Джеймс Мик - Декрет о народной любви
Агитатор указал на заводские ворота. Их распахнули солдаты, выпуская экипаж, заводчика. Несмотря на холод, верх черного авто был открыт, и толпа увидела восседающего прямо посередине на заднем сиденье фабриканта, укутанного в беличьи меха и собственные телеса, с английским котелком на голове, точно прославленный сыщик Шерлок Холмс. Сиденье было приподнято высоко, и когда авто проехало по куче сваленных отходов, седок походил на царька, взгромоздившегося на валяльный станок.
Эффект, произведенный речью социалиста, оказался столь силен, что казалось: студент силой тайного заклятия вызвал капиталиста из укрытия за стенами завода, воззвав к одному лишь агитатору — постижимым народным силам. Некоторые рабочие отступили от деревянного ящика, ожидая, что двое, фабрикант и студент, сойдутся в поединке, сверхъестественную сущность которого зевакам не дано было предвосхитить. Многие подбежали к экипажу, свернувшему на дорогу в город, однако двигавшемуся чересчур неспешно, а оттого авто неминуемо грозило оказаться перевернутым.
Анна оглянулась на холм, где дожидались казаки. Увидела, точно сквозь призму казачьего взора, как высыпали на поле оборванцы, разбежались, схожие друг с другом чернотой, точно грачи, и намеревалась уже сделать снимок на следующую дагеротипную пластинку.
Казаки неспешно тронулись с занятого места — фаланга спокойных, молчаливых всадников, и скачущие в авангарде лошади ничуть не встревожились, когда седоки вскинули сабли наголо. Кавалеристы расселись по коням, занимая позиции. Руководитель социалистического кружка слез с импровизированной трибуны, члены группы собрались вокруг агитатора, исключение составляла лишь маленькая женщина, мчавшаяся вместе с рабочими к автозаводчику, следом за ней волочился край знамени, выпущенный из рук королевой социалистов.
Еврей окликнул Анну: пора уходить.
— Но отчего же? — недоумевала девушка. — Куда же вы?
— Те, кто выступает в авангарде революционной борьбы, чересчур малочисленны, а потому не должны пасть жертвами открытого противостояния революционных сил, — пояснил студент. — Гибель — удел широких масс, вдохновленных на борьбу за рабочий класс.
Агитатор развернулся и стремительной походкой направился в сторону города вместе с четырьмя прочими представителями авангарда. Сделав несколько шагов, все пятеро припустили бегом.
Экипаж фабриканта удерживала колонна рабочих, прижавшихся грузом своих тел к радиатору. Шофер давил на газ, забуксовавшие колеса месили грязь. Владелец завода встал во весь рост, и толпа принялась потешаться над английским котелком, засыпая капиталиста издевательскими расспросами о том, куда он подевал доктора Ватсона «и евоную кавказскую псину-баскервилишвили». Раздался смех; камень ударил заводчика в плечо. Тот достал револьвер, толпа ахнула, какой-то мужичок вскрикнул: «Душегуб!»
— Какой я, к чертям собачьим, душегуб, бездельники вы окаянные?! — взъярился фабрикант. — Да вы бы с голоду передохли, не построй я фабрику! Не нравится у меня — милости просим в деревню! И без того вам переплачиваю изрядно. Видел я, как по праздникам наряжаетесь. Да мой батька крепостным был, всего-то и добра нажил, что пару рубах! Ишь, жиды вас несчастненькими прозвали, а вы и поверили?
Толпа разразилась заверениями в том, что им-де и безо всяких жидов известно о собственном жалком положении; люди принялись раскачивать авто из стороны в сторону. Заводчик выстрелил в воздух, от отдачи выпустил револьвер, оступился и упал. Ловко выбравшись с водительского места, шофер проворно скрылся в людской толчее.
Раздался казацкий клич, вместе с казаками скакали кавалергарды. Конный натиск, всхрап, взбрыкивание, сбруя, грубые люди в темных шинелях приникли к седлам и обрушились всей тупой, бессмысленной массою клинков.
Анна смотрела в глазок камеры: вокруг воцарилась суматоха, толпа разбегалась, а девушка старалась сохранять неподвижность, чувствуя, что ноги едва не вмерзают в холодную почву; направила аппарат на перевернутый набок экипаж — заводчик замер, прижавшись к авто спиною, старик был напуган, но в то же время происходящее пробудило в нем любопытство, он стоял, разинув рот, свисало надорванное поле английского котелка, рядом ничком лежал человек, у него подергивалась рука, а на голове топорщились окровавленные волосы. Кто-то из рабочих подобрал оброненный револьвер, взвел курок и выстрелил с таким безучастным видом, точно снимал сюртук, отдача ничуть его не беспокоила, пуля ударила казацкому скакуну в грудь, животное прянуло на дыбы и рухнуло, а другой всадник нагнулся и острием сабли прочертил алую линию ото лба до пояса стрелявшего, в мгновение ока края раны разошлись и убитый упал.
