Кристиан Крахт - Faserland
Дальше наш новый френд сообщает о том, что некие Феликс и Давид в этом гамбургском «Чистилище» намалевали на потолке красной краской фразу, от которой он тащится каждый раз, как ее видит. Эта фраза, поясняет он, звучит – без всякого обмана – так: «Чистая правда». Печально, думаю я, если фраза подобного рода может кого-то так сильно зацепить; но Ролло говорит, что его это нисколько не удивляет. Ролло вообще крутой циник.
Хиппи достает нас еще какое-то время, а потом ненадолго сматывается – чтобы принести кое-что, как он говорит. Я курю, и мы с Ролло беседуем, и потом возвращается этот чудак – с рюкзаком. Прикол в том, что рюкзак выглядит как мягкая игрушка. Хиппи и в самом деле гладит рюкзак, прижимает его к себе, а потом протягивает нам, чтобы мы пощупали. На ощупь рюкзак какой-то шизоидный и совсем мягкий. Я хочу сказать, что к этой долбаной штуковине приделаны всамделишные уши – такие большие обвислые уши, наподобие заячьих, – и весь рюкзак обтянут бежевым плюшем, уже довольно грязным.
Ролло и я переглядываемся. Мы оба ненадолго берем рюкзак в руки, а Ролло даже пару раз его поглаживает. Хиппи улыбается нам, потом достает из кармана штанов пару таблеток, протягивает каждому из нас по одной и говорит: угощайтесь.
Ролло, который не привык ни у кого одалживаться, шарит в кармане пиджака, достает две таблетки валиума,[32] протягивает их хиппи и говорит, чтобы тот попробовал, эти гораздо лучше. Парень запихивает таблетки себе в рот, даже не взглянув на них. Это выглядит невероятно прикольно. Ролло и я делаем вид, будто кладем в рот таблетки, которые дал нам хиппи. Я не решаюсь признаться Ролло в том, что не далее как позавчера, в Гамбурге, и в самом деле проглотил одну такую херовину.
Музыка на танцплощадке чересчур громкая. Позади нас, в пирамидальной палатке, звучит более тихая музыка, и ритм у нее совсем не резкий – в ней даже есть что-то, вызывающее ассоциации с небесными сферами. Она напоминает мелодии Андреаса Фолленвайдера или музыку из фильма «Koyaanisqatsi», который я недавно смотрел по телеку. Впрочем, через полчаса я выключил телевизор, потому что фильм был просто невыносимый. Я имею в виду, что там вообще ничего не происходило. Камера проплывала над разными ландшафтами в непрерывно убыстряющемся темпе, и по сути фильм представлял собой не что иное, как растянутый до бесконечности скучный музыкальный клип. Трудно поверить, что кто-то может всерьез смотреть такую шнягу на протяжении двух часов. Разве что Александр, вместе со своей Варной.
В общем, мы встаем, и хиппи говорит, что он, пожалуй, потанцует, и мы желаем ему хорошо повеселиться и говорим, что сами пока побродим вокруг. Этот тип скипает на танцплощадку. Но я почему-то уверен, что нынешней ночью мы еще где-нибудь с ним пересечемся.
Картинка в целом смотрится очень странно. В определенном смысле все это похоже на средневековье. Пара каких-то завороченных фриков расхаживает на ходулях, их головы покачиваются на высоте трех метров от земли. Один весь в черном, с черным капюшоном, другой – в длинном красном одеянии. Его лицо вымазано красной краской, и на голове тоже капюшон. Время от времени они наклоняются и раздают клубящимся бумажные цветы. Если прищурить глаза, легко вообразить, что один из них – Смерть, а другой – Дьявол. Или что они – Чума и Холера. А цветы, которые они раздают, – возбудители заразы.
Теперь, когда я задумался об этом, могу сказать, что все на сегодняшней тусовке напоминает мне картину, которую я видел когда-то в Испании, в музее. «Сады земных наслаждений» Иеронима Босха. Вообще я не любитель смотреть картины в музеях, но эта меня просто потрясла. На ней было множество всяких вещей, к примеру, люди внутри шаров, парящих в воздухе: монашенки, любовные пары и другие типы, у которых сперва отрубают руки и отрезают языки, а уж потом низвергают их в ад.
Я всегда представлял себе, что средневековье повсюду выглядит именно так – особенно на Северонемецкой низменности, которая простирается от Кассельских гор до Фландрии. Для меня средневековье всегда ассоциировалось исключительно с Западной Европой. Всех этих зверств на Востоке просто не было. Я хочу сказать, что когда я мысленно рисую в своем воображении кроваво-красный горизонт и черные контуры огромных пыточных колес на фоне неба, и к этим колесам привязаны люди, над которыми кружат вороны, то подобные сцены всегда имеют место где-нибудь около Люттиха,[33] или Аахена, или Гента. Такого средневековья никогда не было, к примеру, в Варшаве или в Вене. Как и такого светлого неба не бывает на Востоке, этот блеклый свет есть нечто специфически германское.
