Юрий Морозов - Если бы я не был русским
— Ешьте меня, жрите, нате!
Но, как известно, в городе, где подвизается Серафим, полным-полно людей, если не сумасшедших, то разговаривающих неизвестно с кем во весь голос, и поэтому монолог его затерялся в пустыне человеческой толпы.
Дабы читатели и на полном серьёзе уважаемые читательницы не посчитали моего героя, а заодно и меня унылыми мизантропами, неспособными к продолжению некоторых неоспоримых радостей жеребячь… земного бытия, сделаем так, что Серафим заметит как бы совершенно случайно следующую потенциальную продолжательницу этих самых сомнительных жеребячь… тьфу… земных утех.
А по улице шла королева лыжных, так сказать, прогулок и снежных лобзаний, новоиспечённая Венера, рождённая не пеной Адриатического или Эгейского морей, а кавголовским снегопадом. Шла, разумеется, как всякая женщина порядочной и горделивой поступью, в которой трудно заподозрить что-либо фривольное, неэтичное или, упаси Боже, эротичное. Глядя на подобные целомудренные телодвижения, никогда, особенно в юности, не скажешь, что эти же самые скромняги-женщины могут в иной обстановке совершать телодвижения иные, например, способствующие детозачатию.
Да, человек не животное, которое в простоте своей при любых обстоятельствах ведёт себя одинаково. Люди — лицемеры уже от рождения и в процессе жизни единственное, что они действительно совершенствуют — это лицемерие. К старости они становятся лицемерами-профессионалами и выкачивают из своего ремесла немалые прибыли в кредитных билетах и натурального достоинства. Наибольшего размаха и силы лицемерие достигает у так называемых актёров малых и больших драмтеатров, но о них я напишу как-нибудь в другой раз.
Мир, в котором мы живём, и так полон призраков. Зачем бы, казалось, плодить ещё призраков литературных? Затем же, зачем и всех прочих, то есть — низачем. Просто так. А может, и не просто. Как генеральный манипулятор, я, конечно, знаю, что делаю, но темню во избежание снижения читательского нездорового интереса. В литературе, как в покере. Если знаешь, у кого шестёрка пик, то дальнейшая игра теряет половину, а то и весь запас интереса. Где-то ниже я кое-что проболтаюсь о литературном манипулировании, но в таком месте, где бросить слежку за моими сомнительными героями вы будете уже не в силах.
К слову о литературных призраках. Разумеется, мозолистый ум бывалого литературного критика сразу разрешит эту проблему и раскусит, что любой из моих героев трижды миф и как образ из повествования не выявляется. И главный герой, и прочие женщины не женщины, а схемы без цвета, запаха и вкуса. Для мозолистых умов сообщаю, что от Серафима веет мужеством и пороком, мудростью и профанацией, сухим вином и снежными лобзаниями, комплексом полноценности и депрессивно-суицидными психозами. Возлюбленная его Лина — женщина без резких запахов, разве что сильно вспотеет, но в таковой ситуации все благоухают приблизительно одинаково. Но в последнее время всё более верх берут портвейново-коньячный дух Лен-го разлива и лёгкая гарь пресловутого семейного очага. От Жорки, как это ни странно, ни патологией, ни кошками не пахло, зато вечно разило то борщом, то жареными пирожками с мясом. О лыжнице, кроме вышеперечисленного, ничего пока сообщить не имею, поскольку обонять её теперь можем только посредством носа моего героя.
Она прошла, а Серафим только и успел, что поглядеть ей в лицо вопрошающим взглядом умного идиота. Потом немного поглазел ей вслед. Вообще среди людей, в отличие опять же от собак, есть некоторые невысказанные или полусказанные табу: нельзя пристально смотреть незнакомым людям, особенно женщинам, в глаза. Нельзя целеустремлённо созерцать женские ноги, грудь или ещё что-нибудь эдакое. Но можно смотреть им на уши или на плечи. Есть, конечно, такие, которым на все эти табу глубоко чихать. Они осматривают, обнюхивают женщин, подобно псам, но мы ведь не из таких. Правда? Верно ведь? А? Или нет? Ну, ладно, я вижу, что не из таких.
