Михаил Елизаров - Мультики
Выполз третий кадр: мальчик под деревом сжался в комок, по дороге катила черная, скользкая, как рептилия, «Победа».
— Полыхнуло фарами. Алеша теснее приник к дереву, даже дышать перестал, мозг сверлила единственная мысль: «Только бы не заметили!» — Разумовский выдержал тревожную паузу, потом с облегчением выдохнул: — Обошлось! Скрылся автомобиль, вот и мотор уже не слышен. Алеша зорко оглядел темноту и побежал дальше. Куда он так спешит, неужели к брошенному стекольному заводу?
Разумовский в очередной раз скрипнул колесиком. Улицу сменила желтая, будто присыпанная пшенной кашей, дорога, ведущая к внушительным развалинам: бурой кирпичной стене забора, корпусам с выбитыми окнами, покосившимся железным воротам, искореженной заводской трубе, похожей на разорвавшийся пушечный ствол.
— Недоброе это было место, — охарактеризовал кадр Разумовский. — Говорят, в сорок втором фашисты расстреливали там подпольщиков. После войны завод восстанавливать не стали. Среди этих мрачных руин и днем жуть накатывала, что уже про ночь говорить. Так может, Алеша, что называется, испытывает характер? Тогда это похвально…
Следующий кадр показывал бегущего Алешу со спины, правая нога его, словно подстреленная, волочилась по земле подвернутой ступней.
— Алеша уверенно приближался к воротам. Губы неслышно шептали: «Ненавижу! Всех ненавижу!» Ах, вот оно что! — Разумовский искренне огорчился. — Оказывается, обида погнала мальчишку ночью на стекольный завод. Может, с родителями или с одноклассниками повздорил? Ну, с кем не бывает…
Крупный план преподнес искаженное нечеловеческой злобой лицо. Тут художник превзошел себя. Я поежился от представшего мне концентрата лютой эмоции и впервые задумался, что точно такая же злобная маска вполне могла бы проявиться на улыбчивом лице Разума Аркадьевича — ведь нарисованный Алеша и сидящий рядом Разум Аркадьевич были одним и тем же человеком.
Я немедленно посмотрел на Разумовского, но опоздал со взглядом, Разум Аркадьевич либо успел придать своим чертам нейтральное выражение, либо он вообще не проживал мимикой страсти своего нарисованного двойника, а сопереживал одним голосом и при этом не забывал напевать невнятный тревожный мотив каким-то скрытым вторым регистром, что производило довольно странное слуховое ощущение, как если бы в комнате кроме Разумовского находился еще второй невидимый исполнитель…
Двор мертвого завода был изрыт снарядами, словно похозяйничали гигантские кроты в гитлеровских касках. Из угольных ям-воронок торчали гнутые железные сваи. Самоцветами посверкивало стеклянное крошево.
— Алеша проскользнул мимо развороченных бомбежкой ворот, свернул к стеклодувному цеху. Бег всегда давался мальчику непросто. По-хорошему, это даже бегом нельзя было назвать. Вначале шаг левой, а потом правую ногу будто за веревку приходится дергать, она подскакивает, прямая, как палка, догоняет, а безвольная ступня ластой по земле шлепает… — Разумовский влажно пощелкал языком, имитируя эту самую «ласту».
Цех в приближении смахивал на разрушенный войной немецкий собор. Закопченные витражные окна покрывали пробоины, напоминающие чернильные кляксы. У стены, огороженный выступом, имелся спуск в подвал.
— Там когда-то укрывались обороняющиеся немцы, — пояснил Разумовский. — Ступени вдребезги были разбиты осколками гранат, кирпич обуглен смертельным пламенем огнемета — враг не сдавался, его выбивали. Осторожнее, Алеша! — вскрикнул он в волнении. — Не оступись!.. Мальчик положил узелок, ощупал стену рукой, вытащил каменный обломок. Надо же! А в стене-то, оказывается, тайник! Огарок в зенитном патроне — чем не подсвечник! И зажигалка… Дважды чиркнул кремень, огонек фитиля оживил темноту. Ну что ж! Теперь можно и под землю. Все-таки бедовый мальчишка этот Алешка! — Разумовский восхищенно цокнул.
Удивительный это был голос. Лишь однажды много лет спустя, в телевизоре, я услышал нечто подобное. Передача посвящалась истории. Ведущий бесполым фальцетом карлика с выражением рассказывал что-то о екатерининских временах. Его ужимки и пафосная фистула вместе создавали комичный эффект, словно верещала ожившая кукла — но только первые пять минут! Затем этот визгливый дефект мельчал и делался незначимым — включалась другая необъяснимая особенность голоса, которая заставляла внимательно слушать.
Я заметил, что меня уже совершенно не смешит актерский талант Разумовского, я просто слежу за событиями.
