Эдуард Лимонов - Американские каникулы
Некоторое время поебавшись с Лелей — я всегда с ней ебался, когда приезжал в Нью-Йорк, — я занятие это прекратил за полной ненадобностью, поскольку мы уже ебались даже не дружески, но как брат и сестра. Образовавшаяся за несколько лет родственность превратила наш секс (во всяком случае мой) в шутку. В шутливую возню. Помыкавшись по Нью-Йорку, пожив в отеле, после того как сбежал от Лели (она любезно оставляла меня жить в ее апартменте), я снял комнату у поэтессы Джоан Липшиц на Верхнем Ист-Сайде и засел за работу над новой книгой, сорок страниц которой я привез с собой из Парижа. Каждый вечер я выходил на Бродвей, оставляя за собой от четырех до десяти страниц нового романа. Но, увы, мне еще предстояло убивать вечера.
Леля, которой нечего было делать после работы официанткой в ресторане, хотела со мной общаться, и ее подруга Элиз, она же — Лиза, тоже хотела со мной общаться. Я спал с ними двумя, с Лелей и Элиз, или, если хотите, «они спали со мной обе», и почему же нам было не пообщаться? В этот приезд кроме Лели я уже успел попасть в одну постель и с Элиз… Обстоятельства жизни Элиз, темной брюнетки моего роста, непрерывно менялись. В описываемый период она была рыжая, работала в галерее и жила в квартире румына, который, как она утверждала, ее не ебал и находился в Гималаях, разыскивая там места для съемок будущего фильма о… снежном человеке — йети.
Одну минутку, читатель, сейчас я соединю Лелю, Элиз и себя с Диким Алексом…
Проснувшись с Элиз в одной постели, я, естественно, потянулся к теплой пизде — как же иначе. Однако меня ожидал сюрприз. Ответив на мои поцелуи и предварительные действия своими поцелуями и предварительными действиями, Элиз, когда дело дошло до непосредственного полового акта, вдруг попросила меня подождать немного и, встав с постели — постель находилась на высокой антресоли, — достала из одного из шкафчиков румына и принесла в постель, протянув мне робко, что бы вы думали?.. Презерватив…
Я долго хохотал. Потом разозлился. Перед самым моим отъездом в Париж Элиз была некоторое время чем-то вроде моей герл-френд. Во всяком случае, она много ебалась со мной, мы вместе посещали рестораны и… Кажется, это было все, что мы делали, но появление презерватива меня обидело.
Оказалось, что по стране, наводя ужас на доселе весело и с энтузиазмом предававшееся сексуальным утехам население, гуляет зловещий херпис.
— Он такой, Лимонов… — со страхом объявила Элиз. — Он у всех… Херписом больны двадцать миллионов!
В двадцать миллионов я не поверил. Я сказал, что я из Европы и к их американским болезням не имею никакого отношения. Еще я высказал предположение, что херпис, как и гей-канцер[25], придумало и распространяет Си Ай Эй, дабы остановить декадентское гниение, охватившее население Соединенных Штатов. Такие, как они есть, — все время ебущиеся секс-маньяки, нимфоманки и гомосексуалисты — не смогут противостоять советскому нашествию на Америку. Дабы приструнить свое население, специалисты Си Ай Эй по пропаганде взяли две редкие формы болезней (а их существуют сотни, если не тысячи видов) и подсунули их прессе. Пресса послушно превратила их в эпидемии.
— Президенту Рейгану нужны здоровые, краснощекие американские семьи, — сказал я Элиз. — Евангелистам и вновь рожденным христианам нужны здоровые семьи… Операция «гей-канцер — херпис» наверняка снизила внебрачную сексуальную активность американцев вдвое, если не в десять раз… И укрепила американскую семью. И тем самым укрепила американскую государственность.
Презерватив я одеть на член отказался. Я терпеть не могу резину в любом виде.
От нечего делать девушки вдруг пригласили меня на обед. В квартиру румына, бродящего в Гималаях. Вместе с собой я взял на обед французского юношу Тьерри, моего приятеля, прилетевшего со мной в Нью-Йорк на одном самолете. Ему негде было жить, посему я договорился с Лелей, что она возьмет Тьерри к себе на некоторое время, пока они друг другу не остопиздят…
И вот мы сидели и предавались дружескому трепу на фоне зеленых растений гималайского румына, каковые занимали два обширных окна и взбирались на антресоль, ту самую, где стоит кровать и несколько утр тому назад Элиз протягивала мне презерватив.