Итак, мы имеем несомненно прошедшую лыжницу и Серафима, который, как в народе говорят, «щёлкнул клювом». Клювом не клювом, а Серафиму тут ловить абсолютно нечего. Девушка она хорошая (я её по черновикам знаю), но ведь девушка, да к тому же идущая… А, кстати, вопрос мыслящей публике: куда обычно ходят девушки? Поступили записки. Посмотрим. В парикмахерскую, в женскую консультацию… Гм… в шашлычную, в баню, за алиментами. Да. Падение нравов налицо. Один пошляк написал даже, что на аборт. Его записку я вовсе обсуждать не буду, но сообщу зубоскалам, что прежде, чем сходить на аборт, нужно предварительно пойти на свидание, куда и идёт наша спортивная Венера. О шашлычных вы не забыли, а о свиданиях…
Да о чём вообще можно говорить с вульгарными материалистами, обожествившими свою вульгарность. Вот и получайте себе богинь с богатырскими плечами, ногами-тумбочками и мозгами размером со спичечные головки. Это вы ведь их такими сделали и закрепили как идеал в слоноподобных родинах-матерях и матерях с ребёнками. Ну и ладно об этом. Серафим где-то выше о женщинах и так всякого наговорил. А ведь сколько нечаянных радостей (хотя бы лыжных, как в нашем случае) могли бы дарить нам женщины, а мы, мужчины, им в свою очередь, если бы не были мы все так взаимно примитивны, вульгарны, завистливы и злы. А давайте немного расслабимся, представим себе (хотя бы на полчаса, за это время многое можно успеть), что мы альтруисты. Нас не гнетут заботы, ревности и подозрения. Мы становимся на лыжи легкомыслия и въезжаем куда-то, выше самих себя. А оттуда стремительно скользнём вниз, куда боялись скатиться с самого рождения… Ну, будет, будет. Чуть с ног не сбили, так все хотят кататься. А саночки возить кто будет! А?
Возвращаюсь к свиданиям, магия их, по моим расчетам, утрачена, к сожалению или к облегчению физиологических потребностей, навсегда. Литература 18-го и 19-го столетий, их воспевшая, не стимулирует наши вовсе не сердца, а «пламенные моторы». А с мотора какая магия. Ему бензин давай, искру электрическую и воду для охлаждения. Поэтому и свидания не свидания, а деловые встречи двух моторов, организованные, например: газетным объявлением, компьютером или кратким телефонным разговором. К моему глубокому сожалению, что-то подобное как раз и осуществляет несколько вышедшая из-под моего манипуляторского контроля строптивая Венера. По моим расчётам, часика через пол она, в донельзя деловой обстановке, собирается дать попробовать, но отнюдь не моему романтическому протеже и отнюдь не одни свои кофейные зерна, а, возможно, и сам кофе. Серафим не клюнул, а она, видите ли, становится самостоятельной и желает обделывать свои венерические делишки без посторонней помощи. Ох, и трудно быть манипулятором. Трудно, но почётно. И поэтому обещаю моим благодарным читателям, что Серафиму она всё же достанется. Это, как сами понимаете, не своевольная прихоть хозяина-самодура, а дело чести нашего общего манипуляторского мундира.
Все настолько увлеклись проблемами, волнующими, разумеется, каждого, что вовсе отошли от проблем серьёзной литературы. Самое время сделать на девочках небольшой перерыв и вернуться к искусству, хотя, как мне кажется, настоящее искусство и девочки неотделимы друг от друга, что бы там ни пороли критики, искусствоведы, почвоведы, киноведы и иже с ними.
Мы уже говорили, что сегодня все пишут, все умные, начитанные, буддисты или христиане. Соловьёвых и Флоренских, конечно, теперь нет, да они и не нужны. Нынче век перелицовки и критики. Кусочки, отрывки, мозаика парадоксов. Знамёна, шитые из переосмысленного прошлого, водружаются на развороченных могилах унылых семантиков и классиков, чья мысль была непростительно долга и многотомно весома. А что пишет Серафим? Мне вдруг стало интересно. Однажды он делился со мной своими замыслами, и мне запомнились какие-то эфемериды, фантазии, летящие, плывущие, бегущие, ползущие. Мрак, конечно, всё это. Однако в научных и сельскохозяйственных журналах такие штуки на ура идут. Правда, Серафим мне жаловался, что берут у него вещи, на его взгляд, не самые лучшие. «Лабиринт», к примеру, взяли, а «Сарказмы» — реализм чистейшей воды, обвинили в упадничестве и ещё в чём-то. Посмотрим сначала, что там за «Лабиринт».
Лабиринт
Подойдя к ярко освещенной витрине продуктового магазина, я увидел сквозь стекло полки, заставленные товарами, бутылками, банками. Народу в магазине было немного, и я решил войти. Поискав глазами вход, я обнаружил его скромный интерьер немного поодаль от витрины. Открыв дверь, я увидел за ней проход в узкий коридор, войти в который мог только один человек, а разминуться двум не было никакой возможности, разве что измождённым жертвам какого-либо свирепого режима. Коридор был ярко освещен и загибался куда-то вправо. Я решительно двинулся вперёд и метров через 100 наткнулся на спину стоящего человека. За его плечом впереди я разглядел ещё одну спину, за которой, кажется, маячила ещё одна.
