Светлана Шенбрунн - Розы и хризантемы
— Вы хотите сказать, что все жертвы были напрасны? — спрашивает Нина Константиновна строго. — А как же в таком случае мы победили фашизм?
— Победили?.. Не знаю, может быть, — вздыхает мама. — Только вряд ли благодаря жертвам. Скорее всего, по недоразумению. Та сторона оказалась еще дурее, вот и весь сказ. Я-то прекрасно помню: шестнадцатого октября немцы стояли под самой Москвой. Мы с Павлом в чем мать родила бежали. Еле успели ребенка в одеяло завернуть. Счастье еще, что нежданно-негаданно на путях оказался какой-то застрявший состав…
— А мои товарищи? А ваш Илюша Луцкий? Вообще — все лучшие люди? Ошибки случаются, но чтобы все в целом?.. Ни за что не поверю! Победили фашизм и голод победим! И разруху, и засуху! А Ленин?
— Что же Ленин? — удивляется мама. — Он-то тут при чем? Да при нем, если хотите знать, еще хуже было. Сейчас хоть какой-то порядок наладился, а тогда вообще — полная анархия и неразбериха! Боже, вы этого не застали, но мы-то, поверьте, достаточно хлебнули. Что называется, на своей шкуре испытали! Бывало, боишься на улицу высунуться. Деньги ничего не стоят, разруха… Вот я вам приведу пример: мы с отчимом в деревню отправились — хоть немного продуктов выменять. Вещи у нас кой-какие еще были. Туда в основном пешком шли. А обратно сил не стало — с тяжеленными мешками. Картошки раздобыли и еще всякой всячины… Документов, разумеется, никаких. Прежние большевики отменили, а свои революционные справки таким, как мы, классово чуждым, не выдавали. Чтоб они сдохли все до единого!.. Ждали поезда чуть не целые сутки, наконец вбились кое-как в вагон, а тут, как назло, проверка. Патруль какой-то. Что делать? Мужчина там один оказался, средних лет, решил мне помочь — вагон, заметьте, вроде теплушки, а в углу мешки свалены. Так он посоветовал мне на корточки присесть и дерюгой меня накрыл — вроде еще один мешок стоит. Ничего удивительного, мне семнадцать лет было, хорошенькая девушка, он со мной уже кой-какую беседу завел, жалко стало, если меня ссадят. Сижу я на корточках, мешок свой обеими руками придерживаю, чтобы, не дай бог, под шумок не уперли. А этот патруль чертов — народу масса, невозможно никуда пробиться, так они по мешкам полезли. И прямо на моей спине, представьте, принялись выяснять отношения с какими-то безбилетниками. Я уже думала: конец мне пришел, все косточки трещат, сапоги у них, у мерзавцев, подкованные… Минут пятнадцать эдак по моим ребрам топтались — один слезет, другой наступит. Еле живую после оттуда достали. Ну зато, правда, хоть доехала. А отчима, идиота этого, так-таки и ссадили. И это, я вам скажу, еще полбеды, если просто с поезда скинут, могут и пристрелить в два счета — революционным судом. Если рожа твоя кому-то из братишек не понравилась. Впрочем, что я вам рассказываю — вы не меньше моего хлебнули… А теперь внушаете этим дурехам: великие стройки! Помилуйте, Нина Константиновна, какие стройки, какое, к черту, величие? Сперва сами все развалили, а теперь опомнились строить! Чушь! Я старше вас, я еще застала настоящую Россию. Пускай не врут: было прекрасное, цветущее хозяйство! Хлеб за границу продавали. А потом будто смерчем все сдуло… Нет, я власть особенно не виню. Сам не будь дурак. В сущности, везде и всегда одно и то же: доверчивые идиоты гибнут — не за понюх табаку, а прохвосты твердят при этом красивые слова. Отвратительная демагогия, и ничего более…
В кабинете становится тихо. Я на цыпочках возвращаюсь за стол с характеристиками. Ничего не сделала! Нина Константиновна догадается, что я подслушивала.
— Ладно, хорошенького понемножку, — говорит мама. — Заглянула на секунду, а заболталась на час. Надо тащиться в этот проклятый магазин… Пока не закрылся. Кстати, у них теперь бывают неплохие заказы. Мясо хотя бы поприличнее. На прилавок одни кости выбрасывают, а в заказах этих заведующая мне по дружбе иногда и вырезку оставляет. Если вас интересует, я готова у нее спросить…
— Нет, меня это не интересует, — отказывается Нина Константиновна.
— Верно — одна голова не бедна… А и бедна, так одна. С семьей хочешь не хочешь, приходится вертеться… Еще матери изволь выдумывай, что сварить и как отнести — второй месяц в больнице… Каждый день ломай себе голову… И какой толк носить, когда все равно не в коня корм…
— И вы все эти годы живете с такими мыслями? — спрашивает Нина Константиновна.
— Если это можно назвать жизнью! — хмыкает мама.
Она наконец выходит из кабинета, Нина Константиновна остается стоять, отвернувшись к окну. Мне видны самую капельку пушистые ресницы из-за щеки.
Бабушка второй месяц в больнице. Мы с мамой ходим навещать ее. Она все время плачет.
— Нина, что ты мне принесла!
— То, что ты просила!
— Я просила уху, а ты принесла мне эту каменную воблу! Разве я могу грызть каменную воблу?
— Не дури мне голову, я прекрасно помню: я специально спросила, что тебе принести, ты сказала «сухой рыбы»!
— Я сказала: рыбы с ухой! — плачет бабушка.
— Если ты хотела ухи, то так и следовало сказать: «Свари мне ухи!»
— Я так и сказала!
— Нет, ты сказала: сухой рыбы!
— Рыбы с ухой!
— Я специально купила. Ездила, искала. Лишь бы тебе угодить. А теперь выясняется, что тебе требуется нечто совершенно иное. Все, не желаю больше слушать! Прекрати это бесконечное издевательство. Мало того что я в такую жару каждый день таскаюсь в эту проклятую больницу, так ты тут еще изобретаешь шарады! Эзоповские загадки. Я, видите ли, должна догадываться, что она имеет в виду: с ухой или без ухи!
— Хотела съесть ложку ухи! — плачет бабушка.
Другие больные смотрят на нас.
— Ничего ты не хотела, не выдумывай! Хотела только мучить меня. Выматывать мне душу.
— Тебе жалко матеры ложку ухи!
— Ничего мне не жалко! Если хотела ухи, должна была так прямо и говорить.
— Я так и сказала!
— Нет, ты не сказала! — шипит мама. — Ты сказала: рыбы сухой! И вообще, прекрати эту комедию! Оставь меня в покое. Воистину, никакого самого святого терпения уже не хватает!.. Учти, я тебя предупреждаю: если ты не оставишь своих дурацких фокусов, я вообще больше сюда не приду. Ноги моей тут не будет!
— Ничего, Нина… Бог все видит… Бог накажет!
— Хорошо, накажет. Авось переживу. Более того, как уже наказал, верно, не накажет!
Я иду по нашей улице. Одна. От школы к нашему дому. День тихий, теплый, легкие облачка плывут по голубому небу, какой-то пух летает в воздухе… Или не пух, так, пылинки какие-то…
А может… всего этого нет? Может, мне только кажется?..
Я останавливаюсь. Смотрю на небо. Дома… Трамвайная линия… Стена… Окна… Все кажется?.. Нет, не может быть!..
