Мирча Элиаде - Под тенью лилии (сборник)
— Да он же дурачок, этот Валентин! — вмешался Ефтимие, подскочив в кресле. — Как можно делать выводы на основании болтовни мальчишки, который и по-французски-то ни бельмеса не знает?
Ласказ с иронической улыбкой обернулся к коллеге. Зазвучала французская речь:
— Валентин бегло говорит по-французски, — сказал Буасье, — и его очень ценят в Музее. Он сделал сенсационные наблюдения над отрядом жесткокрылых альпийской зоны. Опубликовал несколько статей… Под псевдонимом, разумеется, — добавил он, многозначительно переглянувшись с Ласказом.
— Во всяком случае… — тоже по-французски начал доктор Тэушан.
— Продолжим по-румынски, — перебил его Ласказ. — Я тогда чувствую себя «больше как дома», если вы позволите мне так выразиться…
— В любом случае, — поправился Тэушан, — мне кажется по меньшей мере преувеличенным, если не противозаконным, подозревать нас и «приглашать» на Корсику только на том основании, что Валентин утверждает, будто он видел своего бывшего учителя истории, который что-то там такое им говорил…
— «Когда мы встретимся… — подсказал Ласказ, — когда мы встретимся под тенью лилии, в раю…»
Постэвару покраснел и полез за платком. Он снова не смел поднять глаз на Мэргэрита.
— Значит, вам и это известно, — прошептал Ефтимие, — про лицей Святого Саввы…
— От самого мсье Илиеску, — отвечал Ласказ.
— Оттуда все и пошло, — продолжал Ефтимие, — это все их историк. Какой смысл было говорить лицеистам, мальчишкам, про тень райских лилий?
— Вот и я тоже думаю — зачем? — подхватил Ласказ. — Но пока проблема нас интересует в другом аспекте… — он украдкой взглянул на часы, — а именно: сама фраза. Мой коллега, который понимает по-румынски, но говорить стесняется, предоставил мне спросить вас, нет ли в этом выражении, «под тенью лилии», нет ли тут для вас, румын, какого-то особого смысла — не метафора ли это?
— Метафора? — переспросил доктор. — То есть нет ли тут подтекста?.. Но какой же тут может быть подтекст?
Ласказ смерил его долгим испытующим взглядом, потом бегло оглядел всех присутствующих.
— Ну например, возврат из изгнания, — произнес он наконец. — Жан Буасье много беседовал с Валентином (что скрывать, энтомология и его «тайная страсть»), и в ходе этих бесед у него сложилось впечатление, что для Валентина Изгнание означает гораздо больше, чем положение эмигранта, как мы его понимаем. Так, его однажды поразило утверждение Валентина, что «весь мир живет в изгнании, но что об этом знают очень немногие…»
— Ничтожное меньшинство, — по-французски уточнил Буасье.
— И вот мой коллега интересуется, не намекает ли встреча под тенью лилии в раю на благодать триумфального возвращения из Изгнания, подобного исходу израильтян из вавилонского плена… Конечно, — добавил он после паузы, — в этом случае речь идет не только об изгнанниках из Восточной Европы, но и о подавляющем большинстве европейцев вообще…
— Мне бы такое и в голову не пришло, — сказал доктор.
— И мне тоже, — присоединился к нему Ефтимие. Ласказ, выждав минуту-другую, продолжал:
— Знаете, что говорил Валентин всякий раз, как мсье Илиеску пробовал выспросить у него, при каких обстоятельствах он встретил своего бывшего историка? Он говорил, что не смеет сказать, потому что его не примут всерьез.
— Но как может Илиеску, человек науки… — начал было доктор Тэушан.
— Может не может, — перебил его Ласказ, — но это вам не шутки. Последний раз Илиеску видел Валентина ровно неделю назад. Тот позвонил ему из Музея (замечу в скобках, что он никогда не информировал Илиеску, куда едет, а просто исчезал). И вот неделю назад он звонит, что приехал в Париж поработать в Музее. А когда они встречаются, дает все-таки согласие рассказать про свои свидания с учителем, но только какой-нибудь важной персоне, священнослужителю или научному светилу…
— Какая наглость! — вырвалось у Ефтимие. Ласказ взглянул на него с улыбкой.
— Это, конечно, поставило вас в затруднительное положение, — продолжал он. — Мы проконсультировались с кем следует и выбрали крупного религиозного деятеля, который бы вызвал у Валентина доверие. Но на это ушло несколько дней. И когда мы связались с мсье Илиеску и вместе с ним отправились самолетом в Бриансон за Валентином (в Париже он пробыл всего пару дней), того уже не было. Мы по крайней мере его не нашли…
— Хотя, — с улыбкой вставил доктор Тэушан, — я думаю, что за ним следили.
