Юрий Трифонов - Время и место
Выплыв однажды из дрема, Антипов увидел сгорбленного человека на коленях возле кровати, трясущего желтой плоской головой. Человек оказался Валерием Измаиловичем. Бормотал что-то совсем непонятное, а Антипов, привстав, слабо махал на него рукой, отгоняя. Валерий Измаилович все пытался антиповскую руку поймать, но ртом, губами, отчего рот его был открыт и он головою вздергивал наподобие собаки. «Бейте меня, Шура, колотите меня… Я последний негодяй перед вами… Бейте! Бейте!» — дергал головою Валерий Измаилович. Антипов хотел спросить: для чего он возник тут, в темной пустой комнате? Когда вечер? Когда все куда-то ушли? Валерий Измаилович сам пытался объяснить, губы прыгали, зубами щелкал, городил чушь: «И я ведь… Отец был коннозаводчик… Все я знаю… Зачем же я негодяй? — Вдруг захрипел, заплакал, еще сильней согнулся, почти головою в пол. Было его жаль. Но как во сне: ни сказать, ни сделать ничего нельзя. А может, то и был сон. — Все оттого, Шура… Сами знаете… Прости меня, Шура! Бей! Прости!» — И опять антиповскую руку ртом ловил. Исчез куда-то.
Когда снова вытряхнулся Антипов из забытья, никого нет, одна мать за столом, по клеенке пальцами водит, крупу перебирает. Так и не понять, был он тут или померещилось? Другой раз проснулся и увидел Мирона — сидит на кровати.
— Ну, как дела, обормот? — хлопал с дурацкой силой Антипова по плечу. — Оклемался?
— Ты откуда? — испугавшись, спросил Антипов.
— Пришел на вас посмотреть. Мордочка похужала, но ничего. Жить будете. А между прочим, — понизив голос, — о вас наводят справки.
— Кто?
— Одна особа. Из одного заведения. Учебного, я имею в виду. Виктуар допытывался: где ты и что с тобой? Я кратко объяснил.
— Ну?
— Все. Его просили узнать, удивлялись, что вы пропали.
— А… — Антипов закрыл глаза. Накатил легкий жар. Помолчав, сказал: — Она сказала, что не любит Чехова.
— Это худо. Это не годится.
— Да. Я огорчен. Мне это очень не понравилось. — Антипов лежал с закрытыми глазами. Он был рад тому, что Мирон пришел.
Клуб находился на окраине, за Краснопресненскими прудами, надо ехать трамваем, потом плутать черными ночными переулками, мимо заборов, складов, в приречной котловине. Вся вода Москвы, все выжатые сугробы, мокрые снега стекались сюда. Антипов прыгал по лужам, попадал в воду по щиколотку, чертыхался, радовался, ничего не замечал и думал о том, как он Наташу изумит. Она сказала: найти клуб невозможно, надо быть следопытом, к тому же родившимся на Красной Пресне. Но он выманил адрес. Зал был большой, пустоватый, люди сидели не в первых, а в задних рядах, переговаривались, перекрикивались, скрипели креслами, то и дело хлопали двери, в зале шло какое-то свое действие, на сцене свое: опять усатый богатырь в тельняшке подымал штангу, опять сморкался, вырывал сердце, перебрасывал из ладони в ладонь, как пылающий уголь, опять тоненькая, в черном трико с черными глазами на шафрановом яблочном личике танцевала, играя с невидимым сердцем…
— Ты пришел? — Улыбалась, глядя на него обведенными тушью громадными красивыми глазами. — Молодец! Я рада.
— Вы Наталью проводите? — спросил Боря.
Антипов закивал поспешно:
— Разумеется, провожу!
— Тогда я исчез.
И правда он исчез колдовским образом, мгновенно, посреди улицы. Правда, на улице не было ни одного фонаря. Дома с погашенными окнами тоже исчезли. Из дождевого мрака выползал вяло громыхающий трамвай. Наташа сидела напротив не улыбаясь. Она перестала улыбаться, как только Боря исчез. В трамвае ехали долго, Наташа рассказывала об училище, о подруге, которая снималась в кино, теперь ее приглашают в театр, о том, какой талантливый Боря, и о том, что она сама ни о чем не мечтает, кроме того, чтобы просто жить в Москве. Все равно как. Пускай даже не артисткой. Незаметно доехали до центра, народ прибывал, тетка вдвинулась между Антиповым и Наташей, разговаривать стало нельзя. Антипов уступил тетке место и встал над Наташей, загораживая ее от напора людей. Было приятно загораживать ее от напора людей. Он смотрел на темно-зеленую, с поднятыми вверх полями и ямкой посередине шляпку Наташи, узкий, из черного меха воротничок, на тонкие руки, совсем детские, устало лежавшие на коленях, без перчаток, и незнакомое чувство обнимало его, как первый в жизни хмель…
Во дворе дома на Ленивке захотел ее обнять, как тогда, она уклонилась, ушла в подъезд, он смело пошел за ней и там, в темноте под лестницей, крепко взял за плечи и, ни слова не говоря, стал целовать. Она стояла как неживая. Но и не делала попыток вырваться. Потом он понял, что ей это нравится, она осторожно положила руку на его плечи, обняла за шею, стала сама целовать робко, потом горячей, искусней, ошеломительней, потом с такой страстью, что его это поразило, хотя он не показал вида. Он не предполагал, что поцелуи могут быть такими. Казалось, что все целуются одинаково, ничего нового тут придумать нельзя. Но то, что она делала губами и языком, было необыкновенно. Ничего похожего в жизни Антипова не случалось. Они стояли под лестницей, может быть, полчаса, не разговаривали, только целовались. Антипов чувствовал, как у него распухли губы. Наконец она шепнула:
— Прощай… — И побежала по лестнице. Остановившись наверху, спросила: — Ты завтра не придешь? После занятий?
— Приду.
— Можешь немного помочь?
— Могу. — Он мог все.
Надо было перевезти пианино. Из квартиры, где жила родственница Бори, недавно умершая, в дом на Ленивке. Антипов позвал Мирона, а Боря был с долговязым приятелем по имени Левочка. Антипов хотел, чтоб Мирон взглянул опытным глазом на Наташу и на усатого Борю и сказал бы — что все это значит. Можно ли страстно целоваться и одновременно любить другого? Необыкновенные поцелуи под лестницей не давали Антипову ночью спать. Мирон осведомлялся деловито, как осведомляется доктор о симптомах болезни: Антипова приглашали в дом? Сам он делал попытки? Хотел ли как-то развить то, что было достигнуто под лестницей? Что именно сказал Боря, когда прощались? Антипов добросовестно отвечал. Понимал, что чем точнее ответы, тем правильней будет диагноз. «Сами по себе поцелуи любого качества не означают ровно ничего», — заявил Мирон. Антипов огорчился. Ему казалось, что такие поцелуи должны все же кое-что означать. «Очень минимально. Почти ничего. Для нее это рутинное дело». Как ни был Антипов подозрителен, как ни помнил про склонность Мирона к мелким козням, он, омрачившись, почуял: проклятый сердцеед прав. Никуда эта волна не вынесет. Вчерашние страсти умрут под лестницей. Гибельным роком прозвучало: «Вы Наталью проводите?» И затем исчез с несокрушимым спокойствием.
