Дмитрий Вересов - Книга перемен
Вода была тоже не ах. Раз в неделю доставляли огромную цистерну с жесткой, сильно минерализованной водой. Полезной она отнюдь не являлась, а, по слухам, способствовала образованию камней в почках. Руки и тело после мытья такой водой покрывались белым известковым налетом. Тем не менее воду приходилось экономить, под подтекающий кран подставлялось ведро. Но пустынной флоре, вероятно, достаточно просто влажных испарений, случайно упавших капель, чтобы расти, и вокруг цистерны зеленело. Зеленело, и буйно, и вокруг отхожего места, и ходить туда становилось страшновато: неизвестно, кто мог поселиться в кущах высотой аж до середины икры. Но в конце апреля началась жара, достойная преисподней, как верно заметил Игорь Борисович, и кущи выжгло. Кроме того, выпитая вода моментально превращалась в пот, не доходя до мочевого пузыря, и пользоваться отхожим местом стали гораздо реже.
В полдень случайно упавшие капли испарялись, не долетая до земли. Испарились и рабочие-арабы, но опоры моста, как это ни странно, стали расти гораздо быстрее. Михаил Александрович ежедневно посещал место строительства и вежливо и подробно отвечал на вопросы прораба, который ответов не слушал, а смотрел в белесую колеблющуюся даль, так как и сам прекрасно знал, что делать. Михаил Александрович уже привык и не замирал столбом перед миражами, лужицами растекавшимися по каменистой трещиноватой земной поверхности прямо под ногами. Привык он и к смерчикам, возникающим на пустом месте, при полном, казалось бы, безветрии. Смерчики охватывали колени, шурша песком и мельчайшими камешками, насыпали пыли и песку за пазуху и в карманы, забивали рот и нос, оседали в волосах и на ресницах, если ты раззява и не успел увернуться.
С пустынной экзотикой, с миражами, смерчиками, признаками надвигающейся пыльной бури, гадами ползучими и кусачими, а также еще с некоторыми полезными вещами, например с тем, что к верблюду-самцу следует подходить с наветренной стороны, знакомил Михаила Александровича переводчик Макс Арван, временами полубезумный от контузии.
— Миша, они дурно пахнут, эти самые корабли пустыни. Воняют дерьмом, особенно по весне, во время гона. И воняют со стороны головы, а не хвоста. У них такие шишки на голове специальные, ароматические, чтобы верблюдиц соблазнять и метить свою территорию. Они, когда пасутся, трутся головой, если есть обо что. Когда караван проходит, то — о-о, какое амбре! У меня такое впечатление, что бедуины завязывают пол-лица не столько по причине летящего песка, сколько по причине верблюжьего амбре.
— А если ветра нет, с какой стороны к ним подходить? — чисто от скуки спросил Михаил Александрович.
— Ты лучше к ним совсем не подходи. Полезешь к верблюдице, тут же явится ее благоверный, и поскольку вы друг другу не представлены, то мало ли что взбредет ему в голову.
— Оплюет?
— В жизни не видел, чтобы верблюды плевались, — возмущенно замотал головой Макс. — Может, и есть такие специально выдрессированные, советские, для кино, но за все двадцать лет, что обретаюсь на Востоке, я не видел ни одного верблюда, ведущего себя столь вульгарно.
— А что тогда? Может напасть?
— Это вряд ли, но станет самоутверждаться и может задеть. Он большой, верблюд-то, а ты маленький. Будет больно.
Пятидесятидвухлетний Максим Иванович Арван, состоявший в должности переводчика, был в той же мере необходим на стройке, сколь и Михаил Александрович Лунин, то есть вовсе не нужен. Арабы и русские — строители, инженерно-технический персонал, обслуживающий персонал, отдельные любопытствующие кочевники — очень быстро находили общий язык и прекрасно могли объясняться с помощью одного-единственного общеизвестного русского словосочетания, воспринимаемого таинственным образом на всех широтах, значение которого менялось в зависимости от интонационного наполнения, и не особенно богатой, как русской, так и арабской мимики.
Максим Иванович Арван обретался в разных уголках пустыни, куда его какая-то добрая душа командировала переводчиком, спасая от неминуемой при его длинном языке и последствиях контузии психушки, плачущей по нему на великой родине. Макс болтал. «Болтал все не то», как выразился Игорь Борисович. Болтал с тех пор, как в смущающих дипломатов обстоятельствах был ранен в Египте. Наши, как известно, помогали советами египтянам, учили их метко стрелять в бывших советских граждан, составлявших немалую часть израильской армии.
— Миша, — сокрушенно качал головой Макс, — у меня полная записная книжка израильских адресов, наши пленные давали. Хоть сейчас езжай в гости в Иерусалим или в Хайфу. Так эти разве пустят! — махал рукой в северном направлении Макс.
— Они, пленные, что, благополучно вернулись домой? — удивлялся Михаил Александрович.
— Ну да, а ты как думал? Отработали, пока война не кончилась, и вернулись. Чего им не вернуться было? Я даже как-то раз обнаглел и позвонил в Хайфу одному киевскому русскому Мусе Гульману. Он искренне обрадовался и спросил, когда меня ждать. Я ведь им там переводил при случае. Они же с арабами тоже как-никак, подневольно, но общались. Мусю я разочаровал, а сам получил в очередной раз по моей больной голове за несанкционированный звонок, и сослали меня переводить в места, где телефоны не водятся, а также нет почты и телеграфа.
— Американцы ведь Израиль тогда всячески поддерживали, я не ошибаюсь?
— Американцы, да, поддерживали. А египетские гетеры поддерживали американцев, то есть союзников врага. То есть не поддерживали, разумеется (это я заговариваюсь), — подмигнул Макс, — а разлагали изнутри. Нас бы так разлагали. А то, как ни ночь, плывут. На освещенных веселыми лампочками лодках. Плывут. Целый цветник благоуханный плывет прямо к американскому военному судну и беспрепятственно поднимается на борт. И разлагает. Под музыку. Слюнки текли, знаешь ли, Миша, по молодости-то. Успевай только подбирать и утираться.
Михаил Александрович слушал с интересом и безбоязненно. Потому что был не трус, потому что разговор велся под уворованное со склада пиво за пределами лагеря, меж уютных камушков, под звездным посевом, под умирающей луной, принявшей форму персиковой косточки. И еще потому не боялся, что была недвусмысленная установка: Максу Арвану не верить, так как сей субъект больной на головушку, мало ли что он болтает.
— Арабы-то как, стрелять научились? — поинтересовался Михаил Александрович.
— А как же, — ответил Макс, — в конце концов, научились. Когда война закончилась, мы тепло попрощались с египетскими товарищами и пошли себе маршем по холодку. А египетские товарищи, в благодарность за то, что их так хорошо учили, решили продемонстрировать слаженность действий и меткость стрельбы. И как вдарили по колонне. Метко. Мне вот чуть голову не снесли. Потом, правда, на высшем уровне выяснилось, что они приняли нас за израильтян, заблудившихся у них в тылу. Были принесены извинения и выражено глубокое сожаление в связи с прискорбным инцидентом. Но мне так думается, что благодарные арабы просто устроили прощальный фейерверк, а поскольку в небо промахнулись, то попали в нас. Чисто случайно.