— Естественно. Как и за мсье Илиеску — сразу после статьи в «Ла депеш», — как и за всеми вами. Следили и следят.
— Мы знаем, — прошептал Ефтимие.
— Но долго он не сможет скрываться, — сказал Мэргэрит. — Все-таки иностранец, и неопытный. Найдется непременно.
— Конечно, мы его найдем, — согласился Ласказ. — Но время уходит. Мы уже потеряли слишком много времени. Никто из вас, сколько я понял, не встречал его последние дни…
— Нет, нет! — сказали все в один голос.
Зазвонил телефон, Буасье взглянул на часы и, резко поднявшись, бросил Маргариту:
— Пардон, это нам.
Взял трубку и несколько секунд слушал, не произнося ни слова. Потом кивком подозвал Ласказа и передал трубку ему. Слушая, Ласказ менялся в лице — от неприкрытого удивления до откровенной радости.
— Прекрасно! — воскликнул он раз, бросив многозначительный взгляд на Буасье, и снова смолк, время от времени посматривая на часы. Наконец, прошептав «тем лучше», аккуратно положил трубку на рычаг. Помедлил, выжидая, буравя взглядом всех четверых по очереди, потом вернулся на свой стул, ближе к кушетке.
— Итак? — выдохнул доктор Тэушан.
— Последние новости неплохие, но в то же время дело осложняется. Довожу до вашего сведения, что Валентин получил аудиенцию у Его Высокопреосвященства архиепископа Парижского. Каким образом Валентину передали, что аудиенция была назначена на сегодня, на три часа дня и именно у архиепископа Парижского, мы узнаем потом. Пока что Его Высокопреосвященство позвонил ответственному лицу и пересказал всю встречу с Валентином. Я не могу входить в подробности, позволю себе только отметить, что на Его Высокопреосвященство произвели сильное впечатление… э… признания нашего милого натуралиста. Впрочем, — с улыбкой добавил Ласказ, — Валентин проведет эту ночь в Архиепископстве, Его Высокопреосвященство попросил позволения, чтобы тот сопровождал его завтра, когда он полетит в Рим.
— Итак, старик понял, — пробормотал Буасье.
— Увы, не он один! — в тон ему процедил Ласказ. — Бедняга пилот!.. — И снова по-румынски, ко всем: — Похоже, аудиенция у архиепископа была подстроена гораздо раньше…
— Но какого рода «признания» сделал ему Валентин? — осмелился спросить доктор.
Ласказ пожал плечами, не заботясь больше о любезном выражении лица.
— Это уже нам доложат. Пока по крайней мере Его Высокопреосвященство заверил нас, что выражение «под тенью лилии, в раю» не содержит в себе ничего еретического. Он предложил нам перечесть Евангелие и Святых Отцов…
— Ну а бывший Валентинов учитель, они правда встречались? — напомнил Ефтимие.
— Во всяком случае, Его Высокопреосвященство заверил, что причин сомневаться в этом нет.
— Жив, значит! — воскликнул Мэргэрит. — Но где же он сейчас? В какой стране?
— Узнаем в свое время. Пока для нас и для вас, эмигрантов из Румынии, практический интерес в том, что вам не придется провести последующие пять-шесть суток в отеле на Корсике…
— Что ж, и на том спасибо! — съязвил доктор.
— Не за что, лишние хлопоты нам тоже ни к чему, — парировал Ласказ.
Ефтимие заерзал в кресле, собираясь задать вопрос.
— А грузовики? — опередил его Мэргэрит.
— Вот-вот, я тоже хотел спросить, — подхватил Ефтимие. — Что с грузовиками, которые исчезают, — это правда? — И, видя, что Ласказ переводит взгляд на коллегу, добавил: — Или, как считает Илиеску, речь идет о военной тайне?
— Я же сказал: новости хорошие, но дело в то же время осложняется. Осложняется, поскольку уходит из-под нашего контроля. Отныне этой загадкой — с машинами, которые становятся невидимыми в определенной точке пространства в определенный момент времени, — этой загадкой займутся теперь другие.
— То есть? — спросил Ефтимие.
— Валентин уверил Его Высокопреосвященство, что сии таинственные машины изменили маршрут. Теперь он будет пролегать через нейтральную страну.
— Через нейтральную страну? — вскинулся Буасье. Взгляд Ласказа остался спокойным, ясным.
— Именно так он выразился. И повторил: нейтральная страна.
Буасье, вскочив, разразился взволнованной французской тирадой:
— Но речь идет о метафоре! Я-то Валентина знаю! Мы можем его упустить, скорее за ним!
