Кингсли Эмис - Один толстый англичанин
– Знаю, мистер Мечер, что иногда я поражаю вас своей, так сказать, недостаточной быстротой ума, – сказал Роджер, открыв серебряную табакерку и беря понюшку «Георга IV», – но все-таки хотелось бы, с вашего позволения, вернуться к тому, что вы говорили минуту назад. Не могли бы вы, если не слишком затруднит, пояснить, что имели в виду? Простите мое желание понять то, что вам, полагаю, кажется предельно ясным, – такая уж у меня слабость, не судите строго.
На месте Мечера Роджер парировал бы выпад, постаравшись сделать вид, что уже забыл, о чем шла речь, но Мечер мгновенно ответил:
– Отчего же, конечно могу. Дело не в том, что мы с вами слишком расходимся, я имею в виду в чем-то самом существенном. Или вернее так – я не очень точно выразился: кое-что из того, о чем вы тут говорили, мне весьма и весьма близко. Мои возражения касаются лишь того, как вы это делаете, – на мой взгляд, в вашей речи чересчур много театрального. Создается впечатление, будто она отрепетирована. А это значит, что, возможно, она и в самом деле отрепетирована. Как и многие ваши поступки, мистер Мичелдекан, говорю это со всем уважением к вам. Дальше: я не считаю преступлением, когда люди не похожи на меня; я бы сказал, что я не менее терпим, чем вы. Просто мне нравится, когда люди ведут себя естественно, не стараются все время произвести впечатление на других. По мне, так и должны вести себя обычные люди, которые живут, не сдерживая своих порывов. Но – еще раз прошу простить мне мою смелость – не думаю, что такое случается с вами часто. Ведь этот пастор не задел вас по-настоящему; вы просто разыгрывали обычный спектакль. Причем такой, какой Грэм Грин, ваш соотечественник, разыгрывает куда лучше.
Покуда Мечер говорил, Роджер медленно и задумчиво доставал из кармана пиджака портсигар свиной кожи, так же медленно и задумчиво извлекал сигару, надеясь своими действиями загипнотизировать соперника. Это ему почти удалось: окружающие как зачарованные следили за ним, вот только Мечер не поддался на уловку.
– Вы обвиняете меня в неискренности, мистер Мечер? – спросил Роджер елейно.
– Ну что вы, конечно нет, мистер Мичелдекан, это было бы слишком большой дерзостью с моей стороны. Самое большее, в неискренности неосознанной. Как можно! О том, что стоит за вашими словами, я сужу, исходя из ваших же слов. А как вы говорите – это же, по-моему, настоящий спектакль. Дело в форме речи, которую вы предпочитаете.
– О черт, Ирв, – вырвалось у молодого человека по фамилии, кажется, Хирш, – полегче, ради Бога!
– Неужели вы считаете, мистер Мечер, – спросил Роджер, – что вы, с вашим ограниченным в силу понятных обстоятельств опытом общения на настоящем английском языке, вправе рассуждать о… запамятовал, как это там на вашем «янкише»? Форма речи?
Мечер засмеялся и долго не мог остановиться.
– Да, это так, сэр, я и вполовину столько не общался, сколько вы, ни на каком языке, но с одной оговоркой… Как коренной американец, сохраняющий все свои умственные и физические способности, я имею полное право утверждать, что являюсь в такой лее мере носителем английского языка, что и вы. Больше того, могу, гм, просто сообщить вам следующее: общепризнанно, в том, что касается развития языка, Соединенные Штаты занимают лидирующие позиции, Англия лее, к великому сожалению, пребывает на задворках…
– Сукин ты сын, Ирв, – снова не выдержал Хирш, – ты же в семинаре у доктора Банга, а такое впечатление, что совершенно ничего не…
– Ты имеешь в виду, что многомудрый доктор никак на меня не повлиял, Эд? – спросил Мечер. – Повлиял, во всяком случае косвенно.
– Черт возьми, Ирв, я этого не говорил, я только имел в виду, что тошно слушать, как…
– Я лично ничего против него не имею. – Мечер посмотрел на Роджера и добавил: – Тем более что губа у него не дура, жен выбирать он умеет.
Вся молодежь, за исключением одного парня, восторженно завыла: «Это точно! Она просто куколка! А фигурка что надо! Потрясная бабенка! Вот бы кого я трахнул! Ух ты!»
Роджер, собравшийся было закурить сигару, застыл на месте. Если бы ему так неожиданно не напомнили – непонятно, каким образом, – о его фиаско у Элен в канун Дня всех святых или хотя бы Мечер не посмотрел на него с эдакой хитрецой, он бы, возможно, и промолчал, не сказал бы того, что затем сказал.
– Хочу возвратиться к тому, о чем мы только что говорили, мистер Мечер. Полагаю, одна из причин, по которой вам не понравилась моя отповедь отцу Колгейту, состоит, возможно, в том, что вы попросту не в состоянии по достоинству оценить все тонкости спора между христианами.
