Иржи Грошек - Легкий завтрак в тени некрополя
Александр почесал затылок и задумался:
– А может быть, сделаем из нее мульку!…
Не посещайте Помпеи в последний день. Когда возбухает Везувий и кажется, что все дозволено. Действительность рушится на ваших глазах, и остается не более получаса, чтобы исполнить самые дерзкие желания. Которые всю жизнь откладываешь на потом, рассчитывая нарушить все человеческие заповеди разом. Тебе нужны основания, чтобы перепрыгнуть через мораль? Так вот они – разорванные тучи, извержение вулкана, пепел на голову. Возжелайте жену ближнего своего! Это Карина. (Муть и осадки, муть и осадки, муть и осадки.) Карина знает, за какие коврижки обрушился на землю ад, потому что долго подозревала это в своей душе. Ее не пугает происходящее, она знает в лицо всех всадников Апокалипсиса, и стоит ли ей удивляться, что они наконец-то прискакали. Земля отвергает море, небо падает вам на голову. Обагренная кровью только что убитого мужа, Карина бродит среди пьедесталов, на которых больше ничего не стоит. Последняя ночь мира – обратно в хаос погружаются люди и боги. Но наши пустоты – в виде переплетенных тел – обнаружат под пеплом археологи. «Содом и Гоморра» – две обнявшиеся пустоты. Не гуляйте в Помпеях в последний день…
– Даже и не знаю, – снова засомневался Александр.
«Прибамбас» и «мулька» обозначали у Александра главные иллюзии патриархата. Как белая женщина на черном рояле – сидит и типично посвистывает. Попирая эстетику и воздействуя на рецепторы.
– Покуда вы теряетесь в догадках, – сказала Карина, – все обувные магазины закроются.
И трудно было с этим не согласиться. Поэтому Александр хмыкнул, набрал номер телефона и, глядя на Карину, принялся изрекать в трубку:
– Глаза карие, слегка миндалевидные, короткая стрижка, нос тонкий, костюмер не нужен…
Через пять минут пришел визажист, поздоровался со всеми и принялся умывать Карину. Девушка ругалась, как Галатея, но визажист от природы был голубоватым, и поэтому женские угрозы на него не действовали. Мы с Александром сидели неподалеку и наблюдали, как из мыльной пены выползает Афродита.
– Хватит чертякаться, – сказал Александр, когда реплики Карины ему надоели.
Наконец Александр решил, что визажист вдоволь натешился. Тогда он вылез из кресла, настроил освещение и погрозил Карине пальцем – «сиди смирно и не корчи рожи». А дальше они с визажистом устроили цирковое представление – один постепенно «докидывал» макияж, а Александр через каждую минуту щелкал затвором фотоаппарата. Обалдевшая Карина буквально на глазах превращалась из монашки в ночную бабочку. Представление называлось «Город контрастов – Прага». Если это называется искусством, то можете смело плюнуть мне в лицо. И растереть так же виртуозно.
– Вот тебе и туфельки… – добавил Александр и сделал последний кадр.
Визажист упаковал свои коробочки, попрощался со всеми и направился к дверям.
– А смывать косметику кто будет? – окрикнула его Карина.
– Сама, – невозмутимо ответил визажист и скрылся из поля зрения.
– Идите вы все к черту, – разозлилась Карина.
– Он давно не дает приличной цены, – возразил Александр и откровенно зевнул…
Карина частично отыгралась, когда после рекламного агентства проволокла меня по всем обувным магазинам на Вацлавской площади. Она определилась с туфельками, когда я подумывал, что смерть моя близка. Могу добавить, что туфельки были неплохими. В них удобно перешагивалось через труп врага. Слегка изменялась походка. И сокрушались мужские иллюзии…
– Ты можешь прикинуть, сколько женщин у тебя было? Ну хотя бы приблизительно… – спросила Карина.
Новые туфельки валялись в прихожей. Я находился в постели, с галстуком на голое тело. «Для солидности наших половых отношений», – как объяснила мне Карина. Вдобавок, когда у мужчины повязан галстук, «есть за что ухватиться». Я согласен, что немного зябко, но зато прилично. Как и большинство молодых женщин, Карина предавалась любви пылко, часто, но кратковременно. В паузах задавала наводящие вопросы – сколько раз, где, когда и при каких обстоятельствах я осчастливил других женщин. По правде говоря, моя интимная жизнь не поддается статистическому анализу. Во-первых, я ни хрена не помню, а во-вторых, не могу отказать себе в удовольствии приврать. Была такая битва при Бородине – «смешались в кучу кони, люди, и залпы тысячи орудий слились в протяжный вой», как писал один русский поэт. Приблизительно то же самое он мог бы сказать о моей интимной жизни.
