Дэвид Николс - Мы
Что касается сюжета, это вам не «Идентификация Борна», но я все равно получил удовольствие. Это фильм о поэзии, вызове, бурном веселье и растерянности юности – не обязательно моей юности, чужой юности, – и на Алби он произвел глубочайшее впечатление; мой сын так увлекся фильмом, что на время даже забыл о бутылке, к которой до того без конца прикладывался, он сидел на пятках, выпрямив спину, положив руки на бедра, в позе, в которой я его видел на уроках физкультуры в начальных классах.
Небо потемнело, и проекция стала четче, мимо экрана проносились ласточки, а может быть, и летучие мыши, или то и другое, но Алби все сидел, отождествляя себя с главным героем, несмотря на то что (справедливо будет заметить) детство у него было очень стабильное. Время от времени я поворачивался и смотрел на его профиль, освещенный экраном, и меня захлестывала любовь к нему, к обоим, к нам, Петерсенам, этакий маленький взрыв любви и обожания, убеждения, что наш брак, наша семья не так уж плоха, даже лучше, чем у многих, и мы обязательно выстоим.
В общем, фильм произвел очень хорошее впечатление, вызвал приятные чувства, но слишком быстро закончился. Последний кадр застыл на экране, Антуан Дуанель смотрел на нас с экрана своим особым взглядом, и Алби растирал себе щеки ладонями, словно стараясь загнать слезы обратно в глаза.
– Это самый великий долбаный фильм из всех, что я видел в своей жизни.
– Алби, так ли необходимо прибегать к подобному языку? – поинтересовался я.
– А какая потрясающая работа оператора!
– Да, операторская работа мне тоже понравилась, – с надеждой вякнул я, но Алби уже обнимался со своей матерью, они оба хохотали, а потом он убежал в летнюю ночь, мы же с Конни, слишком пьяные, чтобы рискнуть снова оседлать велосипеды, взялись за руки и пошли домой через 13, 5, 6 и 7-й округа, словно юные влюбленные.
47. Затрудненность второго свидания
Несмотря на мою докторскую степень, сложная дилемма, что делать на втором свидании, полностью меня доконала. Каждый ресторан казался либо слишком официальным и роскошным, либо чересчур обыденным и обшарпанным. Конец февраля, значит идти в Гайд-парк холодно, а мой обычный выбор – кинотеатр – в данном случае тоже не подходил. Мы не сможем разговаривать в зале. Я не смогу на нее смотреть.
Мы договорились встретиться на четырехугольной площадке кампуса, недалеко от лаборатории, где я трудился над статьей. После окончания художественной школы Конни работала четыре раза в неделю в коммерческой галерее в Сент-Джеймсе. Работа ей не нравилась – бездарная живопись, у посетителей больше денег, чем вкуса, – но позволяла ей оплачивать жилье, пока она трудилась над своими картинами в маленькой студии Восточного Лондона, которую снимала на паях с друзьями – коллективом, как они говорили, – и каждый из них ждал собственного прорыва. В качестве карьерного плана все это казалось безнадежно неопределенным. Но галерея в Сент-Джеймсе по крайней мере означала, что Конни было чем платить за квартиру и питание. Запинаясь, я проинструктировал ее по телефону обо всех подходящих автобусных маршрутах, а именно 19-м, 22-м и 38-м.
– Дуглас, я выросла в Лондоне, – сказала она. – Я знаю, как ездить на автобусе. Увидимся в шесть тридцать.
В шесть двадцать два я уже стоял под башенными часами, уставившись в «Биохимик», глаза скользили по строчкам, но без всякой пользы; в шесть сорок я продолжал пялиться в журнал, когда сначала услышал ее, а потом уже увидел; высокие каблучки редко постукивали в этой части кампуса.
В наш век цифровых технологий мы имеем в своем распоряжении электронные средства, позволяющие воскресить в памяти более или менее любое лицо. Но в то время лица были как телефонные номера: мы старались запомнить самые важные. Однако снимки, сохраненные в моем воображении на прошлой неделе, начали блекнуть. Скромный и трезвый в этот ветреный и серый будничный день, буду ли я разочарован?
Ничего подобного. Действительность превзошла все мои ожидания: чудесное лицо, обрамленное поднятым воротником длинного черного пальто; под ним старомодное платье ржаво-красного цвета; тщательно наложенная косметика; темные глаза, губы цвета платья. Тарелка жареных креветок в «Крысе и попугае» перестала быть вариантом.
Мы поцеловались неловко: мне досталась мочка уха, а ей – волосы.
– Ты выглядишь потрясающе.
