Александр Александров - Пушкин. Частная жизнь. 1811-1820
— Мне очень приятно, — сказал он Пушкину, — что вы всегда в курсе всех литературных новинок. «Тебе я терем пышный дам / И тьму людей на службу; / К боярам, витязям, князьям / Тебя введу я в дружбу; / Досель красавиц ты пугал — / Придут к тебе толпою; / И словом — вздумал, загадал, / И все перед тобою…»
— «И вот в задаток кошелек; / В нем вечно будет злато. / Но десять лет — не боле — срок / Тебе так жить богато», — закончил Пушкин. — Никогда не думал, что стихи так трудно пересказывать прозой!
Горчаков, заходя в тридцатый номер, остановился и сказал Дельвигу, шедшему за ним:
— Двенадцать дев, двенадцать дев! Сейчас хотя бы одну в мою кельюшку. А ты бы не отказался, а, Тося?
Барон сладострастно зачмокал губами и вздохнул:
— Было бы забавно!
— Еще как забавно! — подтвердил Горчаков. — Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, — пожелал ему Дельвиг и добавил из Пушкина:
«Скажи, что дьявол повелел —
«Надейся и страшися!»
«Увы! Что мне дано в удел?
Что жребий мой?» — «Дрочися!»
— Это что такое? — удивился князь Горчаков. — Это ты написал?
Барон Дельвиг усмехнулся, но не дал прямого ответа, пожал плечами. Саша читал ему отдельные строфы и просил пока никому не говорить.
Глава тринадцатая,
в которой лицеисты ловят бабочек для Екатерины Бакуниной. — Честолюбие движет гением. — Российская лень Дельвига. — Нашествие Антихриста. — Июнь 1812 года.
Зеленели царскосельские луга. В живых изгородях вовсю цвел алый шиповник, зацветали и большие кусты жасмина. Садовые рабочие сооружали каркас слона, чтобы под ним посадить вьющиеся растения. Рядом ходил и давал указания царский садовник Лямин, или, как его официально называли, «царскосельских садов мастер».
Лицеисты шли по двое; на прогулке их сопровождал один из самых неприятных гувернеров — Илья Степанович Пилецкий, младший брат их главного недруга Мартына Степановича.
Летом Царское оживало. В хорошую погоду высыпали на дорожки парков летние жители Царского Села, вместе со двором перебравшиеся на дачи. Различалось утреннее гуляние, полуденное и вечернее у воксала, где играла военная музыка. Сейчас было время полуденного гуляния — гуляния в основном для дам.
Илья Степанович чинно раскланялся с дамой, которая шла навстречу с молоденькой прелестной дочерью:
— Здравствуйте, Екатерина Александровна!
— Здравствуйте, Илья Степанович, — отвечала дама, останавливаясь. — Как мой шалун?
— Если бы все такие были шалуны, Екатерина Александровна, так мы бы были счастливы.
— Маман, здравствуйте, — подбежал к матери лицеист Бакунин. — Здравствуй, сестричка, душенька… — Он поцеловал ее в щеку.
— Здравствуй, Александр, — поздоровалась Екатерина Александровна с сыном и снова обратилась к гувернеру:
— Илья Степанович…
Пушкин увидел, как брат целуется с сестрой, прижимая ее к груди, и у него перехватило дыхание. Он отвернулся, потом снова обратил свой взор к Катеньке Бакуниной — без сомнения, она была прелестна.
— Как бы я хотел быть на его месте, — тихо сказал он стоящему рядом Горчакову.
Это услышал и Дельвиг, с которым тот был в паре.
— Уснуть! Уснуть! — прошептал, кривя губы в улыбке, Горчаков.
— Ой, смотрите, какая бабочка! — воскликнула девушка. — Хочу такую в свою коллекцию!
Большая черная бабочка с белым рисунком на крыльях порхала неподалеку, то пролетая совсем близко, то резко уходя в небо и тут же возвращаясь к траве.
Казалось, своим беспорядочным полетом она дразнит, завлекает.
Несколько лицеистов одновременно бросились выполнять указание Катеньки: ее брат, Данзас, Малиновский, Пущин; за Корсаковым увязался Гурьев. Пушкин метнулся тоже, но вовремя остановился, помялся в нерешительности, как быть, бежать или вернуться, но, не приняв никакого решения, просто отошел, спрятался за дерево и стал наблюдать, как смеется Бакунина над беспорядочными усилиями возбужденных лицеистов отловить бабочку.
— Господа, остановитесь! — закричал Илья Степанович сразу же, как только строй разрушился, но не тут-то было.
Гонялись за бабочкой почти все — это превратилось в игру, ловили уже не только бабочку, хотя она была в пределах досягаемости, но и друг друга.
— Швед, держи ее! Э-э, дурак! — раздавались крики. — Вон она! Вон полетела!
Стой, дай я!