Я бы хотел поговорить об этом с Ролло, но не думаю, что его интересуют подобные вещи, и потому предпочитаю молчать. Он и в самом деле покачивает ногой в такт звучащему сейчас техно. Я имею в виду, что в топоте танцующих есть нечто общее с движениями средневековых кающихся – тех, что бичевали себя и сами себе наносили увечья. Здесь и там все в конечном итоге сводится к ритму, но он приобретает столь абсолютный характер, что вне этого подчиненного ритму мира ничего более не существует.
Я упоминаю об этом только в той связи, что Александр мне как-то написал: рейв в Германии есть современное дополнение к чему-то, что он назвал Рагнарёком. Рагнарёк – конец мира в германском варианте. Так он говорит. Я еще об этом как следует не думал, но не сомневаюсь, что теория Александра соответствует действительности на все сто.
Ролло и я допиваем свое пиво. У нас больше нет никакого желания сидеть здесь и глазеть на оттягивающихся рейверов. Поэтому мы поднимаемся, и Ролло направляется к некоему типу, который выглядит как точная копия этого долбаного Курта Кобейна – те же длинные светлые космы и такой же пижамообразный прикид. Я поневоле иду следом за Ролло. «Кобейн», чувствуется, витает где-то в облаках. Мне вообще непонятно, зачем Ролло с ним заговорил, но тут я вижу, как Ролло, не прерывая разговора, незаметно подбрасывает в его картонный стаканчик с чаем те две таблетки, которые нам давеча дал бритоголовый хиппи. Грандиозный трюк!
Потом мы идем к машине Ролло. По пути видим того самого хиппи – бритоголового и в рваных носках. Он лежит, раззявив рот, на лугу, рядом с чьим-то припаркованным авто, и спит глубоким послевалиумным сном. Плюшевый рюкзачок он крепко прижимает к себе. Ролло усмехается и говорит: что ж, теперь он получил ее, свою чистую правду. Я думаю, что шутка вышла херовая: этот бедолага может вообще больше никогда не проснуться. Мне и раньше несколько раз приходило в голову, что Ролло способен на довольно скверные выходки.
Он открывает свой бежевый «порш», и мы забираемся внутрь. Это 912-я модель выпуска 1966 года, но тем не менее «порш», то есть машина, которая не вызывает никаких вопросов (и к тому же самая красивая на всем этом рейве). Внутри, правда, ты чувствуешь себя не как в «порше», а как в каком-нибудь «фольксвагене-жуке». Кожа сидений поизносилась, и все какое-то недоделанное, нескладное – в современных автомобилях такого вообще не увидишь.
Я закуриваю сигарету, опускаю оконное стекло, и мы трогаемся с места, выезжаем с луга обратно на проселочную дорогу, потом на шоссе и потом мчимся к Мюнхену.
Уже час ночи, и мы сперва заезжаем к «Шуману», но уже через пять минут выскакиваем оттуда, потому что в одном углу Максим Биллер опять устроил свои посиделки, а в другом бывший главный редактор некогда знаменитого журнала «Quick» страдает в одиночестве над бутылкой «Сингл Молт». Он пьет не просыхая с тех самых пор, как «Quick» прекратил свое существование.
Лучше уж отправиться в «Ксар». «Ксар» – это такой бар в центре города, где, как правило, сидят и пьют пиво более или менее приличные персонажи. Я когда-то там был, и бар мне совсем не понравился, и я тогда здорово насосался. Это было еще в те времена, когда я охотно ходил в «P-1».
Мы, значит, стоим в «Ксаре», болтаем, пьем пиво и прочее, и вдруг я вижу, что в углу сидит этот тип и орет на кого-то. Я имею в виду Уве Копфа, ответственного за полосу в газете или кто он там еще. Он лыс как колено, и это ему идет, потому что он крутой наци.
Я слышал, что он руководит военно-спортивной (гомосексуальной) группой где-то во франконских лесах и что его подопечные целыми днями учатся стрелять холостыми патронами и разъезжают на джипах, а по вечерам в какой-нибудь лесной хижине «старики» понятно каким способом посвящают молодых новобранцев во все тонкости национал-социализма.
Этот тип, значит, сидит в углу, а поскольку я уже имел удовольствие познакомиться с ним на одной вечеринке и закончилось это тем, что он швырнул мне в лоб зажигалку с нацистской символикой, у меня не возникает ни малейшего желания мелькать в облюбованной им части заведения.
Поэтому я мигом допиваю свое пиво и отправляюсь в «буфетную». Ролло все равно разговорился с кем-то другим. Я, кстати, должен пояснить, что только в мюнхенских барах имеются такие «буфетные» – не знаю, как они называются на самом деле. Там можно купить сигареты, но не в автоматах, как в Гамбурге или Франкфурте, а непосредственно у продавца, который весь вечер торчит за прилавком. Да, и там есть не только сигареты, но и огромный выбор мармеладок в виде медвежат, вампиров, змей и лягушек с белым брюшком, которое всегда мягче и хуже на вкус, чем зеленая спинка.