Показался длинный темный коридор. Дрожащий свечной огонек выжелтил гневное лицо мальчика.
— Алеша остановился перед железной дверью. «Тук-тук!» — вслух постучался он и сам же пискляво спросил: «Кто там?!» и, не переводя дух, выдал ответ: «Это я, Леша — по пизде галоша!!! Открывайте!»
Я вздрогнул от неожиданно выскочившего матерного слова. Кадр еще не уполз под верхний горизонт экрана, и я успел прочесть прямую речь под кадром и грубое ругательство. У Разумовского не было никакой отсебятины.
— Мальчишка толчком отворил дверь и оказался в бывшем складском помещении. Во всю длину склада в три яруса тянулись пустые полки. На средних рядах, похожие на моржовые клыки, торчали свечи, одна за другой оживающие от прикосновения Алешиного огарка. Тусклый церковный свет озарил сумрачное пространство подвала.
— Алеша быстро обошел свои владения. Когда он злился, нога слушалась еще хуже, ступня мокро шлепала по сырому каменному полу. «Галоша!» — выкрикнул он и с размаху саданул кулаком по деревянной балке. Видно, совсем задразнили мальчугана в школе и во дворе. Разве виноват Алешка, что нога у него такая?
Мальчик поставил на полку принесенный узел, странным образом напоминавший оторванную голову огромного тряпичного зайца.
— Алеша отдышался, потом решительно подступился к своей ноше. Концы платка долго не поддавались. Немудрено — сам намертво завязал. Алеша наклонился к узелку, потянул зубами. Ткань скрипнула, рот наполнился противной оскоминой…
Разумовский так выразительно это произнес, что у меня самого на мгновение нёбо свело судорогой, точно я хватанул кислого яблока.
Очередной кадр показал сутулую спину мальчика.
— Но узел сдался. Алешка зашуршал оберточной бумагой. Интересно, что же у него там?.. —
Разум Аркадьевич словно бы весь изогнулся, чтобы заглянуть Алешке через плечо. И от увиденного оторопел.
— Что… это?.. — севшим до хрипоты голосом произнес Разумовский. — О, господи… Это же… Мама… Это же… Ой, мамочка!.. Алешенька!.. — Разум Аркадьевич взвыл, тонко и переливисто, как по родному мертвецу. От этого бабьего надрыва ледяной пот вызнобил мне спину.
— Ой, что же ты натворил, Алеша-а-а-а!.. Вопль медленно затих, будто лист, упавший в
колодец. Разумовский снова говорил обыденным повествовательным тоном:
— Отец ушел из семьи еще до рождения сына. Мать по характеру была вспыльчивая, крикливая. Она не хотела появления Алеши и даже предпринимала попытку избавиться от плода химикатами…
На экране молодая женщина, с обреченным лицом стоящая у окна, глотала что-то из пузырька.
— Родился Алеша недоношенным, вскармливался искусственно, рос болезненным, слабым. Ходить начал после двух лет, разговаривать к трем. В раннем детстве Алеша перенес корь, скарлатину, болезнь Боткина, страдал хроническим отитом…
В постели, укутанный одеялом, лежал ребенок, горло перевязано шарфом, из подмышки торчит градусник. На столике термос, чашка, варенье в вазочке и бутылка с микстурой.
— В возрасте четырех лет у мальчика был обнаружен правосторонний туберкулезный коксит. Три долгих года он лечился в детском туберкулезном санатории. Из-за ограничения подвижности в суставе и укорочения ноги у Алеши развилась хромота, а также деформировался позвоночник…
По светлому больничному коридору мимо кадок с фикусами, опираясь на маленькие костыли, плелся изможденный с бледно-васильковым цветом лица мальчик в пижаме. Нянечки заботливо поддерживали его.
— Когда Алеша вернулся домой, мать уже вышла второй раз замуж и родила дочку — Надюшу. Контуженный на войне отчим злоупотреблял алкоголем, скандалил с матерью. Стало доставаться от него и Алеше…
Всклокоченный мужчина в штанах со спущенными подтяжками, раззявив рот в пьяном крике, занес руку над сжавшимся мальчиком. На полу — опрокинутый стакан и разбитое блюдце. Женщина повисла на муже — удерживает его ладонь от удара, а в углу плачет девочка, прижимает плюшевого медвежонка.
— С опозданием на год Алеша пошел в школу. Учеба давалась ему нелегко. Да и в классе его дразнили. Мальчик тяжело переживал свой физический недостаток, рос замкнутым, часто уединялся, фантазировал, представляя себя сильным, отважным…
На столе раскрытая книга. Яркая иллюстрация: улыбающийся полярник среди ледяных утесов. Мальчик смотрит на героя с надеждой и восхищением.
