Айрис Мердок - Дитя слова
— Ах, мне тогда так понравилось. У них там был черный хлеб.
— Хлеба я не помню.
— Ну, он был почти черный. Ах, кстати, я хотела сказать тебе, что появился новый магазин диетических продуктов…
— Диетических продуктов?
— Но он такой хороший, и там продают такие хорошие вещи, я купила там особый бурый сахар и особый хлеб, который, говорят…
— Кристел, ради всего святого, не покупай всякой экстравагантной еды. Нас вполне устраивает обычная.
— Хорошо, золотой мой…
— Эти магазины для того и существуют, чтобы продавать дорогую дрянь глупым женщинам.
— Извини, я больше никогда…
— Успокойся, милая, я вовсе не сержусь. Расскажи мне лучше про твою новую заказчицу. Ты думаешь, она тебе еще что-нибудь даст?
Мы поговорили о заказчице Кристел. Эта дама знала еще одну даму, и если костюм для коктейля удастся, то у Кристел может появиться целая череда дам. Кристел рассказала мне, как ей повезло, когда она покупала «подкладку», а потом о какой-то ерунде про собак, которую она слышала по радио. Я рассказал ей про пантомиму, которую мы готовим на службе. Мы поговорили о предстоящем посещении Риджент-стрит. Я напомнил ей про фонтан, где обнимаются медведи, и сказал, что надо будет снова сходить туда. Но я не рассказал ей про Бисквитика. В пересказе история получится довольно странная и может испугать Кристел. И к тому же может нарушить нашу веселую болтовню, которая отражала нашу любовь друг к другу. Но сегодня наша болтовня все равно будет нарушена, поскольку с каждой минутой я все острее ощущал, что должен наконец поднять вопрос об Артуре. Мне было не очень ясно, почему это так необходимо сейчас, но в результате работы, тайно, втихомолку совершавшейся у нас обоих в голове, так уж получалось, и оба мы это понимали, улыбаясь друг другу и вспоминая о тех ужасных днях, когда жили в фургончике. Об Оксфорде мы, конечно, никогда не говорили.
На Кристел было мешковатое серовато-сиреневатое шерстяное платье с зеленым шарфом, повязанным вокруг ворота. Этот туалет шел ей, как, пожалуй, ни одна другая из ее вещей. Ее густые, курчавые, ярко-рыжие волосы, создававшие впечатление плотной массы, чего-то монолитного, а не состоящего из прядей, были зачесаны за уши; крупная искусанная нижняя губа влажно поблескивала. Большие золотистые глаза, казавшиеся еще больше за толстыми стеклами очков, глядели взволнованно, но какие чувства волновали Кристел, сказать было чертовски трудно. Маленькие пухлые ручки плясали по скатерти, собирали крошки, мяли их. По Норс-Энд-роуд с прерывистым шуршанием неслись машины. Кристел смотрела на меня, не зная, дотронуться до моей руки, которая лежала на столе совсем рядом с ее рукой, или нет. Я почувствовал нарастающее раздражение.
— Кристел…
— Да, Хилари…
Мы всегда обращались друг к другу ласкательно или называли по имени, но никогда не употребляли прозвищ. По-моему, Кристел высоко ставила свое имя. Кристел Бэрд. Это был талисман, своего рода утешение, кусочек красоты в ее жизни — нечто, указывавшее на былое или будущее великолепие. Мое имя — так я считал — по какому-то лингвистическому закону является производным от ее имени и красит это имя только она.
— Кристел, я… я вчера видел на работе Артура. — Это само собой разумелось, поскольку мы с Артуром виделись на работе каждый день.
— О да.
— Тебе ведь в общем-то правится Артур, верно?
— Да… да…
— Кристел, ты хотела бы выйти замуж за Артура, верно? Всего секунду назад я и не намеревался задавать этот страшный вопрос или, по крайней мере, задавать в такой форме.
Круглые стекла очков обратились ко мне, затем отвернулись.