Мгновенно воцарилась тишина, вызванная не столько словами Роджера, сколько тоном, каким он их произнес. Затем Хирш сказал:
– Пойду-ка я поем.
Он ушел. Молодой человек, Пейдж кажется, начал было:
– Поймите, сэр, мы вовсе не собирались сказать что-нибудь дурное о…
– Извините, мистер Мичелдекан, – прервал Пейджа сосед, которого звали вроде бы Каслмейн, – могу я задать вам личный вопрос?
– Сделайте одолжение.
– Спасибо, сэр. В таком случае мне бы очень хотелось услышать от вас, собираетесь ли вы курить сигару, не снимая этой полоски?
– Полоски?
– Да, цветной бумажной полоски на сигаре, ближе к концу, противоположному тому, с которого прикуривают.
– Ах, вы имеете в виду ободок. Какой же я все-таки бестолковый. Ну да, конечно, я оставлю его, когда буду курить, – ответил Роджер, поднося спичку к сигаре. – А почему вы об этом спрашиваете?
– Я плохо разбираюсь в подобных вещах, сэр, поскольку вырос в Филадельфии, но там мне приходилось видеть, как люди, собираясь закурить сигару, обязательно снимали этот, как его… ободок. Вы считаете, что они… делали неправильно, поступая таким образом?
– О нет, молодой человек, они не поступали неправильно, нет-нет, вы чересчур серьезно к этому относитесь, – ответил Роджер с энтузиазмом. Он повел в счете в поединке с Мечером и теперь был не прочь сменить тему, тем более что, как ему не без основания казалось, некоторые судьи, по-видимому, решили: выйти вперед ему удалось ценой немалых потерь. Никогда не называй еврея евреем, пока не убедишься, что это не выведет его из себя, – мудрое правило, которым он едва не пренебрег, когда затронули Элен. Сохранявший и тогда спокойствие, сейчас Мечер смотрел на него с выражением, удивительно похожим на дружелюбное.
Каслмейн, казалось, пребывал в раздумье.
– Тогда, – проговорил он наконец, – это выглядит… бессмысленным.
– Отнюдь нет. Привычка снимать ободок перед тем, как закурить, – это совершенно безобидное, но претенциозное современное поветрие, а кроме того, при этом возникает риск повредить оберточный слой – то есть верхний лист табака, скрепляющий сигару.
– Теперь мне понятно.
– В любом случае самое лучшее в сигаре – это первые затяжки, пока вы курите до ободка. К слову сказать, у меня есть собственная теория, согласно которой вкус сигары ухудшается по мере приближения к ободку, так что его присутствие призвано напоминать курильщику, чтобы он не слишком увлекался. Но я до сих пор не мог найти подтверждения своей теории в литературе о сигарах.
– Как любопытно.
– Прошу извинения, но я буду вынужден прервать вашу столь интересную беседу, чтобы напомнить нашему дорогому другу, мистеру Мичелдекану, о его обещании прочесть нам сегодня вечером лекцию. – Эти слова были произнесены с такой медлительностью, на которую не был бы способен ни один обладатель относительно нормальных органов речи. Впрочем, Мейнард Пэрриш всегда так говорил. На нем был недорогой стандартного покроя костюм бутылочно-зеленого цвета с переливами. К тому времени как он произнес наконец последнее слово, он успел подойти к ним и по очереди старательно раскланяться с каждым из старшекурсников.
В самом деле пора, пожалуй, начинать. Роджер небрежно кивнул на прощание Мечеру и его друзьям, но, к его удивлению, все они или почти все потянулись следом за ним и Пэрришем. Идя к выходу, он сквозь полуотворенную дверь мельком увидел экран телевизора и на нем эскадрон американских кавалеристов, атакующих противника, и дюжины тел на поле боя. Холл был устлан толстыми коврами, уставлен тяжелыми кожаными креслами, на стенах – массивные деревянные панели. Иных стилей они тут, видно, и не знали: лишь этот неуклюже-тяжеловесный да хромированный модерн.
Роджер забрал свой портфель из чересчур пышной гардеробной, подавил жгучую ненависть, вспыхнувшую было при виде портретов господ в бриджах и котелках, что украшали стены возле парадной двери, и позволил проводить себя к соседнему, в точности такому же зданию через дорогу. Огни фар и неон рекламы освещали ему путь. Внутри – опять такая же лестница или ее подобие, коридор с бесчисленными поворотами. Легонькое винцо – слабость не одних только американцев. В передней его поджидали. Один из встречавших, как его уверили, был редактор местной городской газеты, другой – университетской. Это следовало предвидеть. Но какого черта нужно здесь отцу Колгейту, чего он тут ошивается? И кто все эти женщины?