– Ты о платье? Да что ты, мне приходится носить его на работу, – сказала она, словно подразумевая: наряжалась не для тебя; прошло восемь секунд, а уже халтурный поцелуй и воображаемый щелчок по носу.
Вечер растянулся перед нами, как канат через широкий каньон. Чтобы подчеркнуть важность события, я надел свой лучший пиджак из эпатажного шоколадного вельвета и вязаный галстук цвета темной сливы. Ее рука потянулась к узлу и поправила его.
– Очень мило. Боже правый, а ты на самом деле носишь ручку в нагрудном кармане.
– Как ученый, я обязан. Это моя униформа.
Она улыбнулась:
– Ты здесь работаешь?
– Вон там, в лаборатории.
– А плодовые мушки?
– Они внутри. Хочешь взглянуть?
– А можно? Я всегда думала, что все лаборатории засекречены.
– Только в кино.
Она вцепилась в мою руку обеими руками:
– В таком случае я должна увидеть плодовых мушек!
48. Инсектарий
Она рассматривала облако мушек, придвинув лицо к самой сетке, как завороженная. Можно подумать, я привел ее к вольеру с единорогом.
– А почему плодовые мушки? Почему не муравьи, или жуки, или другие насекомые?
Я не мог сказать, был ли ее интерес искренним, преувеличенным или притворным. Возможно, она рассматривала инсектарий как вид художественной инсталляции; я знаю, такие экспонаты существуют. Какова бы ни была причина, я жаждал услышать вопрос типа «почему плодовые мушки?» и начал рассказывать о быстром размножении, простом содержании, ярко выраженном фенотипе.
– А это?..
– Непосредственно наблюдаемые характеристики, признаки, проявления генотипа и окружающей среды. В случае с плодовыми мушками – укороченные крылья, пигментация глаза, изменение в генитальном строении.
– «Генитальное строение». Название моей группы.
– Оно означает, что можно увидеть признаки мутации за очень короткий период. Плодовые мушки – это эволюция в действии. Вот поэтому мы их и любим.
– Эволюция в действии. А что вы делаете, когда хотите изучить их генитальное строение? Только, пожалуйста, пожалуйста, не говори, что вы всех их убиваете.
– Обычно мы их оглушаем.
– Крошечными дубинками?
– Углекислым газом. Спустя какое-то время они приходят в себя и продолжают заниматься сексом.
– Мои типичные выходные.
Прошла секунда.
– Так что, можно, я возьму себе одну? Я хочу… – она прижала палец к стеклу, – вон ту.
– Это тебе не аквариумные рыбки. Это научные инструменты.
– Да ты посмотри – я им понравилась!
– Наверное, потому, что от тебя пахнет старыми бананами! – Прошла еще секунда. – На самом деле от тебя не пахнет старыми бананами. Прости, я не знаю, почему так сказал.
Она посмотрела через плечо и улыбнулась, и я представил ей Брюса, нашего лабораторного питомца, из желания показать, что не только богемная публика умеет хорошо проводить время.
49. Осторожность
Экскурсия продолжалась. Я показал ей холодную комнату, где мы оба отметили, какой там холод, и комнату с температурой 37 градусов.
– Почему тридцать семь градусов?
– Потому что это температура внутри человеческого тела. Именно так себя ощущаешь внутри кого-то.
– Эротично, – сказала Конни с непроницаемым лицом, и мы двинулись дальше.
Я показал ей сухой лед, я показал ей центрифугу в действии. Мы посмотрели в микроскоп на поперечное сечение крысиного языка, зараженного паразитами. О да, это было невероятное свидание, и я начал замечать удивленные лица моих коллег, как обычно задержавшихся на работе; они смотрели с открытым ртом и поднятыми бровями, как эта прелестная женщина разглядывала колбы и пробирки. Я подарил ей несколько чашек Петри, чтобы она смешивала краски.
Когда она все осмотрела, мы пошли, по ее предложению, в крошечный восточноевропейский ресторанчик, мимо которого я проходил много раз, но даже никогда не думал туда заглянуть. Тускло освещенный, он был похож на фотографию в коричневых тонах. Сутулый древний официант принял наши пальто. По инициативе Конни мы пили водку из маленьких толстых рюмок, потом ели бархатистый суп цвета бургундского вина, вкуснейшие плотные клецки, блины и пили тягучее красное вино, сидя рядышком в углу почти пустого зала; вскоре голова у нас затуманилась, мы почти расслабились, на душе было радостно. Снаружи дождь, запотевшие окна, пылающий электрокамин – чудесно.