— Ты так это спрашиваешь… словно…
— Словно жду, что ты ответишь «да»?
Она молчала, и, подождав немного, стараясь сохранять спокойствие, я сказал:
— Ну, так я жду ответа. Я прав?
Теперь рука Кристел касалась моей, костяшками пальцев она провела бороздки в густой черной шерсти на моей руке.
Я никак не реагировал на ее ласку. Кристел сказала:
— Ты же знаешь, что мне дороги только ты и твое счастье.
— О'кей. А мне дорога только ты и твое счастье. Кристел, не надо друг друга завораживать. Происходят события, времена меняются, и даже у нас с тобой судьбы разные. Ты можешь быть счастлива с Артуром, ты можешь иметь свой дом и детей. Не очень-то весело жить так, как ты живешь.
— Весело — невесело… — сказала Кристел и убрала свою руку. — Неужели ты думаешь, что мне это важно? Моя жизнь здесь… — Нужные слова не приходили на ум. — Ну, ты же знаешь…
Я знал.
— Я хочу, чтобы ты вышла замуж и была счастлива, — сказал я. Не слишком ли я нажимал? Не подумает ли она, что я говорю так из-за Томми? О Господи!
— Я счастлива.
На этом надо поставить точку, подумал я. Я сказал достаточно, открыл для нее дверь — хочет, пусть воспользуется. О, как было бы хорошо, если бы она не захотела. И лучше не переводить разговора на Томми. Надо от этого уйти.
— Ты ведь тоже хочешь жениться, — сказала Кристел.
— Значит, ты хочешь выйти замуж? — сказал я.
— Я этого не говорила…
— Ты сказала: «тоже».
Кристел погрузилась в свои мысли и, уставясь на скатерть, судорожно вздохнула.
— Ну, хорошо. Да. Я хочу выйти замуж, наверное, хочу… выйти замуж за Артура… должно быть…
Я уже давно пытался представить себе, что она может сказать такое, или мне казалось, что я пытался себе это представить, но удар оказался слишком сильным, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы это скрыть.
— Понятно, — поспешил сказать я. — Прекрасно, прекрасно.
— Но вообще-то я вовсе не хочу замуж, — сказала Кристел, внимательно наблюдая за мной, — я этого совсем не хочу, если ты хотя бы самую капельку считаешь, что все у нас должно оставаться как есть. Ты говорил о переменах, и я подумала, что, возможно… видишь ли… ну, словом, мне нравится Артур, но в сравнении с тобой Артур — ничто. Я просто подумала, что ты, наверное…
— На меня не надо кивать.
— О, не будь… таким глупым… ну, разве я могла бы быть счастливой, если бы не была такой, какой ты хочешь, и не поступала так, как хочешь ты?
— Как бы ты ни поступала, — сказал я, — ты — это ты, и поступишь ты так, а не иначе. А я рад… право же… очень рад… что ты решила… наконец… насчет Артура.
От неожиданности мы оба уставились друг на друга.
— Я ничего не решила, — шепотом произнесла Кристел.
— Нет, решила. Мужайся, Кристел, — сказал я. — Напиши ему, если хочешь, скажи!
После недолгого молчания она промолвила:
— Значит, ты женишься на Томми. — Промолвила как утверждение, а не вопрос.
Это был как раз тот угол, в который я молил судьбу не загонять меня. Я ответил легко и весело:
— Видимо, да. Может, и так, а может, и нет. Как и ты, я человек не очень решительный.
Кристел снова вздохнула; нижняя губа ее дрожала.
— О Господи, — произнес я наконец, — Господи, если бы я только мог заглянуть в твой мозг и увидеть, что там делается!
— А если бы я могла заглянуть в твой!
Кристел сняла очки. Крупные блестящие слезы наполнили ее глаза и покатились с толстых щек на скатерть. С минуту я смотрел на нее. Вот сейчас опущусь на пол, как я это часто делал, когда мы были детьми, и, то зарываясь лицом в складки ее юбки, то выглядывая, стану строить рожи и паясничать. Но я продолжал спокойно сидеть.
