Сергей Кузнецов - Калейдоскоп. Расходные материалы
Именно Кирилл заразил меня идеей побега – до встречи с ним я не предполагал, что можно эмигрировать второй раз. Дважды я возвращался в Москву, но вернуться из Советского Союза в Париж? Моя мать дала мне шанс, но я его просрал – хотя, возможно, этим и спас себе жизнь, избежав расстрела за компанию с другими русскими участниками французского Резистанса. Так или иначе, я давно смирился, что больше не увижу ни Барселоны, ни Парижа, ни Европы.
Только иногда я просыпался посреди ночи, словно сон напоминал о том, чего никогда уже больше не будет: запах жареных каштанов, серые чешуйчатые крыши, голодные замерзшие девушки, под моросящим зимним дождем меряющие шагами тротуар. Толпа молодых людей, выбегают на улицы ночного Монпарнаса из «Флор» или «Де Маго», юные взволнованные голоса, французские и русские слова обгоняют друг друга в запинающейся, спешащей речи «незамеченного поколения» молодых поэтов и писателей, которые верили, что Париж станет зерном будущей мистической жизни возрожденной России…
Когда начитавшиеся Эренбурга коллеги расспрашивали о Париже, я им об этом не рассказывал. Париж моих рассказов не был живым городом – он был волшебной страной, где никому из нас не суждено побывать, невероятной, как та Россия, которую мы с матерью покинули много лет назад.
Я не мог вернуться: прошлое умерло, было сожжено в огне войны, унесено потоком времени. Но мало-помалу Кирилл увлек меня – хотя поначалу только шутил, предлагая, например, изловить много черных кошек и выпустить на границе: собаки побегут за кошками, а суеверные солдаты замрут, боясь пошевелиться, – и тут-то мы и переберемся на ту сторону. Или, скажем, можно стать великим пианистом и поехать на гастроли… ну, пианистом вряд ли – лучше футболистом, типа Стрельцова!
Кстати, с футболистами типа Стрельцова у испанцев явные проблемы: хороших нападающих у них просто нет. В перерыве матча – счет по-прежнему не открыт – посетители оживленно обсуждают перспективы. Оптимисты считают: то, что наши продержались целый тайм, – уже успех, и во второй половине мы обязательно забьем. Пессимисты, разумеется, говорят, что не забить ни одного мяча за сорок пять минут – свидетельство импотенции, и во втором тайме нам вломят так, что мало не покажется.
Мужика постарше зовут Хосе Карлос – я выяснил это, когда пришла моя очередь его угощать. Лет ему, кстати, под семьдесят, это они сохраняются хорошо, испанцы. Ну, без лесоповала это нетрудно. Опять же – климат. Ни тебе снега, ни минус тридцати.
Я вообще думаю, особенности русского характера объясняются исключительно климатом. Смотрите сами: если зимой – минут тридцать, а летом – плюс сорок, такого ни один человек не выдержит, не то что целая страна.
С Хосе Карлосом мы обсуждаем шансы Испании выйти хотя бы в четверть финал.
– Для нас это очень важно, – говорит он. – Все-таки первая Олимпиада после смерти Франко.
И что это значит? «Первая Олимпиада в свободной стране» или «и без того народ скорбит, а тут еще и Олимпиаду продуем»? Можно бы уточнить, но тут, глядишь, до гражданской войны доуточняемся. Полбеды, если он служил в республиканской полиции, – а если фалангистом? Впрочем, какая разница? Сейчас уже не понять, кто оказался хуже, сталинисты или фашисты.
Эту тему мы тоже обсуждали с Кириллом – и фашистов, и сталинистов мы оба знали не понаслышке. Кирилл считал, что при всей чудовищности фашизма в нем все-таки было здравое зерно, позволяющее режиму эволюционировать, – например, частная собственность. У коммунизма же, говорил он, нет никаких шансов на мирную эволюцию.
– Лучшее, что мы можем пожелать этой стране, – говорил он, – это оккупация войсками НАТО. Жаль, что при таком количестве ядерного оружия никакое НАТО к нам не сунется.
Я хорошо помню тот день, когда Кирилл сообщил, что партком одобрил его кандидатуру для поездки в братскую Югославию. Больше он мог ничего не говорить: Югославия – это не Польша и уж тем более не Болгария или ГДР. Провожая Кирилла в аэропорт, я понимал, что вижу своего молодого друга в последний раз. Мы ничего не сказали, только обнялись на прощанье.
(перебивает)
Они были успешной советской парой. Поженились еще в институте. Вступили в партию. Сделали хорошую номенклатурно-академическую карьеру. Детей у них, правда, не было. И вдобавок они мечтали убежать из Советского Союза.
Будь они евреи, могли бы рассчитывать на вызов из Израиля. Но оба они были русские. Разводиться ради двух фиктивных браков они не хотели.
Оставалось только мечтать. Днем они выступали на собраниях, клеймили сионистов и американскую военщину. По ночам перепечатывали Оруэлла, Авторханова и Солженицына. Если в этом было какое-то лицемерие, они его не замечали.
В один прекрасный день случилось чудо. Их послали на международный молодежный конгресс в Брюссель. Причем двоих сразу, чего не бывало фактически никогда. Наверно, они были на хорошем счету у начальства. А может, и впрямь чудо.
Конечно, они не собирались возвращаться. Свой план держали ото всех в секрете. В первую очередь – от родителей, правоверных коммунистов. Молодые люди были уверены, что никогда не увидят родителей снова, и поочередно утешали друг друга по ночам.
Кроме родителей, у молодой женщины была бабушка. В свое время она, едва узнав об Октябрьской революции, вернулась из Франции. Всю жизнь прожила, сохранив веру в идеалы юности.
Последние два года она почти не вставала и, видимо, готовилась предстать перед Всевышним, в которого, разумеется, не верила.
Внучка очень ее любила и накануне отъезда заехала проститься. Объяснила, что уезжают в долгую командировку в Европу, вернутся не скоро. Слов о том, что бабушка может не дожить до возвращения, сказано не было, но обе всё понимали.
Когда девушка уже совсем уходила, старуха слабым голосом окликнула ее. Поцелуй меня на прощание, сказала она. Внучка нагнулась, прикоснулась губами к морщинистой щеке, и старушка тихо-тихо прошептала ей в самое ухо:
– Не возвращайтесь.
На четвертой минуте второго тайма немцы забивают гол. По всей Испании стоит стон и скрежет зубовный – по крайней мере, на моих соседей страшно смотреть. От выпитого вина тянет на дурацкие шутки, хочется сказать: да, ладно, ребята, вы немцам гражданскую войну проиграли, стоит ли переживать из-за футбола! – но пока я обдумываю эту идею, испанцы забивают ответный гол.
Крики радости, вопли, всеобщее братание. Хосе Карлос обнимает меня с молодой порывистостью.
– Как тебя зовут?
– Педро, – отвечаю я.