Девушка наблюдала за происходящим в видоискатель аппарата, точно события ограничивались одним лишь единственным местом. Когда другой казак сорвал алое знамя и, являя чудеса джигитовки, подъехал сзади к маленькой женщине, державшей стяг, ухватил за волосы и потянул на себя, точно поводья, а женщина, обеими руками сжимая пряди, силилась вырваться, и казак хохотал, а женщина не издавала ни звука, тогда Анна сделала снимок.
Казак поймал женщину второю рукой за шиворот и заволок на коня, перекинул ничком у задней седельной луки.
Другой казак задел сапогом камеру. Анна взглянула ему в лицо — туда, вверх, и встретилась с мрачным выражением боевой ярости.
— Эй, барышня, — заговорил всадник, — что за механизьма, чего делаете-то, зачем пришли-то? А, курсистка! Что за механизьма-то, шибко умная? Да безбожница небось?
— Фотографирую.
— Чего хвотографирите-то?
— Делаю снимки происходящего.
— Ишь ты, стерва образованная, — заметил казак и занес шашку.
Анна обхватила аппарат обеими руками, втянула голову в плечи. Казак опустил оружие и заставил скакуна отступить на шаг. Рядом с Анной возник еще один наездник — боевой кавалергард.
— Назад! — прикрикнул спаситель Анны на казака.
— Дык она ж с красной сволочью спуталась, вашбродь. — оправдывался казак. — С агитаторами жидовскими да с бунтовщиками!
— Ты что, не видишь, что перед тобой порядочная девушка?!
— Порядочные с собой механизьмы не носють, вашбродь!
— И что, теперь заведено резать девушкам горло только из-за того, что при них имеются дагеротипные камеры?
— Да полно вам, барин! — расхохотался казак. Рот его до половины был заставлен золотыми зубами, нос перебит, перед Анной оказался ладный, докрасна загоревший малоросс. — Трохи бы плашмя приложил, бескровно, ничо боле! — уверял казак. — Чтоб помнила опосля!
Сидевший в седле офицер лейб-кавалергардского полка смерил девушку взглядом, и лицо Анны полыхнуло, а после побледнело, ибо поняла: никогда прежде не случалось ей понравиться кому-либо так же, как понравилась она молодому офицеру, но всё же девушка сохраняла молчание, не ведая, каково это: привести мужчину в восхищение одним лишь видом своим, когда на тебя смотрят и время словно бы бежит вспять. А незнакомец точно повстречался лицом к лицу с драгоценнейшим из воспоминаний еще прежде, чем девушка оставила память о себе, словно постиг ее совершенно с первого же взгляда… однако и жизни целой не хватит кавалергарду, чтобы познать ее.
— Позвольте проводить вас домой, — вызвался офицер.
Анна кивнула, кавалергард спешился и помог девушке занять место в седле. Села, свесив ноги набок, и офицер отвел под уздцы лошадь туда, где ждали товарищи, выведшие навстречу свободного скакуна.
Оглянувшись, девушка увидела, как стоявшие у ворот солдаты вместе с заводчиком и шофером поднимают авто, а двое рабочих, которые ни при каких обстоятельствах рабочими оказаться никак не могли, носками башмаков переворачивали убитых и рылись в карманах трупов; тронули зарубленного шашкой, перевернули, и внутренности вывалились на дорогу, а сидящие в седлах казаки собрались вокруг застреленного коня, и верещала женщина со знаменем, переставшая бороться. Волосы ее свисали до земли и казались еще светлее на фоне темной грязи.
— Отпустите женщину! — потребовала Анна.
— Да нича с ней не зделацца, — крикнули в ответ. — У атамана шесть своих дочерей! Погуторят трохи, делов-то. Завтрева забирайте!
Кавалергарды и Анна направились к городу вдоль дороги, что вела от реки. Проехали мимо крошечной церквушки с покосившимся куполом. Над куполом возвышался позолоченный крест. Щербатое строение из сухостоя напоминало поморскую часовню, построенную из плавника. Лишь один кавалергард, вступившийся за Анну офицер, скакавший рядом, поклонился и осенил себя крестным знамением, губы его прошептали молитву. Перекрестился дважды.
— Отчего только вы помолились, а товарищи ваши нет? — полюбопытствовала девушка.
— Оттого, что духом слепы. Для зрячей же души мир исполнен мрака, однако те, кому дано видеть, различат среди прочих добрые души, точно свечи в ночи. Зрячие замечают и свет, исходящий от дома Божьего, наподобие того, что присутствует здесь, свет, изливаемый вовне Господом, и сыном Его, и ангелами, и святыми великомучениками. Живущие в страхе Божьем, — спаситель Анны вновь перекрестился, — способны испить толику света, а возвращаясь во тьму, несут обретенный свет в себе и светят другим.