— Ох, Кристел, да прекрати же, прекрати, дорогая, прекрати.
ПОНЕДЕЛЬНИК
В понедельник настала настоящая зима. Это был один из тех желтых дней, которые так характерны для Лондона, — не туманный в буквальном смысле слова, но когда с позднего рассвета и до рано наступающих сумерек все затянуто однотонной, сырой, холодной, грязной, желтоватой пленкой. В воскресенье было ветрено — в последний раз налетел буйный западный ветер, прежде чем умчаться куда-то по своим делам. А в понедельник воздух словно застыл.
В воскресенье никаких достойных внимания событий не произошло. К изумлению Кристофера, я весь день провел дома. Поступил я так потому, что думал: а вдруг появится Бисквитик? Но она не появилась. (Может быть, они ее заперли?) Она бы развлекла меня, а я в этом очень нуждался. Час за часом лежал я на кровати, ожидая ее (чего я, собственно, ждал?), и раздумывал о Кристел. Судя по всему, самое страшное все же случилось. Наконец стало вполне ясно (стало ли?), что Кристел действительно хочет выйти замуж за Артура, а раз так, то доводящая до безумия мысль о том, что я могу зря пожертвовать своими интересами, будет, по крайней мере, исключена. Неужели все эти годы я держал Кристел в клетке, из которой она только рада вырваться? Нет, ничего подобного. Она была вполне искренна, говоря, что «счастлива». И тем не менее, с поистине удивительной и впечатляющей решимостью сумела создать себе и другие возможности. Судя по этим страницам (до сих пор было так и лучше не станет), читатель может счесть меня чудовищным эгоистом, но я все же способен был желать Кристел счастья независимо от того, буду ли счастлив я. Мысль о ее замужестве резанула меня как ножом. Это не была ревность в собственном смысле слова. Кристел сказала: «В сравнении с тобою Артур — ничто», и я знал, что это правда. Просто у меня появилось чувство, что все меня бросают, настал конец света и куда-то навсегда исчезают ощущение безопасности, неотъемлемое право на защиту и ласку. Столь многое изменится — я не смел даже мысленно перечислить, что именно; не разорвут ли меня эти перемены, не растерзают ли в клочья? Сама-то Кристел понимает, чем чревато ее замужество? По всей вероятности, пет. В качестве заслона от этих мыслей я выставлял все время довод о счастье Кристел. Когда мы разговаривали с ней после того, как она выплакалась, я заметил в ней (или мне это померещилось?) проблеск внутреннего удовлетворения, словно она сама удивлялась тому, что решила изменить свою жизнь, не ограничивать ее чередованием четвергов и суббот. Мне ненавистен был этот проблеск, и однако же, если уж подталкивать ее к такому шагу, то пусть мною руководит не заблуждение, а точное знание, что именно этого она хочет. Правда, то, что я заметил, могло быть предвкушением не собственного счастья, а счастья моего (с Томми)! Я, конечно, намеренно направил ее по ложному пути насчет Томми. И больше мы об этом не заговаривали. В какой же мере на нее повлияло это неверное представление и если даже повлияло, то какое это имеет значение? Некоторое время, пока я лежал и терзался этими мыслями, мне казалось, что Кристел действительно хочет выйти замуж за Артура, хотя, сложись обстоятельства чуть иначе, она тотчас принесла бы свой брак в жертву. А раз так, не значит ли это, что Кристел можно спасти, что она в конце концов может стать такой, как все? Если бы только, если бы только я мог быть уверен, что она поступает так не ради меня. Утешился я наконец тем, что ничего ведь еще не случилось. Во второй половине дня мне удалось заснуть. Вечер я провел один. И не потому, что предпочитал одиночество, а просто потому, что не было у меня близких людей.