Как многие женщины ее возраста, Леля — алкоголик. По мере того как понижался уровень калифорнийского «Шабли» в галлоновой бутыли зеленого стекла, Леля становилась все более придирчивой и снова и снова повторяла Тьерри условия его пребывания в ее квартире. Почему-то Леля особенно упирала на то, что француз должен будет тщательно мыться всякий раз, когда он будет ложиться в ее постель…
Рассеянно прислушиваясь к теперь уже пьяному голосу Лели, я невнимательно разговаривал с Элиз. Мы ожидали китайскую еду, заказанную по телефону в ближайшем ресторане. Чувствовал я себя прекрасно, за день успел написать восемь страниц книги и сидел, попивая вино с женщинами, которые меня по-своему любили и уважали, как бы с членами моей семьи, и посему мне было спокойно и хорошо, как, возможно, человеку бывает спокойно и хорошо, если он сидит меж любимых сестер. Тьерри при желании мог сойти за младшего брата…
Улыбающийся деливери-китаец принес еду, и девушки настояли на том, что платят за еду они. Я согласился и только вручил китайцу доллар за услуги. Сунув мой доллар в карман, китаец, медленно пятясь к двери, с видимым удовольствием обозревал полупьяных девушек и нашу компанию. Я думаю, он счастлив был бы остаться некоторое время с нами и вскарабкался бы, не снимая белого фартука, на одну из девушек.
Поедая скрывающиеся среди мореных овощей свинину и курицу, обильно смазывая все это сой-соусом, сопровождая рисом и опять и опять белым вином и пивом — в случае Тьерри, — мы наконец поглотили все изделия китайской кухни и отвалились от стола, переваривая. И тут, под звуки музыки румына, девушки предложили мне пойти к соотечественнику Алексу, с которым, каждая по отдельности и обе вместе, они дружат. Ничего удивительного в дружбе двух русских девушек с русским художником не было. Я даже не сомневался, что каждая по отдельности или обе вместе подружки Леля и Элиз выспались с художником, если это вообще возможно. Однако я их не осуждал, я давно понял, что женщины принадлежат всем мужчинам, миру, и было бы неразумно и эгоистично стараться сохранить их только для себя.
Я подумал: «Если это вообще возможно», — имея в виду, что, несмотря на годы знакомства, в сексуальном плане Алекс, мягко говоря, «неопределенен» для меня. Да, он женат, и у него остались в Париже художница-жена — старше его, и художница же, талантливая семнадцатилетняя дочка. Да, сам Алекс, облаченный в кожаные садистские одежды, я уверен, производит на непосвященного человека впечатление твердого, волевого, сильного и грубого мужчины Алекса. Но его картины, рисунки и литографии — есть картины, рисунки и литографии человека, запутавшегося среди полов, человека неопределенного пола. Сладковатая непристойность исходит от его работ…
— Нет, — сказал я. — Вы идите, а я поеду домой. Я не хочу видеть Алекса в хуевом состоянии. Победоносный вундеркинд Алекс, всеобщий любимец, счастливчик и барин, я уверен, не научился спокойно переносить жизненные неудачи и временные трудности. Судя по его голосу, девочки, а я говорил с ним пару дней назад по телефону — он в жуткой депрессии. Я не пойду.
— Ну, Лимонов, — сказали они, — не порти нам вечер…
— Ну, девочки, — сказал я, — не портите мне вечер. Я пришел к вам на обед, я хочу, чтобы вы меня развлекали. Развлекайте меня, Алекса я знаю лучше, чем вы, общение с ним не развлечение, но достаточно тяжелая работа.
— Ну, Лимонов! — взмолились они, и Элиз, зайдя сзади за стул, на котором я сидел, обняла меня и стала целовать в шею.
— Забудьте об этом, — попросил я и заговорил с Тьерри о чем-то.
Может быть, мы с ним стали вспоминать, как меня арестовали таможенники в аэропорту Кеннеди, как мы с ним потерялись тогда и как он нашел меня только через объявление в «Вилледж Войс»…
Две пизды зашептались и забегали по квартире. Леля взобралась наверх на антресоль, а Элиз, взяв в руки большую ржавую лейку, почему-то стала поливать цветы и растения. Я невнимательно следил за их действиями, но, переговариваясь с Тьерри, который очень устал и хотел спать, все же увидел, что Элиз полезла с лейкой в окно. За окном был довольно широкий карниз, и на нем также стояли кадки с растениями. Туловище Элиз вышло в окно и скрылось, затем утянулась рука с лейкой, и, наконец, одна за другой утянулись осторожно ее загорелые ноги.
Я вспомнил про презерватив и засмеялся. Тьерри удивленно посмотрел на меня из страны сна. Ему было 24, это был его первый визит в Нью-Йорк, он был беден и вот уже неделю каждую ночь спал в другой постели…
— Ой! — вскрикнула за окном Элиз, и вслед за коротким «Ой!» последовал тупой звук чего-то очень тяжелого, свалившегося с нашего третьего этажа на асфальт.
