгляни на нас хоть разок, красавица!
— Эй, ты, не толкайся! Ха-ха-ха!
Возгласы не смолкали, пока певицы не скрылись за дверью.
Госпожа Шахла вошла в дом и очутилась в большом зале, полном женщин в роскошных туалетах, усыпанных драгоценностями.
Как только певица появилась на пороге, к ней подошли устроительницы торжества и мать новобрачной. Они встретили Шахлу подобающими знаменитой певице почестями и провели ее к широкому помосту, покрытому шелковыми подушками и мягкими тюфячками; подушки образовали круг, в центре которого возвышалось кресло, предназначенное госпоже Шахле.
Мухсин привлек к себе взоры всех собравшихся, и мать невесты спросила Лабибу:
— Это твой сын, да будет над ним имя Аллаха?
Но мальчик не дал Шахле ответить и быстро произнес тоненьким голоском, указывая на кастаньеты, которые держал в руках:
— Нет! Я из ансамбля!
Услышав, как важно и гордо он произнес эти слова, все весело засмеялись. Мать невесты хотела поцеловать Мухсина, но он спрятался за спины певиц. Заняв свои места на подушках, девушки стали настраивать инструменты, болтая между собой.
Слепая Сельма расспрашивала, правда ли, что хозяева дома так богаты, как о них говорят, и верно ли, что у них каждый день едят гусей и сдобные булки. Ее подруги критически осматривали все уголки комнаты. Их взоры притягивал воздвигнутый посреди зала балдахин, обшитый белым шелком. Под ним стояло роскошно убранное ложе новобрачных. Освещенный светильником купол балдахина тоже был подбит белым шелком и походил на небесный свод. С купола свешивалось множество гирлянд жасмина, померанца и белых роз.
Жених с невестой еще не прибыли, так что певицам пришлось пока ограничиться критикой гостей. Торжественное начало указывало на то, что свадьба действительно будет пышной. Лютнистка Нагия воскликнула:
— Да, видно, это и вправду люди с деньгами. Не мешало бы им угостить нас хорошими сигаретами! Ведь дым увеселяет сердце.
— Тише ты, глупая! — шепотом остановила ее Шахла. — К нам идет мать невесты.
Хозяйка дома подошла к Шахле и учтиво спросила, не может ли она оказать любезность и спеть, пока накрывают столы, хоть одну песню. Гостям не терпится ее послушать.
— С удовольствием, — вежливо ответила певица. — Я к твоим услугам, ханум. Но мои девушки просят сигарет, а мне бы хотелось выпить чашечку кофе без сахара. Малышу, имя Аллаха над ним…
— Мне то же самое, что и им! — перебил ее Мухсин.
— Сигарет? — укоризненно воскликнула Шахла. — Все, что хочешь, только не это! Как тебе не стыдно, Мухсин! — Она быстро повернулась к хозяйке дома и шепнула: — Ему — бокал шербета.
— И только? — удивилась хозяйка. — Гость дорогой, а просьба дешевая. Пожалуйста, сестрица, сию минуту! Послушай, госпожа Шахла, прошу тебя, не церемоньтесь! Наш дом — ваш дом, требуйте, чего пожелаете! Спой нам сегодня так, чтобы мы всю жизнь тебя вспоминали. Блистай, сверкай, звени! Пусть этот вечер будет самым лучшим в нашей жизни.
И она быстро удалилась, спеша исполнить просьбу певиц.
Подняв глаза, Шахла окинула взглядом собравшихся. Все с нетерпением и восхищением смотрели на все. Певица улыбнулась, и сейчас же послышался чей-то громкий голос:
— Госпожа Шахла, спойте, пожалуйста, песню: «Возлюбленный скрылся, и сердце мое растаяло».
Шахла кивнула, выражая согласие. Женщины смеялись, кто игриво, кто одобрительно, а кто удивленно и укоризненно: все старались рассмотреть ту, у которой хватило смелости громко произнести: «Возлюбленный скрылся, и сердце мое растаяло».
Прошел час, а певицы все еще настраивали инструменты, дымили сигаретами, пили кофе, освежались шербетом, болтали и сплетничали. Они явно старались вызвать у слушательниц скуку и нетерпение. Это было одним из основных правил представительниц их профессии. Быть может, единственное искусство, которым египетские певицы владеют в совершенстве, это удивительная способность выводить слушателей из терпения, заставляя их часами ждать.