– Ты мне зубы-то не заговаривай, – пригрозила Карина. – Называй немедленно явки, адреса, пароли, объемы талий и размеры бюстов… Кстати, тебе не кажется, что у меня слишком маленькая грудь?
Я хотел ее успокоить, что не кажется, но поправил на своей голой груди галстук и решил переменить тему:
– Телефонный звонок в кабинете у психотерапевта. «Алло, доктор! Во мне живут две лесбиянки, одна Мессалина и невинноубиенная девушка, которая требует справедливости… Нам приходить всем вместе или по очереди?»
Карина приняла позу удивленного суслика и сказала:
– Лучше – по очереди.
– Тогда начнем… – подытожил я.
Сладострастная твоя Антипатра, я здесь, и нет меня здесь.
Античная эпитафия – найдена на могильном камне в НеаполеАгриппина была моей матерью.
Как мне помнится, поехать на отдых в Байи предложила Ацеррония, давнишняя подруга Агриппины. Уж не знаю, где и за каким общим делом эти две потаскушки друг с другом познакомились, но взаимопонимание у них было полное. Если такое вообще возможно между двумя женщинами. Поглядите-ка на потаскушкин разговор – это речевой помет и недержание. Когда дамочка долго воздерживается от общения, у нее может произойти непроизвольное испускание речи, как поллюция. У Ацерронии с Агриппиной никакого воздержания не было. Они мастурбировали друг на друга словесно и без остановки. Когда кончала трещать одна, другая подхватывала последний звук и продолжала в той же тональности. Их диалог напоминал работу двух хорошо смазанных бензопил по вырубке гектара леса. Поначалу эта трескотня безмерно меня раздражала, и я всерьез задумывался – а не подсыпать ли им в чай какой-нибудь отравы, чтобы поглядеть, как они, издыхая и корчась, будут продолжать обмениваться новостями, обе в кровавом поносе. Но юность и лень помешали проведению этого эксперимента.
В день, когда Ацеррония первая стала извращаться со словами «поездка – отдых», «отдых – поездка», я сидел в своей комнате и перечитывал уважаемого Корнелия Тацита. Потаскушки, как чайки при дележе рыбы, горланили на кухне. Так всегда бывало – начинали они свои беседы почти что шепотом, но все более распалялись, то и дело перебивая друг друга, и переходили на крик. Я уж было хотел отложить Тацита и пойти придушить одну из них, чтобы уменьшить звук, как вдруг они дико захохотали и утихли. В ожидании сюрприза, что они попросту лопнули, я пошел на кухню соскребать их кишки с потолка. Но не тут-то было – обе целехоньки, и, выставив жопы в разные стороны, они склонились над столом и тыкали пальцами в какую-то карту. Обернувшись ко мне и изогнувшись еще сильнее, чтобы я смог убедиться – промашки не будет, и двинуть пару раз по полуголой заднице, Ацеррония просюсюкала: «А вот и наш мальчик-бука!» Затем она подхватила карту со стола, приблизилась – «посмотри-ка!» – и ткнула своей левой сиськой меня в бок. Краска бросилась мне в лицо, я отпрыгнул от Ацерронии и снес все ковшики, стоящие на газовой плите. Раздался грохот, мне захотелось тут же наброситься на Ацерронию. Но вместо этого я с рычанием стукнул кулаком по столу и умчался обратно в свою комнату. Там, в безопасности, прижавшись к двери, я стал прислушиваться к тому, что делается на кухне. Сердце у меня колотилось как бешеное.
Вначале оттуда доносились звуки недоумения, потом какой-то бубнеж, вроде – «успокойся, успокойся, дорогая», а затем причитания Ацерронии – «ну что же с ним творится, что же делается?» Если бы Ацеррония знала, что я готов был сделать с нею, Ацеррония наверняка бы меньше придуривалась. Сопливые причитания между тем продолжались – «почему он не общается со сверстниками, почему он вообще ни с кем не общается, почему он все время сидит дома, почему он не полюбит какую-нибудь девочку?..». От этих тупоумных «почему» у меня только сильнее застучало в висках, и дальнейшие реплики Агриппины и Ацерронии я слышал плохо, как бы сквозь барабанный бой.
«…не хочет…» – Агриппина.
«…да как же не хочет?..» – Ацеррония.
«…нормализуется…» – Агриппина.
«…растерзает…» – Ацеррония.
«…не растерзает…» – Агриппина.
«…хи-хи-хи…» – Ацеррония.
Ну все, подумал я после этого «хи-хи-хи», сейчас я вас буду убивать, и приоткрыл дверь…
– Я читала, – продолжала между тем Ацеррония вполголоса, – ну в одной там брошюре, что в такой напряженный юношеский период, чтобы помочь ему и чтобы он стал менее агрессивен, ну, в общем, ему надо отдаться…