— Что они там ловят? — спросил Дельвиг у Горчакова. Они так и стояли в паре, взявшись за руки.
— Кажется, бабочку, — равнодушно отозвался Горчаков, рассеянно поглядывая по сторонам. — Какое детство! Вон и Модинька увязался, — проследил он за бегущим Корфом.
Тот споткнулся и растянулся на траве. Однако быстро поднялся и пошел шагом, стараясь не прихрамывать и сохранять достоинство. Он шел, недоумевая, отчего ввязался в столь глупое занятие.
— А я ничегошеньки не вижу, — вздохнул Дельвиг и прищурился. Солнце било в глаза. Он повернулся в другую сторону, откуда доносился счастливый смех Катеньки Бакуниной, но только черные пятна и круги поплыли перед глазами.
— Так и я не вижу. Она же маленькая! — сделал кислую мину Горчаков.
— Кто? — не понял его Дельвиг. — Бакунина?
— Почему Бакунина? — теперь уже не понял его Горчаков. — Бабочка.
— А-а… — протяжно зевнул от солнца барон. — А Бакунина какова? На твой взгляд, она прелестна?
— Возможно, — вздохнул князь Горчаков. — Очень даже возможно. Уму непостижимо, почему нам не разрешают носить очки?! Какие странные запреты, есть в этом что-то не европейское, — рассуждал Горчаков. — Вырасту и непременно добьюсь себе права у государя.
— Если будешь служить — не добьешься. Россия — это не Европа! Ношение очков запрещено при дворе. Сам государь прячет лорнетку в рукаве.
— Не проще ли отменить сие установление? — вслух подумал Горчаков. — И не прятать лорнетку?
— Для человека, который собирается служить, ты слишком много думаешь, — рассмеялся барон. — Вот выйдешь в отставку, будешь частным человеком, тогда твое дело — думай, носи очки, обсуждай государевы установления, только тихо, желательно шепотом, и наслаждайся частной жизнью…
— А я добьюсь себе разрешения! И буду носить очки! — уверенно сказал князь Горчаков. — Я многого добьюсь. Лишь честолюбие двигает гением. — Барон присвистнул. — И простым человеком тоже, но гением — в особенности! А в тебе, Тося, мало честолюбия, — вдруг добавил он. — И много лени российской…
— Что есть, то есть, — пробормотал барон и снова, почти против своей воли, зевнул. — Интересно, почему это на солнце всегда хочется спать? Собственно, и в дождь тоже…
Илья Пилецкий протащил мимо них за руки двоих упирающихся господ, Корсакова и Гурьева.
— Я сколько раз говорил вам! — объяснял он Гурьеву. — Вы ведете себя некрасиво, господа, недозволенно. Возле дворца нельзя шуметь, нельзя бегать по лужайкам, нельзя рвать цветы, ходить можно только по дорожкам. Тише, господа! — повернулся он к шедшим следом за ними Данзасу и Корфу, за которыми уже в свою очередь тянулись остальные. — Нам запретят прогулки.
— Дай посмотрю, — тянулись к Данзасу жадные руки. — Ну, дай. Медведь!
— Повезло Медведю! Ай да Медведь! — только и слышались восторженные возгласы.
— Уйди! — отмахнулся от кого-то локтем Данзас. — Пыльцу сотрешь с крылышек.
Твердым шагом подойдя к Бакуниной, он с поклоном протянул ей бабочку, сначала дунув ей на крылышки.
— Екатерина Павловна, позвольте вручить вам адмирала!
— Адмирала? Как вы милы! — Она наклонилась к маленькому Данзасу и быстро поцеловала его в рыжий затылок. Пушкин все так же стоял у дерева и смотрел на Бакунину. Она перехватила его взгляд и улыбнулась.
— Катенька! — с укором сказала ей мать. — Так нельзя. Это дурной тон!
— А что, маман? Он ведь совсем ребенок! Как и наш Александр…
— Он? — удивилась Екатерина Александровна. — Он не ребенок! Это ты ребенок! А он просто маленького роста.
Данзас поглядел на всех победно, потом повернулся к Катеньке и добавил:
— Вы его на булавочку, мадемуазель! Очень красиво! А крылышки закрепите. Хотите, я приду вам помочь?
— Мы будем рады вас видеть, — сказала Бакунина-старшая.
Вдруг Пилецкий заметил, что от здания Лицея бежит по направлению к ним лицейский дядька, кривой Матвей, и машет руками.
Он отпустил руки непослушных мальчишек, всматриваясь в бегущего и пытаясь расслышать, что такое тот кричит. Но ветер уносил слова его в сторону.
— Что-то случилось, — все же резюмировал он.
Дядька Матвей подбежал ближе.
— Война, батюшка! Деточки мои, война! Антихрист идет! Всем миром, — причитал он. — Всем миром на антихриста! Он упал на колени и стал истово молиться.
